Родник пульсировал, и по его прозрачной поверхности расходились круги.
– Это он? Да? Бог Бедуинов? – Девушка бросила велосипед и пошла к роднику. Она склонилась над шевелящейся водой, замерла и беспомощно оглянулась. Он приблизился и посмотрел в родник. На белом осклизлом дне медленно ворочалась, как бы исполняя ленивый танец, дохлая лягушка. Он засучил рукав, погрузил руку по локоть в воду, вытащил лягушку и бросил ее в цветы.
– Однажды, – сказал он, вытирая руку о штаны, – я нашел в роднике серую птицу с выбитым глазом, видно, лунь или ястреб неудачно поохотился.
– Кровожадный Бог, – ответила она, брезгливо глядя в родник.
Он пожал плечами и склонился над водой. Напившись, он насмешливо посмотрел на спутницу. Она поджала губы и отвернулась.
– Пей, чего ты?
– Ничего. Мог бы не говорить про птицу.
– Но это было давно. Пей.
Во рту было горячо и сухо, как на родине этих бедуинов с верблюдами. Придумал же – Бог Бедуинов. Она улыбнулась.
– Пей, – повторил он.
– Пей, пей, – передразнила она, нахмурилась, пригнула голову, вытянула губы к вздыхающей воде. Потом, глядя на ноги и шевеля перепачканными пальцами, она сказала:
– Отмыть бы.
Он вынул из рюкзака кружку и принялся черпать воду из родника и лить ей на ноги. Она терла ноги и задыхалась от холода. Потом поспешно надела носки, обулась и попрыгала на месте, чтобы согреться. На ее лбу билась челка, и под футболкой вздрагивали груди.
Он отвел глаза, лег в траву и сказал:
– Отдохнем.
Она села поодаль. Гудели шмели...
– А она как-нибудь называется? Ну, родник – Бог Бедуинов, а поляна?
Он ответил, что никак.
– А я бы эту поляну обязательно окрестила. Такая поляна.
– Как бы ты ее окрестила? – нехотя спросил он.
– Как-нибудь... что-либо в твоем духе. – Она наморщила лоб. – Шмелиная нива. А?
Он глядел сквозь ресницы в небо и молчал.
– Хорошо? – спросила она.
– Тут всюду.
– Что? – не поняла она.
– Нива. Тут много всяких полян с цветами.
– Ну, не хочешь, как хочешь, – откликнулась она и отвернулась.
Обиделась. Надо было что-нибудь сказать, но солнце жгло кожу сквозь рубашку, и язык был тяжел, и веки были тяжелы, и ни о чем не хотелось думать, и ничего не хотелось. Он лежал и ничего не говорил. Она сидела и следила за полосатыми толстыми шмелями. Шмели садились в одуваны и бродили в тычинках, как в желтом мягком лесу, шмели нектар сосали.
Две светящиеся точки, коричневато-зеленый резиновый крендель, ты могла бы не попадаться сегодня, в этот последний день, теперь ведь мне нужно бояться, как бы ты не укусила девушку; змея приподняла голову и тонко улыбнулась, он вздрогнул и открыл глаза, и вспомнил, что, кажется, девушка обиделась. Он сел и сказал:
– Да, пускай, это хорошо, пускай так.
– Ты о чем? – равнодушно спросила она и сощурилась. Она не глядела на него и отчужденно, презрительно щурилась.
– Ну, Нива Шмелей.
– А, – откликнулась она. – Спасибо за одолжение.
Он засмеялся. Девушка сердито взглянула на него. Он оборвал смех.
– Извини, но смешно, – пробормотал он. – Чего мы делим-то?
– Я ничего не собираюсь делить. Не надо ничем делиться со мною. И вообще я могу... дорогу теперь знаю.
Она почувствовала, что я сомневаюсь, правильно ли сделал, взяв в это, последнее путешествие ее. Мог бы и отказать, а не отказал, мне хотелось с ней ехать, ведь так же? – так какого черта я дурака ломаю!..
– Ну, давай не ссориться, чего мы, ей-богу, будем... из-за чего мы? Я просто не выспался, что ли. Какой-то заторможенный...
– Спи! Мешать не буду.
– Я уже не хочу. Я готов к труду и обороне. Поехали? Ты отдохнула? Ты очень устала? – суетливо спрашивал он и заглядывал ей в глаза. – Хочешь еще воды? Принести? Давай принесу. – Он встал и сходил к роднику, и принес кружку воды. – Пей. Это вкусная вода. Я вкуснее не пил. А ты пила вкуснее?
Девушка не выдержала и, фыркнув в кружку, обрызгав его лицо, рассмеялась.
Они вышли из лощины на пригорок, поросший золотистыми долгоногими цветами. Она спросила, что это за цветы, какие-то очень знакомые цветы, а никак не вспомню... Он не успел ответить, девушка что-то увидела на лугу и охнула.
Из перелеска на луг – люди давно бросили здесь косить, и дуг огрубел, зарос толстыми, раскидистыми, как сосны, медвежьими дудами, полынью, кустами – на луг вышла лошадь. Она была приземистая, коричневая, с выпуклыми боками, спутанной гривой и толстыми ногами. Лошадь склоняла свою массивную голову, рвала траву и медленно жевала, озирая луг. Наконец она увидела людей. Лошадь перестала жевать и, навострив уши, раздувая ноздри, вглядывалась в две фигурки среди золотистых цветов. Она поняла, что это не лоси, а люди, оттопырила губы, оскалилась, злобно заржала, развернулась и быстро затрусила в березы,
– Убежала. – Девушка говорила шепотом. – А откуда она тут?
– Ну, сбежала, может, – откликнулся он шепотом, кашлянул и добавил громко: – Из какой-нибудь деревни удрала. Что-то ей не понравилось, и она удрала. Может, надоело телеги таскать, и удрала.
– Ты говорил, здесь нет жилых деревень.
– Из какой-нибудь далекой деревни... Здорово?
– Да!
– А вообще здесь лосей тьма. И кабанов. Однажды за мной погнался.
– Кабан?
– Да. Он был с семейством, а я вылез прямо на них, и он бросился, а вокруг только кусты, ни одного дерева. Но, видно, он не очень был сердит – отогнал меня и вернулся к своим.
– Представляю, как ты бежал.
– Я очень бежал. Я увидел, что он не гонится уже, но все равно бежал. А потом купил ружье. У одного барыги...
– Где же оно?
– А! – Он махнул рукой и перекинул ногу через раму, сел на седло и нетерпеливо посмотрел вперед.
Девушка почувствовала, как было бы спокойно и хорошо с ружьем, и снова спросила: где же? Он ответил, что потерял, она спросила: где? Он кивнул в сторону: где-то, там где-то.
Они ехали по заросшей дороге. Высоко в небе летала птица. В болоте среди сплетения ивовых ветвей отстаивалась лошадь.
* * *
Высоко в небе парила птица. Это была старая, бурая, с пестринами на светлой груди хищная птица. Она описывала круги в синих толщах среди облаков. Далеко внизу серые, желтые и зеленые пятна кружились медленно; вспыхивали лужи. Воздушные потоки теребили перья и омывали серую голову с загнутым клювом. Внизу была переливчатая жидкая земля. Там шумели птицы и лягушки, звенели пчелы и комары, там было беспокойно и жарко. Старая птица плавала в синеве среди облаков, здесь было тихо и прохладно.
На краю болота в кустах таилась лошадь. Комары и слепни сновали по теплой горе, покрытой толстой потной кожей, и выискивали, дрожа крыльями, нежные места, и погружали в кожу хоботы, и сосали кровь. Мухи копошились в гноящихся ранках на крупе, ранки были симметричны, круглы и глубоки. Лошадь стояла в кустах; косила свои крупные черные глаза в сторону, втягивала напряженными ушами звуки весеннего душного дня, пришибала хвостом нажравшихся крови сосунов и дрожала, вспоминая людей среди желтых цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42