Однажды его жена пришла к нему с просьбой защитить ее от Константина, а он отослал ее прочь…
Как же ужасно она, должно быть, страдала все годы своего замужества! Разлученная с ним еще до того, как у них появился шанс сблизиться, потянувшаяся к графине Головиной, а потом к Адаму, Елизавета на протяжении тридцати лет расплачивалась за его юношескую неопытность и отвращение к самому себе после той первой ночи, которую он провел с бабушкиной сводней. Да простит его Господь! Но разве возможно, чтобы Он простил? Грехи его были бесчисленными, вину его невозможно было искупить…
Он должен был жить со своей женой в целомудрии и строгости – с его хорошей, доброй женой, чьи прегрешения были ничтожны по сравнению с его собственными. Сейчас он думал о Марии с отвращением, с тем подсознательным отвращением, которое появилось в нем в тот самый момент, когда не стало Софи. Если бы не Мария и не то удовлетворение, которое она давала ему, он, возможно, вел бы себя по отношению к Елизавете не так позорно.
– Жизнь обошлась сурово с нами обоими, – произнесла императрица. К ее удивлению, он поднес ее руку к губам и поцеловал ее.
– А вы помните, как мы с вами были молодоженами, Елизавета?
Она покраснела, услышав вопрос. Она не могла этого забыть всю свою жизнь.
– Помню, Александр.
– Мы с вами могли бы быть счастливы, – медленно проговорил он. – Вы никогда не задумывались, что же нам помешало?
– В течение многих лет я думала об этом, – ответила она, и голос ее дрогнул.
– В основном это моя вина. Я был эгоистом, а вы – слишком молодой. Мы были глупы, Елизавета, и рядом не было никого, кто наставил бы нас на путь истинный. Но теперь все изменилось.
Пока он говорил, она не произнесла ни слова, а сердце ее бешено стучало, как это часто происходило с ней в последнее время, когда она бывала возбуждена или обеспокоена чем-либо. Он был сильно расстроен, он тосковал, быстро убеждала она себя, и только глупец может искать в его словах какой-то иной смысл.
– Мы уже не молоды, – продолжал говорить он. – Мы оба делали ошибки, обижали друг друга…
Адам. В ее мозгу проносились мысли, мысли об Адаме и ее отчаянной любви к нему, об их кратком воссоединении в Вене после долгих лет разлуки; о юном Охотникове, нежном любовнике, убитом из-за ее чувства к нему; обо всех унижениях и одиночестве ее жизни. Она также думала и о своем отражении в зеркале, в котором она выглядела старой и преждевременно увядшей.
– Елизавета, простите ли вы меня за то, что я сделал вас несчастной?
– Мне… мне нечего прощать вам, – проговорила она, заикаясь, – это вы…
Румянец заливал ее лицо и шею. Крошечная иголка вонзилась в ее сердце. «Это боль радости, – как в тумане подумала она, – боль счастья и зарождающейся надежды».
– Значит, мы прощаем друг друга! – горячо вскрикнул он. – Прошлого больше не существует. Ели завета Алексеевна, согласны ли вы вернуться ко мне?
Какое-то мгновение она сидела, не двигаясь и не отвечая, чувствуя, как оковы, ставшие уже частью ее самой, внезапно пали. И вот она была от них освобождена, и в ней поднялась вся сила ее любви к нему, любви, которая никогда не умирала.
Она стояла на коленях у его ног, прижимая к губам его руку, а он улыбался ей.
– Вы согласны? Вы так нужны мне.
– О, Александр! Я так молилась, чтобы однажды вы попросили меня об этом! Я всегда любила вас, всегда… и теперь я сделаю вас счастливым.
– Моя дорогая жена, – прошептал он и впервые за более, чем двадцать лет их совместной жизни поцеловал ее в губы.
Дремавшая в Елизавете страсть пробудилась при первом прикосновении Александра. Пробудилась с горячностью той девушки, чья неопытность и чувственность когда-то оттолкнули его. Она была его женой, и теперь они примирились, но в мужчине, который держал ее в своих объятиях и пошел вместе с ней в ее спальную, страсть давно уже умерла. Это был больной, уставший человек. Он просто заснул, положив ей голову на грудь.
И в темноте своей комнаты она покорилась этому молчаливому соглашению, и ее разочарование уступило место благодарности за то, что их отчуждению пришел конец. И хотя между ними не было никаких сексуальных отношений, она шла на все, чтобы сделать его счастливым, и он казался действительно счастливым, впервые за последние десять лет. Вместе они проводили спокойные вечера, когда императрица что-то шила, а одна из ее придворных дам читала им вслух. Она часто поднимала глаза, чтобы обменяться понимающим взглядом с мужем, в то время как Двор с удивлением обсуждал сложившуюся ситуацию и посмеивался у них за спиной.
Герой 1812 года, легендарный сластолюбец, кто так верно следовал по стопам своей бабки, практически настраивался теперь на скучную домашнюю жизнь со своей собственной супругой! Это было почти неприлично, заявили острословы, но продолжалось это до тех пор, пока не выяснилось, что их отношения были платоническими.
Придворный врач сэр Джеймс Вили объявил, что сердце императрицы слишком ослабло.
В первые месяцы 1825 года Елизавета серьезно заболела. Она часто теряла сознание и жаловалась на ужасную боль в груди; боль в том самом месте, подумала она однажды ночью, где в юности она чувствовала боль при мысли об Александре.
Муж ее подолгу бодрствовал у ее кровати, поглаживая ее холодную руку; один его вид придавал ей силы.
– Вы мне очень нужны, – не переставая, убеждал он ее, и она продолжала бороться со смертью скорее ради него, чем ради себя.
К лету она выехала на выздоровление в Царское Село, и, когда Александр вернулся из одной из своих инспекционных поездок по стране, у него произошло совещание с врачом сэром Джеймсом Вили.
– Ей гораздо лучше, ваше величество, – высказался сэр Джеймс. – Должен признаться, что я не ожидал, что она сможет поправиться. Но у нее очень сильная воля, и, как я полагаю, на самом деле ей помогла выжить привязанность к вам.
– Что бы вы могли порекомендовать для полного ее выздоровления, сэр Джеймс? – спросил император.
Вили заколебался. Он слыл очень проницательным человеком и служил императорской семье уже в течение многих лет и он нисколько не сомневался, кто и о ком на самом деле заботится.
– Бедняжка, – часто шептал он, глядя, как императрицу сотрясали один за другим сердечные приступы; и сейчас он вновь повторил про себя эти слова, пока раздумывал, как ему ответить Александру. «Бедняжка, – думал Вили, – если он будет знать правду, то, возможно, внимательнее отнесется к ней». Охватившая его жалость заставляла его говорить обрывисто и резко.
– Полного выздоровления не будет, – вынес свой приговор Вили, – простите меня за то, что я говорю прямо, ваше величество, но императрица не сможет прожить долго. Если мы все будем о ней заботиться, то жизнь ее продлится еще немного, но это все, на что мы можем рассчитывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Как же ужасно она, должно быть, страдала все годы своего замужества! Разлученная с ним еще до того, как у них появился шанс сблизиться, потянувшаяся к графине Головиной, а потом к Адаму, Елизавета на протяжении тридцати лет расплачивалась за его юношескую неопытность и отвращение к самому себе после той первой ночи, которую он провел с бабушкиной сводней. Да простит его Господь! Но разве возможно, чтобы Он простил? Грехи его были бесчисленными, вину его невозможно было искупить…
Он должен был жить со своей женой в целомудрии и строгости – с его хорошей, доброй женой, чьи прегрешения были ничтожны по сравнению с его собственными. Сейчас он думал о Марии с отвращением, с тем подсознательным отвращением, которое появилось в нем в тот самый момент, когда не стало Софи. Если бы не Мария и не то удовлетворение, которое она давала ему, он, возможно, вел бы себя по отношению к Елизавете не так позорно.
– Жизнь обошлась сурово с нами обоими, – произнесла императрица. К ее удивлению, он поднес ее руку к губам и поцеловал ее.
– А вы помните, как мы с вами были молодоженами, Елизавета?
Она покраснела, услышав вопрос. Она не могла этого забыть всю свою жизнь.
– Помню, Александр.
– Мы с вами могли бы быть счастливы, – медленно проговорил он. – Вы никогда не задумывались, что же нам помешало?
– В течение многих лет я думала об этом, – ответила она, и голос ее дрогнул.
– В основном это моя вина. Я был эгоистом, а вы – слишком молодой. Мы были глупы, Елизавета, и рядом не было никого, кто наставил бы нас на путь истинный. Но теперь все изменилось.
Пока он говорил, она не произнесла ни слова, а сердце ее бешено стучало, как это часто происходило с ней в последнее время, когда она бывала возбуждена или обеспокоена чем-либо. Он был сильно расстроен, он тосковал, быстро убеждала она себя, и только глупец может искать в его словах какой-то иной смысл.
– Мы уже не молоды, – продолжал говорить он. – Мы оба делали ошибки, обижали друг друга…
Адам. В ее мозгу проносились мысли, мысли об Адаме и ее отчаянной любви к нему, об их кратком воссоединении в Вене после долгих лет разлуки; о юном Охотникове, нежном любовнике, убитом из-за ее чувства к нему; обо всех унижениях и одиночестве ее жизни. Она также думала и о своем отражении в зеркале, в котором она выглядела старой и преждевременно увядшей.
– Елизавета, простите ли вы меня за то, что я сделал вас несчастной?
– Мне… мне нечего прощать вам, – проговорила она, заикаясь, – это вы…
Румянец заливал ее лицо и шею. Крошечная иголка вонзилась в ее сердце. «Это боль радости, – как в тумане подумала она, – боль счастья и зарождающейся надежды».
– Значит, мы прощаем друг друга! – горячо вскрикнул он. – Прошлого больше не существует. Ели завета Алексеевна, согласны ли вы вернуться ко мне?
Какое-то мгновение она сидела, не двигаясь и не отвечая, чувствуя, как оковы, ставшие уже частью ее самой, внезапно пали. И вот она была от них освобождена, и в ней поднялась вся сила ее любви к нему, любви, которая никогда не умирала.
Она стояла на коленях у его ног, прижимая к губам его руку, а он улыбался ей.
– Вы согласны? Вы так нужны мне.
– О, Александр! Я так молилась, чтобы однажды вы попросили меня об этом! Я всегда любила вас, всегда… и теперь я сделаю вас счастливым.
– Моя дорогая жена, – прошептал он и впервые за более, чем двадцать лет их совместной жизни поцеловал ее в губы.
Дремавшая в Елизавете страсть пробудилась при первом прикосновении Александра. Пробудилась с горячностью той девушки, чья неопытность и чувственность когда-то оттолкнули его. Она была его женой, и теперь они примирились, но в мужчине, который держал ее в своих объятиях и пошел вместе с ней в ее спальную, страсть давно уже умерла. Это был больной, уставший человек. Он просто заснул, положив ей голову на грудь.
И в темноте своей комнаты она покорилась этому молчаливому соглашению, и ее разочарование уступило место благодарности за то, что их отчуждению пришел конец. И хотя между ними не было никаких сексуальных отношений, она шла на все, чтобы сделать его счастливым, и он казался действительно счастливым, впервые за последние десять лет. Вместе они проводили спокойные вечера, когда императрица что-то шила, а одна из ее придворных дам читала им вслух. Она часто поднимала глаза, чтобы обменяться понимающим взглядом с мужем, в то время как Двор с удивлением обсуждал сложившуюся ситуацию и посмеивался у них за спиной.
Герой 1812 года, легендарный сластолюбец, кто так верно следовал по стопам своей бабки, практически настраивался теперь на скучную домашнюю жизнь со своей собственной супругой! Это было почти неприлично, заявили острословы, но продолжалось это до тех пор, пока не выяснилось, что их отношения были платоническими.
Придворный врач сэр Джеймс Вили объявил, что сердце императрицы слишком ослабло.
В первые месяцы 1825 года Елизавета серьезно заболела. Она часто теряла сознание и жаловалась на ужасную боль в груди; боль в том самом месте, подумала она однажды ночью, где в юности она чувствовала боль при мысли об Александре.
Муж ее подолгу бодрствовал у ее кровати, поглаживая ее холодную руку; один его вид придавал ей силы.
– Вы мне очень нужны, – не переставая, убеждал он ее, и она продолжала бороться со смертью скорее ради него, чем ради себя.
К лету она выехала на выздоровление в Царское Село, и, когда Александр вернулся из одной из своих инспекционных поездок по стране, у него произошло совещание с врачом сэром Джеймсом Вили.
– Ей гораздо лучше, ваше величество, – высказался сэр Джеймс. – Должен признаться, что я не ожидал, что она сможет поправиться. Но у нее очень сильная воля, и, как я полагаю, на самом деле ей помогла выжить привязанность к вам.
– Что бы вы могли порекомендовать для полного ее выздоровления, сэр Джеймс? – спросил император.
Вили заколебался. Он слыл очень проницательным человеком и служил императорской семье уже в течение многих лет и он нисколько не сомневался, кто и о ком на самом деле заботится.
– Бедняжка, – часто шептал он, глядя, как императрицу сотрясали один за другим сердечные приступы; и сейчас он вновь повторил про себя эти слова, пока раздумывал, как ему ответить Александру. «Бедняжка, – думал Вили, – если он будет знать правду, то, возможно, внимательнее отнесется к ней». Охватившая его жалость заставляла его говорить обрывисто и резко.
– Полного выздоровления не будет, – вынес свой приговор Вили, – простите меня за то, что я говорю прямо, ваше величество, но императрица не сможет прожить долго. Если мы все будем о ней заботиться, то жизнь ее продлится еще немного, но это все, на что мы можем рассчитывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65