– Вот! – торжественно провозгласил Меркурий Гнедович. – Кажется, мы имеем случай мгновенной стабилизации подсознания. Но что меня больше всего восхищает, так это стойкость адаптационных реакций у руссиянских особей.
– Меркурий, никак обидеть хочешь? – угрожающе заметил Климов.
– Упаси Бог, Саша, упаси Бог! Напротив, благоговею. Посудите сами, за двадцать – тридцать лет в России будто несколько эпох переменилось, от прежних обычаев ничего не осталось, население сократилось на две трети, и только бизнес-класс сохранил стиль поведения и даже особенности речевого сленга. Поразительно устойчивое сословие. Ничто его не берёт.
– Короче, Меркурий, – раздражённо бросил Климов. – Кончай грузить, принеси лучше мобилу, надо батяне звякнуть.
– Значит, вспомнили, кто вы такой и что с вами случилось?
– Тебе интересно, да?
– Ну… как лечащий врач…
– Как лечащий врач, в натуре… не зарывайся. Давай мобилу, сказано тебе.
… Через час Климов сидел в палате возле зеркала и внимательно разглядывал своё новое лицо. Ещё на нём горели свежие рубцы и штопка, особенно от висков к шее, но уже видно было, что это чужой. Сухие, обветренные, незнакомые черты. Ничего родного, внятного. В глазах лихорадочный блеск. Мать родная не узнает. А есть ли она у него? Когда-то, сто лет назад, были и мать, и отец, совковое отродье, не вписавшееся в рынок, зачем о них помнить.
Труднее с рыжей «матрёшкой». Она то и дело в самую неподходящую минуту возникала в сознании, то птичьим окликом, то незримым прикосновением, погружающим в головокружительное забытьё. Это мешало полному преображению, от её присутствия следовало избавиться в первую очередь.
Климов покосился на медсестру, застывшую у двери в позе послушания. Белый халатик обтягивал стройные формы, казалось, стоит голяком. Для верности Климов осушил стакан водки из плетёной бутылки.
– Раздевайся и ложись, – распорядился равнодушно. – Поиграем в секс.
– О-о-о, – простонала Зуля, летя к нему, как на крыльях. – Неужели созрел, любимый?
Но он ничего не почувствовал, держа в руках, ощупывая, тиская дрожащую, наэлектризованную горячую плоть. Тормозило где-то в мозжечке. Климов растерялся.
– Эй, подожди. – Он отстранил извивающуюся куклу. – Не спеши, не на скачках. Умеешь стимуляцию делать?
– О, конечно, любимый, конечно… Ляг на спинку, расслабься, ничего не бойся. Будет немножко больно, потом сладко, душевно…
Обманула озорница: больно было, но не сладко. Хотя всё в конце концов получилось: тупое техническое соитие, ещё тягомотнее, чем с рублёвыми «давалками» на вокзалах в прежние, счастливые времена. Но Климов знал: через это необходимо пройти. Вживайся в образ, распорядился Деверь. Это означало, что надо покончить с призраками прошлого, каким бы плохим или хорошим оно ни было. В стерильную Америку со стерильной душой…
Зуля дёргалась в конвульсиях, выдавливая из него последние капли, а Климов уже потянулся за бутылью. По бледному лицу блуждала идиотская улыбка.
– Доволен, доволен, любимый? – обеспокоенно лепетала медсестра.
– Качественно, – сквозь зубы одобрил Климов. – Но есть претензии. Чересчур активно подмахиваешь. На быках тебя, что ли, учили?
– Поняла, поняла… Хочешь повторим?
– Заткнись и прикройся. Беги за бутылкой, пустая, не видишь?
Красавицу будто вымело из комнаты. Климов лёг на пол и несколько раз со всей силы постучал о паркет головой. Остался удовлетворён: голова была как чугунная гирька.
Глава 33 Наши дни. Смерть агента
Опасаться, дрожать за свою жизнь – стыдно. Невелика ценность. Я всегда это понимал и всегда дрожал. Бывало, занозишь палец – и мчишься делать укол от столбняка. Или прихватит живот, поднимется температура – и всю ночь преследуют кошмарные видения чумы, холеры, СПИДа и клещевого энцефалита. К неполным сорока годам я переболел, в сущности, всеми видами рака, и кончилось тем, что сердобольный доктор в районной поликлинике вписал в медицинскую карту окончательный диагноз: канцерофобия (читай – идиот!). Помню, татарка Эльвира, бывшая супруга, посмеивалась надо мной: «Витя, что у тебя такое на щеке, боже мой!» Я хватался за щёку, хмурился: «Как что? Обыкновенный прыщик». – «Какой же прыщик, когда натуральный шанкр бытовой. Немедленно в больницу. Доигрался, негодяй!»
Ей смешки, а я попадался на удочку, страдал, маялся, пока прыщ не исчезал. Может, и сочинительством увлёкся отчасти потому, что смекнул: в придуманном мире я сам могу распоряжаться персонажами как в голову взбредёт, казнить и миловать по собственному усмотрению. И уже в первом романе (неизданном) на этом прокололся: один полюбившийся мне герой зажился до 250 лет, перенёс восемь инфарктов, ампутацию ног, геморроидальную лихорадку, заворот кишок и прочее, а я всё никак не мог с ним расстаться.
Полюбив Лизу, я понял, что все прошлые щенячьи страхи не идут ни в какое сравнение с чёрной тоской, охватывающей при мысли о беззащитности дорогого существа, о хрупкости, краткосрочности её лёгкого, весёлого дыхания.
Мы сидели в номере двухэтажного особняка пансионата мадам Чарльстон, в котором было две комнаты, гостиная и спальня, в Лизином номере, мой, точно такой же, – следующий по коридору. Пили белое вино из высокой бутылки, закусывая персиками. Шли третьи сутки нашего пребывания в Лондоне. Мы успели пошататься по городу, полюбоваться его красотами и сделали ещё одно важное дело: Лиза чуть ли не принудительно затащила меня в частную клинику, где мне провели экспресс-обследование – рентген, УЗИ, анализы, сканирование… Врач, пожилой англичанин, сухонький, любезный, внимательный, похожий на рано постаревшего мальчика, разглядывая снимки, уважительно цокал языком. Сказал, что первый раз видит, чтобы удаление камней делали таким образом, сразу из двух почек. Он считал это рискованным, но отметил, что русские врачи справились с задачей превосходно. К слову сказать, состояние почек, как и всех остальных внутренних органов, волновало меня куда меньше, чем в былые годы заноза в пальце, чему я сам удивлялся. Лиза восхищалась моим мужеством.
Попивая винцо, мы увлечённо обсуждали, как поутру ловчее добраться до Хитроу, откуда нам предстояло чартерным рейсом перелететь в Стокгольм. Из Швеции, если наши планы не претерпят изменении, мы должны попасть через сутки в Сантьяго, столицу Чили. Этакое детское запутывание следов доставляло Лизе огромное удовольствие. Я ей подыгрывал. Предлагал ей переодеться в мальчика-несмышлёныша, а мне – в толстую беременную тётку. Тогда уж точно нас никто не узнает, и преследователи отвяжутся. Идея ей понравилась, особенно то, что я буду беременной тёткой, но в ней был один изъян – несоответствие с документами.
– И потом, – Лиза всё ещё обдумывала детали возможного маскарада, – чтобы выглядеть мальчиком, придётся постричься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109