грязный, небритый Крылов выносил баки с объедками и опрокидывал их, обливая жижей руки и сапоги, в железную столитровую бочку на колесах, – эту «двуколку» таскал белый трофейный ослик Дух.
Нет, всему нужно знать меру. Меры не знал Крылов, меры не знает Опарин, – даже если он и впрямь не хочет есть, мог бы предложить фарш кому-нибудь из своих, хотя бы и ему, Костомыгину. Да, вот два полюса: Опарин и Крылов, и нужно ни туда, ни сюда не скатиться. «Напишу брату, что он скажет на это?» – подумал Костомыгин.
– Слушай! – резко сказал Шварев. – А ежели, к примеру, зимой мне будет холодно, отдашь свою шинель? Знаешь, какие тут зимы? У-у!
– Э, да ты зимой будэшь мамкины блыны хавать, – напомнил Мамедов.
– Погоди, Мамед, – отмахнулся Шварев. – Ну, Опарыш, отдашь?
Опарин испуганно поглядел на него.
– Отвечай.
– Если очень нужно будет... – пробормотал Опарин и умолк.
– А если бы у тебя баба тут была, уступил бы бабу?
– Ну, вы скажете, товарищ сержант, – застенчиво улыбнулся Опарин.
– Нет, но предположим. Отвечай.
Опарин растерянно заморгал.
– Отвэчай, чморына болотная, – процедил сквозь зубы Мамедов, улыбаясь глазами.
Опарин вздрогнул и сказал едва слышно:
– Это слишком...
– Что-о? – вскричал Шварев.
– Слишком фантастический пример, – добавил Опарин.
– А, жук! Тварь скользкая. Какой ты разведчик? Тебя нужно гнать вслед за Крыловым. Жри свой
фарш. Не хочется ему. На операции надо жрать через силу.
– Как похаваешь, так и повоюешь, – вставил Мамедов.
– Ясно? – спросил Шварев. – Это уже вторая ошибка. Помнишь первую?
– Помню, – уныло ответил Опарин, принимаясь за фарш.
Шварев закурил и взглянул рассеянно на Костомыгина.
– Костыль, а ты что отвернулся? Гордый, да?
– Просто смотрю на кишлак, – откликнулся Костомыгин.
– Нэ-э-т, – сказал Мамедов, – нэ просто. Он прэзирает Опарыша.
– Ты презираешь Опарыша? – спросил Шварев.
– Нет, – соврал Костомыгин.
– Ну, а то гляди, в два счета превратишься в Опарыша.
– Вообще-то сыны припухли, – заметил Мамедов, прихлебывая из фляжки. – Я вчэра потрэбовал цивыльную сигарэту, а Костыль нэ принес.
– Серьезно? – Шварев, сощурившись, уставился на Костомыгина.
– Надо, надо подкрутыт им гайки. Мы всё Опарыша воспытываем, а про остальных забыли.
– Так, – сказал Шварев. – Вернемся в полк, Костыль, и мы с Мамедом увидим пачку «Явы», Опарыш сосчитает до ста, и мы увидим пачку «Явы». Понял?
– Понял, – отозвался Костомыгин.
– Что?
– Так точно, – поправился Костомыгин.
– Эх! эх! прыпухли! – покачал головой Мамедов.
Позавтракав, все уселись на верху машин, и колонна тронулась в обратный путь.
Возле кишлака на берегу той реки, что так красиво мерцала под луной минувшей ночью, колонна нагнала старенькую желтую открытую «тойоту», набитую вооруженными людьми в разноцветных чалмах и просторных одеждах. Рядом с шофером сидел худощавый усач в форме офицера царандоя. Он вышел из машины и, улыбаясь, направился к БМП ротного.
– Мондана бощи хуб ести! – поприветствовал он ротного.
Ротный наклонился с машины и пожал его смуглую руку.
– Как дела, Акбар?
– Хуб, командир, – ответил офицер, выискивая среди солдат на БМП кого-то. Увидев таджика Кучечкарова, он махнул ему рукой: – Ахат!
– Эй, Кучечкаров! – позвал ротный, обернувшись назад.
К ним подошел хрупкий чернявый солдат. Пожав руку афганскому офицеру и коснувшись три раза щекой его колючей щеки, Ахат начал переводить. Выяснилось: они едут в полк, чтобы сообщить о прибытии большого каравана с оружием в соседний кишлак Паджак. Ротный недоверчиво спросил: откуда они знают, что с оружием? Может быть, верблюды нагружены тряпками, съестным и всякой всячиной, может, это обычный караван бродячих торгашей? Офицер обиделся и ответил, что в Паджаке у него есть свои люди и у этих людей острый глаз и честные языки. Ротный спросил, когда караван появился в Паджаке. Офицер сказал, что на рассвете. Но, возможно, они уже смылись, предположил ротный, вы отправились к нам в полк, а они в это время и смылись. Куда же они днем пойдут, что, их бешеный шакал покусал, возразил офицер Акбар.
– Кто это? – спросил Костомыгин Шварева.
– А, из Спинди-Улии ребята, у них там отряд самообороны, – небрежно сказал Шварев. – Чуть что – к нам в полк, за подмогой бегут. Но угощать горазды. Мамед, помнишь шашлыки?
Мамедов закачал головой и сладко зацокал.
– Ну, кажется, будет дело, – сказал Шварев, и глаза его заблестели. – Эй, Костыль, Опарыш! Будет вам крещение! Чую, неспроста они в полк поперлись.
Усач уже терял терпение, горячился и размахивал руками, убеждая ротного, что его сведения не липа. Ротный и сам догадывался, что это так, – караван, который они поджидали, свернул в Паджак, вот и все, – но он все же дотошно расспросил Акбара обо всем: сколько верблюдов, сколько людей, не появлялись ли в Паджаке подозрительные типы в последнее время и так далее, и только после этого связался с полком и попросил соединить его с кэпом. Минут через десять кэп ответил.
Переговорив с кэпом, ротный махнул афганцам, его машина развернулась и поехала по дороге вдоль реки; за ней потянулась и вся колонна, афганцы на раздолбанной «тойоте» пристроились в хвосте.
– Будет вам крещение, сынки! – крикнул Шварев, хлопая Костомыгина по плечу.
Опарин изобразил радость на лице и воинственно тряхнул автоматом.
* * *
Колонна летела в солнечных клубах пыли над мелкой сверкающей рекой. Колонна ревела, выбрасывала черные дымы и грозно хрустела траками гусениц, и Костомыгин, завороженный и оглушенный грохотом и стремительным движением сквозь солнце, пыль и густой полынный аромат степи, думал, что напишет брату обалденное письмо, обалденное!
Эта ночь, этот запах цветущих садов, эта луна, эти холмы под звездами, соловьи, засада, вопли муэдзина на заре, разочарование, а потом эта встреча, и вот – солнце, пыль, лязг и копоть, и ожидание, и неизвестность: что там будет, в этом Паджаке? какой он, Паджак? как они будут захватывать караван? сколько там мятежников? какие они, мятежники? свирепые, бородатые... кто погибнет? а вдруг кто-то погибнет? Вон Опарин возьмет и погибнет, вот он сидит рядом, а через час погибнет... или он сам, Костомыгин, погибнет – успеет вспомнить всё и всех и умрет в пыли, палимый солнцем, его тело отправят домой, и будут над ним рыдать друзья и родные...
Он был уверен, что на этот раз все будет настоящим и он напишет брату про свой первый настоящий рейд, напишет, потому что он не погибнет и вообще никогда не умрет. Ну, впрочем, когда-нибудь, может, и умрет, но это будет черт знает когда, через уйму лет, через тысячу лет!
Паджак оказался небольшим кишлаком, мало чем отличающимся от других, увиденных нынче Костомыгиным: серые дувалы – высокие и низкие, серые башни – круглые и многогранные, серые дома – квадратные и прямоугольные коробки с узкими оконцами – и очень зеленые, очень дремучие сады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42