Расплывшееся кровавое пятно задевает вторую строчку надписи и делает футболку Кирстен еще экстравагантнее.
Никаких эмоций эбонитовая африканская туша у меня не вызывает, кроме, пожалуй, одной: я откровенно злюсь. Приходится признать, что мир устроен довольно несправедливо. Анна, которой я симпатизировал, на стороне которой был изначально, приняла от меня не самую лучшую смерть, в то время как неизвестная мне малопочтенная нигерийка отделалась четырьмя выстрелами, аккуратными, нежными, почти безболезненными.
Я обнаружил ее там, где и должен был обнаружить, – на кухне. И тотчас же пожалел о каминной кочерге. На и без того массивной, переходящей в грудь голове Кирстен были водружены такие же массивные наушники: бегемот умудряется слушать музыку, кто бы мог подумать! И еще двигаться ей в такт, дергать колыхающимся жирным животом. Даже если бы я выстрелил, она бы ничего не услышала! В одной руке у Кирстен зажат разделочный нож, в другой – огромных размеров салатный перец. Пожалуй, им можно было бы накормить средней величины африканскую деревню.
Салатный перец напоминает мне о той ночи, когда я познакомился с Марго. Кажется, это была предыдущая ночь. Но за это время столько всего произошло, что она отдалилась на какое-то уж совсем запредельное расстояние, стала в ряд других ночей, которые случались со мной и год, и два, и десять лет назад. «Ночь, которая случилась со мной», – неплохо сказано, совсем неплохо, ее можно считать парафразом еще одной ночи – Ночи с Мод, даже Анна Брейнсдофер-Пайпер не отказалась бы от такой фразы. Во всяком случае, она оценила бы ее по достоинству. Бедная Анна, я сожалею, что так произошло, я чертовски сожалею. И мне горько, что из-за одного сраного Лягушонка пришлось разрушить жизнь целой семьи. Но и меня можно понять:
не я первый начал.
Конечно, будь я персонажем триллера Анны Брейнсдофер-Пайпер, она придумала бы для меня гораздо больше убедительных слов, и – что важно – гораздо больше убедительных мотивов, она бы хладнокровно препарировала бы все мои чувства, а заодно и меня самого. Я был бы распластан на страницах ее книги подобно лягушке, и она первая провела бы по-моему брюху острым лезвием скальпеля. Ничего этого теперь не будет. К тому же персонаж по имени Лягушонок уже существует. И он лежит наверху, в своей загаженной комнате, с фиолетовой полосой на шее.
Он – наверху, Анна – внизу, в своем кабинете, в живых осталась только черная толстая задница Кирстен. Но и она скоро перестанет дышать. Конечно, Кирстен не сделала мне ничего плохого (и Анна не сделала ничего плохого!), вряд ли она вообще видела меня. Но… Убить красавицу Анну и пройти мимо толстухи Кирстен – это было бы верхом несправедливости!..
Кирстен меня не видит, она стоит лицом к окну, такому же широкому, как и окно в кабинете Анны, и в нем так же застыл сумеречный сад. Только ракурс немного изменился, драконы – чуть левее, левее и прудик с черной водой, добавилась пара кустов и с десяток бумажных фонариков. Каменные драконы видели убийство Анны, и вода в пруду в видела, но они не смогут предупредить Кирстен, не смогут ей помочь.
В кухне царит образцовый порядок.
Открытие последней минуты: и безалаберные уроженцы Африки могут поддерживать унылую шведскую чистоту. Все предметы, заполняющие кухню, выдраены до блеска, все поверхности сверкают, и я не собираюсь ничего нарушать в стерильном укладе кухни. Я просто уберу из нее одну-единственную, не очень-то вписывающуюся в пейзаж, деталь.
– Привет, я Дэн. Друг Анны, – говорю я. Быть другом Анны мне гораздо приятнее, чем быть дружком Лягушонка.
Не громко, но и не особенно тихо, при желании толстуха могла бы услышать меня. Она не слышит. Так, невидимый, неслышимый, я делаю несколько осторожных шагов, я приближаюсь к Кирстен. Тут-то и становится различимой надпись:
«HELLO!
I AM A BITCH!»
Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Напряжение, до сих пор сковывавшее меня, отпускает, мне даже становится весело. Если ты сука, милая моя, то сам бог велел поступить с тобой по-сучьи, уж извини. Ярко-желтая футболка обтягивает бока Кирстен, жир так и выпирает из нее, чуть не лопается, стекает вниз. Еще одна разновидность водопада, и я не потратил бы ни одного кадра, чтобы заснять его. Быть может, колоритная фигура нигерийской домработницы заинтересовала бы Август, даже скорее всего – заинтересовала, но Август мертва.
И Кирстен в самые ближайшие мгновения присоединится к ней.
– Привет, Кирстен!..
Никакой реакции. Да и хрен с тобой, Кирстен.
Я вынимаю из кармана халата пистолет, снимаю его с предохранителя и взвожу курок. Выстрелы следуют один за другим, первый, второй, третий, четвертый, пау-пау-пау, как сказала бы соплячка. Разница лишь в том, что ее пау-пау-пау было совершенно безобидным, а после моего… После моего на ярко-желтой футболке Кирстен расплывается ярко-красное пятно. Я ожидал увидеть нечто другое, например – черное пятно или темно-бордовое пятно, что больше приличествовало бы черному телу Кирстен, как бы не так! В этом доме все вовсе не такие, какими кажутся. Туша кухарки сползает на пол, разделочный нож и салатный перец выпадают из ее разжавшихся пальцев – эффект как от землетрясения, я всерьез обеспокоен тем, как бы этот грохот не услышали в соседних домах.
И еще. Мне очень хочется жрать.
Я лезу в холодильник не сразу, несколько минут я изучаю удивленное лицо Кирстен, определить, сколько ей лет, – невозможно. Все из-за черной физиономии, маскирующей любые морщины. У Кирстен толстый нос, толстые губы и глаза навыкате, шеи нет, ее с успехом заменяют два или три подбородка, после чего следует необъятная грудь, стать украшением фотоальбома «Блондинки» ей не дано. Во-первых, потому что она не блондинка и даже не белая, во-вторых – потому что она толстая. Кто станет переживать о судьбе толстухи?
Никто.
Эх, Кирстен, лучше бы тебе было оставаться в своей Нигерии, вставлять палки в нос и железо в уши, носить тыквы на голове и играть на своих тупорылых тамтамах!..
Я мог бы еще долго рассуждать о нелепом шведском конце африканки и о том, что на стройную худощавую Анну не пришлось бы тратить четырех пуль, хватило бы и одной, но тут мой взор падает на резиновые перчатки, свисающие с края стола. Перчатки тотчас же направляют мои мысли по новому, лишенному сантиментов руслу: надо бы позаботиться о том, чтобы замести следы.
По возможности.
По возможности, потому что я вовсе не уверен что все следы удастся уничтожить. Ведь я пришел в этот дом как друг, как дружок, как сладкий Дэн, я и думать не думал об отпечатках, я с самого начала был настроен миролюбиво, и не моя вина в том, что все так обернулось. Виновата Лягушонок, которая хотела меня убить, а пистолет (с боевыми, между прочим, и уже проверенными мною патронами) дал осечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Никаких эмоций эбонитовая африканская туша у меня не вызывает, кроме, пожалуй, одной: я откровенно злюсь. Приходится признать, что мир устроен довольно несправедливо. Анна, которой я симпатизировал, на стороне которой был изначально, приняла от меня не самую лучшую смерть, в то время как неизвестная мне малопочтенная нигерийка отделалась четырьмя выстрелами, аккуратными, нежными, почти безболезненными.
Я обнаружил ее там, где и должен был обнаружить, – на кухне. И тотчас же пожалел о каминной кочерге. На и без того массивной, переходящей в грудь голове Кирстен были водружены такие же массивные наушники: бегемот умудряется слушать музыку, кто бы мог подумать! И еще двигаться ей в такт, дергать колыхающимся жирным животом. Даже если бы я выстрелил, она бы ничего не услышала! В одной руке у Кирстен зажат разделочный нож, в другой – огромных размеров салатный перец. Пожалуй, им можно было бы накормить средней величины африканскую деревню.
Салатный перец напоминает мне о той ночи, когда я познакомился с Марго. Кажется, это была предыдущая ночь. Но за это время столько всего произошло, что она отдалилась на какое-то уж совсем запредельное расстояние, стала в ряд других ночей, которые случались со мной и год, и два, и десять лет назад. «Ночь, которая случилась со мной», – неплохо сказано, совсем неплохо, ее можно считать парафразом еще одной ночи – Ночи с Мод, даже Анна Брейнсдофер-Пайпер не отказалась бы от такой фразы. Во всяком случае, она оценила бы ее по достоинству. Бедная Анна, я сожалею, что так произошло, я чертовски сожалею. И мне горько, что из-за одного сраного Лягушонка пришлось разрушить жизнь целой семьи. Но и меня можно понять:
не я первый начал.
Конечно, будь я персонажем триллера Анны Брейнсдофер-Пайпер, она придумала бы для меня гораздо больше убедительных слов, и – что важно – гораздо больше убедительных мотивов, она бы хладнокровно препарировала бы все мои чувства, а заодно и меня самого. Я был бы распластан на страницах ее книги подобно лягушке, и она первая провела бы по-моему брюху острым лезвием скальпеля. Ничего этого теперь не будет. К тому же персонаж по имени Лягушонок уже существует. И он лежит наверху, в своей загаженной комнате, с фиолетовой полосой на шее.
Он – наверху, Анна – внизу, в своем кабинете, в живых осталась только черная толстая задница Кирстен. Но и она скоро перестанет дышать. Конечно, Кирстен не сделала мне ничего плохого (и Анна не сделала ничего плохого!), вряд ли она вообще видела меня. Но… Убить красавицу Анну и пройти мимо толстухи Кирстен – это было бы верхом несправедливости!..
Кирстен меня не видит, она стоит лицом к окну, такому же широкому, как и окно в кабинете Анны, и в нем так же застыл сумеречный сад. Только ракурс немного изменился, драконы – чуть левее, левее и прудик с черной водой, добавилась пара кустов и с десяток бумажных фонариков. Каменные драконы видели убийство Анны, и вода в пруду в видела, но они не смогут предупредить Кирстен, не смогут ей помочь.
В кухне царит образцовый порядок.
Открытие последней минуты: и безалаберные уроженцы Африки могут поддерживать унылую шведскую чистоту. Все предметы, заполняющие кухню, выдраены до блеска, все поверхности сверкают, и я не собираюсь ничего нарушать в стерильном укладе кухни. Я просто уберу из нее одну-единственную, не очень-то вписывающуюся в пейзаж, деталь.
– Привет, я Дэн. Друг Анны, – говорю я. Быть другом Анны мне гораздо приятнее, чем быть дружком Лягушонка.
Не громко, но и не особенно тихо, при желании толстуха могла бы услышать меня. Она не слышит. Так, невидимый, неслышимый, я делаю несколько осторожных шагов, я приближаюсь к Кирстен. Тут-то и становится различимой надпись:
«HELLO!
I AM A BITCH!»
Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Напряжение, до сих пор сковывавшее меня, отпускает, мне даже становится весело. Если ты сука, милая моя, то сам бог велел поступить с тобой по-сучьи, уж извини. Ярко-желтая футболка обтягивает бока Кирстен, жир так и выпирает из нее, чуть не лопается, стекает вниз. Еще одна разновидность водопада, и я не потратил бы ни одного кадра, чтобы заснять его. Быть может, колоритная фигура нигерийской домработницы заинтересовала бы Август, даже скорее всего – заинтересовала, но Август мертва.
И Кирстен в самые ближайшие мгновения присоединится к ней.
– Привет, Кирстен!..
Никакой реакции. Да и хрен с тобой, Кирстен.
Я вынимаю из кармана халата пистолет, снимаю его с предохранителя и взвожу курок. Выстрелы следуют один за другим, первый, второй, третий, четвертый, пау-пау-пау, как сказала бы соплячка. Разница лишь в том, что ее пау-пау-пау было совершенно безобидным, а после моего… После моего на ярко-желтой футболке Кирстен расплывается ярко-красное пятно. Я ожидал увидеть нечто другое, например – черное пятно или темно-бордовое пятно, что больше приличествовало бы черному телу Кирстен, как бы не так! В этом доме все вовсе не такие, какими кажутся. Туша кухарки сползает на пол, разделочный нож и салатный перец выпадают из ее разжавшихся пальцев – эффект как от землетрясения, я всерьез обеспокоен тем, как бы этот грохот не услышали в соседних домах.
И еще. Мне очень хочется жрать.
Я лезу в холодильник не сразу, несколько минут я изучаю удивленное лицо Кирстен, определить, сколько ей лет, – невозможно. Все из-за черной физиономии, маскирующей любые морщины. У Кирстен толстый нос, толстые губы и глаза навыкате, шеи нет, ее с успехом заменяют два или три подбородка, после чего следует необъятная грудь, стать украшением фотоальбома «Блондинки» ей не дано. Во-первых, потому что она не блондинка и даже не белая, во-вторых – потому что она толстая. Кто станет переживать о судьбе толстухи?
Никто.
Эх, Кирстен, лучше бы тебе было оставаться в своей Нигерии, вставлять палки в нос и железо в уши, носить тыквы на голове и играть на своих тупорылых тамтамах!..
Я мог бы еще долго рассуждать о нелепом шведском конце африканки и о том, что на стройную худощавую Анну не пришлось бы тратить четырех пуль, хватило бы и одной, но тут мой взор падает на резиновые перчатки, свисающие с края стола. Перчатки тотчас же направляют мои мысли по новому, лишенному сантиментов руслу: надо бы позаботиться о том, чтобы замести следы.
По возможности.
По возможности, потому что я вовсе не уверен что все следы удастся уничтожить. Ведь я пришел в этот дом как друг, как дружок, как сладкий Дэн, я и думать не думал об отпечатках, я с самого начала был настроен миролюбиво, и не моя вина в том, что все так обернулось. Виновата Лягушонок, которая хотела меня убить, а пистолет (с боевыми, между прочим, и уже проверенными мною патронами) дал осечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113