А дальше ты пленник. Раб. Теперь полгода врата не отпустят тебя из этого мира. Контракт со смертью подписан. Изволь выполнять.
А пасики? Подвижники «Эдема»? Наивная вера отдает их на растерзание мародерам. Это тоже неволя – воображать, что твоя изувеченная плоть превратит завратный мир в хрустальный Эдем. Бах! Бах! Бах! Одна очередь – и весь хрусталь в осколки. Лицо – в кровь. После этого еще можно о чем-то мечтать?
– Я? – переспросил Каланжо. – Я пять лет хожу. До капитана, видишь, дослужился.
Виктор удивился. Не походил Каланжо на старого волка. Ветераны – особая каста. Каждая вещь у них – стандартная и вместе с тем особенная. В казенных ботинках не станут ходить – непременно весной купят у мальчишки-лоточника ботинки ручной работы из вечной кожи (откуда эти мальчишки в завратном мире, кто шьет ботинки и что за кожа идет на них, никто не спрашивает, покупают – и все). Потом непременно серебряный портсигар, тоненькие темные сигареты, немного терпкие и не похожие на пустенькие сигаретки того, мирного мира. Не важно, куришь ты или нет, у ветерана портсигар должен быть. Серебряный. Ветеран повяжет голову синим или красным платком, будет говорить на своем особом сленге. О «мирной» профессии не скажет ни слова, как будто нет и не было никогда той, другой жизни за вратами. Может, и врат самих уже нет?
Виктор поверил Каланжо. Пять раз... Почему бы и нет? Только зачем? Ланьер чувствовал, когда врут. И редко ошибался.
Каланжо не врал.
– Так чем ты занимался в том мире, где запрещено убивать?
– Не знаю, стоит ли говорить. Да ладно. Коли мы вместе застряли – скажу. Я – черный следопыт. «Черняк» по-здешнему. Ищу по заявкам тела павших. На той стороне готовлюсь, нахожу участников, с кем пропавший без вести воевал, расспрашиваю, что и как, где видели в последний раз. Составляю карты, сюда прихожу стрелком. Весной отыскиваю тело. Летом воюю. Осенью возвращаюсь. А тут задержался. Хотел еще одного парня найти. Пожадничал. Как говорится, два мортала решил проскочить за один раз. Ну и влип.
– Бизнес у тебя здесь, выходит. За риск платят хорошо?
– Нормально платят. Но евродоллы – не главное. Скучно там, в этом теплом мирке. Хреново. Не жизнь это, вот что я тебе скажу. Разве такой жизнь должна быть?
– Не знаю. – Виктор оглядел застывшие в ледяном безмолвии деревья на том берегу. – Но здесь только смерть.
Уже стемнело, приближение новых машин они заметили издалека.
– Стой! – рявкнул Каланжо, направляя ствол «Горгоны» на лобовое стекло переднего джипа.
– Are you red? Peace... Мир! – отозвался молодой голос из джипа.
– Это синенькие так припозднились, баклажанчики, – буркнул Каланжо. – Сейчас я их обрадую. The bridge fell in the river! – крикнул так, что эхо запрыгало по лесу.
– What? What did you say? – Из джипа выбрался парень лет двадцати пяти в новенькой, с иголочки форме с отличиями майора «синих». Наверняка форму берег для возвращения. Только что переоделся. Коротко подстриженный, загорелый. Лицо преподавателя универа. Умненький, наблюдательный, деловой. Носит при себе перчатки, чужой плоти касается рукой в защитной пленке. Внимательно наблюдает, записывает, итожит. Преподаватели истории и военных академий идут в этот мир ощутить военный дух. Понять, что такое – настоящая война. И – главное – проверить очередную теорию. Гибнут первыми. Потому что завратный мир не подчиняется ни одной теории.
– Мост, говорю, накрылся на хрен, – сообщил Каланжо.
Колонна «синих», состоящая из двух джипов, медицинской машины и двух вездеходов, остановилась. Несколько человек побежали к мосту.
– О, my God! Why? – послышались крики.
Каланжо прыснул.
– Они как дети, ну право же. Bay да вай. Пулю в живот получат и давай кричать: вай? А зачем ты сюда лез, спрашивается? О Господи! Я на себе пацана вот такого тащил до госпиталя. Наши подстрелили, а я его нес. Он только и повторял. «Why?» Да еще «my God!»
– Предложим ему остаться? – шепотом спросил Виктор.
– Этому – нет. С таким зимовать – последнее дело. Он будет теоретизировать, постоянно говорить о добродетелях и вермишель из твоей тарелки таскать.
– Интересно, кто нас будет кормить вермишелью. – А было бы неплохо сейчас горячей вермишели с кетчупом. Может быть, у Каланжо припасено в вездеходе несколько упаковок? Наверняка. Надо парня раскулачить.
– Неважно – кто. Надо как-то от этого типа избавиться.
– На ту сторону можно переползти. Но без машин, – популярно объяснил Виктор майору.
Тот махнул рукой: мол, в пояснениях не нуждаюсь. Приложил палец к запястью. Ага, у парня встроенный комп, общается с ним, как с милым другом. По статистике, каждый третий обладатель вживленного чипа кончает жизнь в доме умалишенных. Но желающих слиться с электронным другом в единое целое не переводится. К тому же здесь, в Диком мире, толку от такого компа чуть – на все лето он вырубается. А когда включается, непременно глючит.
– Ну, как работает? – полюбопытствовал Каланжо.
Майор чертыхнулся: комп ответил на запрос, но что-то не особенно приятное.
– Вездеходы придется бросить. Раненых и припасы – тоже, – пытался втолковать майору Каланжо.
– What? – повернулся к нему майор.
– Я говорю, если хотите переправляться, то бегите налегке. Времени в обрез. Цигель, цигель! Ферштейн? The game is over!
«Синие» давно все уже поняли, что игра over и перегрузка не предвидится. Возможно, кое-кто подозревал встретивших их «красных» во взрыве моста. Глупо, конечно. Уж если взрывать, то после переправы. Спору нет, хочется сделать ближнему гадость. Но зачем подкладывать мину себе под зад? Впрочем, идиотизм человеческий невозможно переоценить. Один отдает приказ, другой выполняет. Потом сотни лет историки ищут объяснения, но не могут найти.
На той стороне появились две фигурки. Борис с сержантом. Ланьер навел на них бинокль. «Человек», «Носилки», – замелькали надписи. Светила луна. Подмораживало. Переправа через мост, вернее, через разрушенный его пролет, походила на самоубийство. Но Борис и сержант шли. Виктор пошел навстречу, чтобы встретить на самом узком и опасном месте. Хорошо, что у Ланьера в кармане брюк сохранилась пара перчаток: держаться голыми руками за металл означало остаться без кожи.
Подошли с двух сторон почти одновременно.
– Ну что, заждались? – Борис кинул Виктору конец веревки с карабином. – Закрепите где-нибудь. Сыграть вниз можно за милую душу.
– Искупаемся.
– Нет охоты. Мы там термопатроны ребятам под задницы подкладывали. Потому и припозднились.
Им повезло: переправились без приключений. Виктор втянул носилки на свою сторону и по настилу, как санки, протащил еще метра три. Следом Борис с сержантом перебрались по двум уцелевшим балкам.
– У вас там что, пополнение? – спросил Борис, оглядывая парней в песочной форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
А пасики? Подвижники «Эдема»? Наивная вера отдает их на растерзание мародерам. Это тоже неволя – воображать, что твоя изувеченная плоть превратит завратный мир в хрустальный Эдем. Бах! Бах! Бах! Одна очередь – и весь хрусталь в осколки. Лицо – в кровь. После этого еще можно о чем-то мечтать?
– Я? – переспросил Каланжо. – Я пять лет хожу. До капитана, видишь, дослужился.
Виктор удивился. Не походил Каланжо на старого волка. Ветераны – особая каста. Каждая вещь у них – стандартная и вместе с тем особенная. В казенных ботинках не станут ходить – непременно весной купят у мальчишки-лоточника ботинки ручной работы из вечной кожи (откуда эти мальчишки в завратном мире, кто шьет ботинки и что за кожа идет на них, никто не спрашивает, покупают – и все). Потом непременно серебряный портсигар, тоненькие темные сигареты, немного терпкие и не похожие на пустенькие сигаретки того, мирного мира. Не важно, куришь ты или нет, у ветерана портсигар должен быть. Серебряный. Ветеран повяжет голову синим или красным платком, будет говорить на своем особом сленге. О «мирной» профессии не скажет ни слова, как будто нет и не было никогда той, другой жизни за вратами. Может, и врат самих уже нет?
Виктор поверил Каланжо. Пять раз... Почему бы и нет? Только зачем? Ланьер чувствовал, когда врут. И редко ошибался.
Каланжо не врал.
– Так чем ты занимался в том мире, где запрещено убивать?
– Не знаю, стоит ли говорить. Да ладно. Коли мы вместе застряли – скажу. Я – черный следопыт. «Черняк» по-здешнему. Ищу по заявкам тела павших. На той стороне готовлюсь, нахожу участников, с кем пропавший без вести воевал, расспрашиваю, что и как, где видели в последний раз. Составляю карты, сюда прихожу стрелком. Весной отыскиваю тело. Летом воюю. Осенью возвращаюсь. А тут задержался. Хотел еще одного парня найти. Пожадничал. Как говорится, два мортала решил проскочить за один раз. Ну и влип.
– Бизнес у тебя здесь, выходит. За риск платят хорошо?
– Нормально платят. Но евродоллы – не главное. Скучно там, в этом теплом мирке. Хреново. Не жизнь это, вот что я тебе скажу. Разве такой жизнь должна быть?
– Не знаю. – Виктор оглядел застывшие в ледяном безмолвии деревья на том берегу. – Но здесь только смерть.
Уже стемнело, приближение новых машин они заметили издалека.
– Стой! – рявкнул Каланжо, направляя ствол «Горгоны» на лобовое стекло переднего джипа.
– Are you red? Peace... Мир! – отозвался молодой голос из джипа.
– Это синенькие так припозднились, баклажанчики, – буркнул Каланжо. – Сейчас я их обрадую. The bridge fell in the river! – крикнул так, что эхо запрыгало по лесу.
– What? What did you say? – Из джипа выбрался парень лет двадцати пяти в новенькой, с иголочки форме с отличиями майора «синих». Наверняка форму берег для возвращения. Только что переоделся. Коротко подстриженный, загорелый. Лицо преподавателя универа. Умненький, наблюдательный, деловой. Носит при себе перчатки, чужой плоти касается рукой в защитной пленке. Внимательно наблюдает, записывает, итожит. Преподаватели истории и военных академий идут в этот мир ощутить военный дух. Понять, что такое – настоящая война. И – главное – проверить очередную теорию. Гибнут первыми. Потому что завратный мир не подчиняется ни одной теории.
– Мост, говорю, накрылся на хрен, – сообщил Каланжо.
Колонна «синих», состоящая из двух джипов, медицинской машины и двух вездеходов, остановилась. Несколько человек побежали к мосту.
– О, my God! Why? – послышались крики.
Каланжо прыснул.
– Они как дети, ну право же. Bay да вай. Пулю в живот получат и давай кричать: вай? А зачем ты сюда лез, спрашивается? О Господи! Я на себе пацана вот такого тащил до госпиталя. Наши подстрелили, а я его нес. Он только и повторял. «Why?» Да еще «my God!»
– Предложим ему остаться? – шепотом спросил Виктор.
– Этому – нет. С таким зимовать – последнее дело. Он будет теоретизировать, постоянно говорить о добродетелях и вермишель из твоей тарелки таскать.
– Интересно, кто нас будет кормить вермишелью. – А было бы неплохо сейчас горячей вермишели с кетчупом. Может быть, у Каланжо припасено в вездеходе несколько упаковок? Наверняка. Надо парня раскулачить.
– Неважно – кто. Надо как-то от этого типа избавиться.
– На ту сторону можно переползти. Но без машин, – популярно объяснил Виктор майору.
Тот махнул рукой: мол, в пояснениях не нуждаюсь. Приложил палец к запястью. Ага, у парня встроенный комп, общается с ним, как с милым другом. По статистике, каждый третий обладатель вживленного чипа кончает жизнь в доме умалишенных. Но желающих слиться с электронным другом в единое целое не переводится. К тому же здесь, в Диком мире, толку от такого компа чуть – на все лето он вырубается. А когда включается, непременно глючит.
– Ну, как работает? – полюбопытствовал Каланжо.
Майор чертыхнулся: комп ответил на запрос, но что-то не особенно приятное.
– Вездеходы придется бросить. Раненых и припасы – тоже, – пытался втолковать майору Каланжо.
– What? – повернулся к нему майор.
– Я говорю, если хотите переправляться, то бегите налегке. Времени в обрез. Цигель, цигель! Ферштейн? The game is over!
«Синие» давно все уже поняли, что игра over и перегрузка не предвидится. Возможно, кое-кто подозревал встретивших их «красных» во взрыве моста. Глупо, конечно. Уж если взрывать, то после переправы. Спору нет, хочется сделать ближнему гадость. Но зачем подкладывать мину себе под зад? Впрочем, идиотизм человеческий невозможно переоценить. Один отдает приказ, другой выполняет. Потом сотни лет историки ищут объяснения, но не могут найти.
На той стороне появились две фигурки. Борис с сержантом. Ланьер навел на них бинокль. «Человек», «Носилки», – замелькали надписи. Светила луна. Подмораживало. Переправа через мост, вернее, через разрушенный его пролет, походила на самоубийство. Но Борис и сержант шли. Виктор пошел навстречу, чтобы встретить на самом узком и опасном месте. Хорошо, что у Ланьера в кармане брюк сохранилась пара перчаток: держаться голыми руками за металл означало остаться без кожи.
Подошли с двух сторон почти одновременно.
– Ну что, заждались? – Борис кинул Виктору конец веревки с карабином. – Закрепите где-нибудь. Сыграть вниз можно за милую душу.
– Искупаемся.
– Нет охоты. Мы там термопатроны ребятам под задницы подкладывали. Потому и припозднились.
Им повезло: переправились без приключений. Виктор втянул носилки на свою сторону и по настилу, как санки, протащил еще метра три. Следом Борис с сержантом перебрались по двум уцелевшим балкам.
– У вас там что, пополнение? – спросил Борис, оглядывая парней в песочной форме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83