По небу метались лучи прожекторов, и вроде бы даже постреливали. Неспокойная ночь.
Ждал Свету, чтобы расспросить. Но она пришла только во второй половине дня, причём вместе с Патиссоном. Оба нехорошо возбуждённые и словно из парилки.
– Пожрать-то мне сегодня не давали, – напомнил я с обидой, когда они уселись.
Светочка заохала, всплеснула руками и метнулась из комнаты. Герман Исакович дал пояснения:
– Извините, дружочек мой, не до вас было. ЧП у нас неприятное. Вас, конечно, как почти члена семьи, можно посвятить, вдруг пригодится для книги… Супруга Леонида Фомича придумала, как отблагодарить благодетеля: руки на себя наложила.
– Вы шутите?
– Какие уж тут шутки, именно так. Да ещё изволила устроить сию гнусность в отсутствие хозяина. Вот будет ему сюрприз.
– И как это произошло? – Я не знал, верить или нет, уж больно двусмысленно сверкали золотые очёчки мудреца.
– Понимаю ваш интерес, любезный мой… Сперва шебутная девица, возможно, в подражание вам – дурной пример, как известно, заразителен, – замыслила побег. Подбила трёх дураков охранников и хотела бежать с ящиком золота… Сказать по правде, сколько живу, никак не могу привыкнуть к человеческой подлости. Вот вы, как инженер человеческих душ, объясните – чего ей не хватало?
Я пожал плечами.
– Вы вроде сказали – руки наложила?
– Конечно наложила. Когда увидела, что попалась, деваться некуда, дружков постреляли, заперлась в спальне и… Господи, как доложить хозяину, ведь он страдать будет. На меня вину возложит, недосмотрел, дескать, старый пень. А что я мог сделать? Я её уговаривал, обещал подлечить…
– Через дверь уговаривали?
– Через дверь, через окно – какая разница? Сердце себе проткнула стальной спицей. На руках у меня померла. Пожурил её напоследок: что же ты, говорю, зас…ка, наделала, грех-то какой… Аона, можете представить, собралась с силами и плюнула в меня. Виктор Николаевич, откуда столько злобы в нынешней молодёжи? Столько неблагодарности – откуда?
Стёклышки очков увлажнились – и тут я поверил, что это правда. Отмучилась, заблудшая душа. Обманула своих палачей. А давно ли…
Вернулась студентка с судками: борщ, жаркое. Батон хлеба. Под мышкой бутылка коньяка. Извиняющимся тоном обратилась к доктору:
– Герман Исакович, прихватила на всякий случай… Может, помянем стерву?
– Не говори так, Светлана. Всё же про покойницу… Помянуть можно, почему не помянуть. Наливай!
Диковинные получились поминки. Патиссон был какой-то непривычно тихий, как будто пришибленный. Светочка после двух рюмок и косячка разнюнилась, заревела. Я тоже был не в своей тарелке, хотя коньяку мне не дали. Патиссон сказал, что в моём состоянии алкоголь противопоказан. Может наступить преждевременное отторжение почек и мозгов. А мне ещё книгу дописывать. Его замечание меня заинтриговало.
– Про почки понятно, доктор, а мозги при чём? Они не пересаженные.
– Батенька мой, всё в организме взаимосвязано. У интеллигента какой самый уязвимый и слабый орган? Правильно, голова. Малейшее повреждение любого другого органа вызывает цепную реакцию. В моей практике бывали поразительные случаи. Какая-нибудь бородавка на руке, катар горла, да любой пустяк, мгновенно превращают его в идиота. Первый признак интеллигентского кретинизма – зацикленность на собственном здоровье. Для интеллигента, впавшего в идиотизм, а таких у нас девяносто процентов, нет на свете ничего более важного и значительного, чем состояние его желудка, сердца, желёзок и прочего. Кстати, самое омерзительное и отталкивающее существо в мире, вам, наверное, особенно интересно, – это интеллигент-идиот, ставший импотентом.
Светочка похлюпывала носом, мужественно осушила ещё рюмку.
– Как всё ужасно, как ужасно!
– О чём ты, дитя? – поинтересовался я. – Ты же её не любила.
– Вы не понимаете, вы мужчина, ну, я имею в виду, у вас психика мужская… У женщины всё по другому. Она каждую букашку жалеет. Зойка дрянь была, пробы негде ставить, ведьма проклятая… Атеперь, когда её нету, у меня у самой будто гвоздь в сердце.
– Вполне возможно, – благодушно подтвердил доктор, забрав у Светочки бутылку. – Женщины по научному определению относятся к подвиду простейших и все соединены между собой в этакую биологическую плесень, наподобие грибницы в лесу.
– Значит, на самом деле её звали Зоей? – спросил я.
– Ох, ну какое это имеет значение?
Светочка потянулась за бутылкой, доктор чувствительно шлёпнул её по руке.
– Хватит, малышка, нам ещё отчёт составлять.
Бутылку допил сам, и вскоре они ушли.
К еде я не притронулся, лежал, глядя в потолок. Безвременная кончина прекрасной Изауры меня не огорчила: что ж, она знала, что делала. Не захотела ложиться в клинику к Патиссону, я её хорошо понимал. Передо мной стоял тот же выбор. Её решение казалось разумным, однако сам я ещё не приготовился к уходу, хотя исподволь, разумеется, перебирал разные варианты. Но как бы не для себя, а для кого-то постороннего. Трусливому человеку так проще… Увы, во многом, во многом прав доктор, когда поливает грязью руссиянскую интеллигенцию, которая разучилась жить по чести и не умеет с достоинством умирать. Но ко мне все его рассуждения относились лишь косвенно: я никогда по настоящему не ощущал своей принадлежности к ней. Больше того, когда другие называли меня (в тех или иных обстоятельствах) интеллигентом, всегда испытывал нечто вроде стыда. Особенно это ощущение усиливалось после того, как властители дум начали писать коллективные доносы и бегать к пьяному царю на дачу, умоляя раздавить какую-то гадину.
Лиза, позвал я в тоске, слышишь ли меня, мой маленький бесстрашный друг?
Наверное, не слышала, но бывали минуты, когда я остро чувствовал её приближение. Занавеска колыхнулась на окне, вспыхнул солнечный зайчик на лакированной поверхности шкафа, кукушка прокуковала в лесу – и я невольно вздрагивал, настораживался: не она ли посылает привет?..
Незаметно задремал, и пробуждение было загадочным, будто проснулся во сне. За столом, за компьютером сидел улыбающийся Володя Трубецкой и с увлечением гонял по экрану лопоухого зайчика. Я тоже любил эту игру, она называлась «Не буди Лешего». Выглядел майор совершенно мирно, и выражение лица у него было точно такое – снисходительно-ободряющее, – как в тот раз, когда выпроваживал нас с Лизой за дворцовую ограду.
– Это вы, Володя? – окликнул я негромко, готовый к тому, что общаюсь с фантомом.
– Нет, тень отца Гамлета, – ответил он напыщенно и тут же, оставив зайчонка в покое, переместился на стул возле кровати. – Ну-ка дай руку, писатель.
Я протянул ладонь, и он сжал её с такой силой, что у меня хрустнул позвоночный столб. Но я не пикнул. Только спросил:
– Зачем ты так сделал, Володя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Ждал Свету, чтобы расспросить. Но она пришла только во второй половине дня, причём вместе с Патиссоном. Оба нехорошо возбуждённые и словно из парилки.
– Пожрать-то мне сегодня не давали, – напомнил я с обидой, когда они уселись.
Светочка заохала, всплеснула руками и метнулась из комнаты. Герман Исакович дал пояснения:
– Извините, дружочек мой, не до вас было. ЧП у нас неприятное. Вас, конечно, как почти члена семьи, можно посвятить, вдруг пригодится для книги… Супруга Леонида Фомича придумала, как отблагодарить благодетеля: руки на себя наложила.
– Вы шутите?
– Какие уж тут шутки, именно так. Да ещё изволила устроить сию гнусность в отсутствие хозяина. Вот будет ему сюрприз.
– И как это произошло? – Я не знал, верить или нет, уж больно двусмысленно сверкали золотые очёчки мудреца.
– Понимаю ваш интерес, любезный мой… Сперва шебутная девица, возможно, в подражание вам – дурной пример, как известно, заразителен, – замыслила побег. Подбила трёх дураков охранников и хотела бежать с ящиком золота… Сказать по правде, сколько живу, никак не могу привыкнуть к человеческой подлости. Вот вы, как инженер человеческих душ, объясните – чего ей не хватало?
Я пожал плечами.
– Вы вроде сказали – руки наложила?
– Конечно наложила. Когда увидела, что попалась, деваться некуда, дружков постреляли, заперлась в спальне и… Господи, как доложить хозяину, ведь он страдать будет. На меня вину возложит, недосмотрел, дескать, старый пень. А что я мог сделать? Я её уговаривал, обещал подлечить…
– Через дверь уговаривали?
– Через дверь, через окно – какая разница? Сердце себе проткнула стальной спицей. На руках у меня померла. Пожурил её напоследок: что же ты, говорю, зас…ка, наделала, грех-то какой… Аона, можете представить, собралась с силами и плюнула в меня. Виктор Николаевич, откуда столько злобы в нынешней молодёжи? Столько неблагодарности – откуда?
Стёклышки очков увлажнились – и тут я поверил, что это правда. Отмучилась, заблудшая душа. Обманула своих палачей. А давно ли…
Вернулась студентка с судками: борщ, жаркое. Батон хлеба. Под мышкой бутылка коньяка. Извиняющимся тоном обратилась к доктору:
– Герман Исакович, прихватила на всякий случай… Может, помянем стерву?
– Не говори так, Светлана. Всё же про покойницу… Помянуть можно, почему не помянуть. Наливай!
Диковинные получились поминки. Патиссон был какой-то непривычно тихий, как будто пришибленный. Светочка после двух рюмок и косячка разнюнилась, заревела. Я тоже был не в своей тарелке, хотя коньяку мне не дали. Патиссон сказал, что в моём состоянии алкоголь противопоказан. Может наступить преждевременное отторжение почек и мозгов. А мне ещё книгу дописывать. Его замечание меня заинтриговало.
– Про почки понятно, доктор, а мозги при чём? Они не пересаженные.
– Батенька мой, всё в организме взаимосвязано. У интеллигента какой самый уязвимый и слабый орган? Правильно, голова. Малейшее повреждение любого другого органа вызывает цепную реакцию. В моей практике бывали поразительные случаи. Какая-нибудь бородавка на руке, катар горла, да любой пустяк, мгновенно превращают его в идиота. Первый признак интеллигентского кретинизма – зацикленность на собственном здоровье. Для интеллигента, впавшего в идиотизм, а таких у нас девяносто процентов, нет на свете ничего более важного и значительного, чем состояние его желудка, сердца, желёзок и прочего. Кстати, самое омерзительное и отталкивающее существо в мире, вам, наверное, особенно интересно, – это интеллигент-идиот, ставший импотентом.
Светочка похлюпывала носом, мужественно осушила ещё рюмку.
– Как всё ужасно, как ужасно!
– О чём ты, дитя? – поинтересовался я. – Ты же её не любила.
– Вы не понимаете, вы мужчина, ну, я имею в виду, у вас психика мужская… У женщины всё по другому. Она каждую букашку жалеет. Зойка дрянь была, пробы негде ставить, ведьма проклятая… Атеперь, когда её нету, у меня у самой будто гвоздь в сердце.
– Вполне возможно, – благодушно подтвердил доктор, забрав у Светочки бутылку. – Женщины по научному определению относятся к подвиду простейших и все соединены между собой в этакую биологическую плесень, наподобие грибницы в лесу.
– Значит, на самом деле её звали Зоей? – спросил я.
– Ох, ну какое это имеет значение?
Светочка потянулась за бутылкой, доктор чувствительно шлёпнул её по руке.
– Хватит, малышка, нам ещё отчёт составлять.
Бутылку допил сам, и вскоре они ушли.
К еде я не притронулся, лежал, глядя в потолок. Безвременная кончина прекрасной Изауры меня не огорчила: что ж, она знала, что делала. Не захотела ложиться в клинику к Патиссону, я её хорошо понимал. Передо мной стоял тот же выбор. Её решение казалось разумным, однако сам я ещё не приготовился к уходу, хотя исподволь, разумеется, перебирал разные варианты. Но как бы не для себя, а для кого-то постороннего. Трусливому человеку так проще… Увы, во многом, во многом прав доктор, когда поливает грязью руссиянскую интеллигенцию, которая разучилась жить по чести и не умеет с достоинством умирать. Но ко мне все его рассуждения относились лишь косвенно: я никогда по настоящему не ощущал своей принадлежности к ней. Больше того, когда другие называли меня (в тех или иных обстоятельствах) интеллигентом, всегда испытывал нечто вроде стыда. Особенно это ощущение усиливалось после того, как властители дум начали писать коллективные доносы и бегать к пьяному царю на дачу, умоляя раздавить какую-то гадину.
Лиза, позвал я в тоске, слышишь ли меня, мой маленький бесстрашный друг?
Наверное, не слышала, но бывали минуты, когда я остро чувствовал её приближение. Занавеска колыхнулась на окне, вспыхнул солнечный зайчик на лакированной поверхности шкафа, кукушка прокуковала в лесу – и я невольно вздрагивал, настораживался: не она ли посылает привет?..
Незаметно задремал, и пробуждение было загадочным, будто проснулся во сне. За столом, за компьютером сидел улыбающийся Володя Трубецкой и с увлечением гонял по экрану лопоухого зайчика. Я тоже любил эту игру, она называлась «Не буди Лешего». Выглядел майор совершенно мирно, и выражение лица у него было точно такое – снисходительно-ободряющее, – как в тот раз, когда выпроваживал нас с Лизой за дворцовую ограду.
– Это вы, Володя? – окликнул я негромко, готовый к тому, что общаюсь с фантомом.
– Нет, тень отца Гамлета, – ответил он напыщенно и тут же, оставив зайчонка в покое, переместился на стул возле кровати. – Ну-ка дай руку, писатель.
Я протянул ладонь, и он сжал её с такой силой, что у меня хрустнул позвоночный столб. Но я не пикнул. Только спросил:
– Зачем ты так сделал, Володя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109