фа! Ха-ха-ха! Призфанье! Ха-ха-ха!
– А действительно, музыки не хватает, – сказал Спиваков. – Ну, что, Мурман, заводи свой «маде ин Жапен».
Мурман-Нинидзе сказал мрачно:
– Нэт прыомныка, спёрлы.
– Как? Кто?
– На пэрэсильке, вах-мах-перемах!
– Что ж ты молчал?! – вскричал Романов.
– Что... что. Что толку било говорыт.
– Как что? Да как это – что? Да мы б всех на уши поставили! Всех этих ублюдков! Как это – что? Мы б их всех... всех сволочей этих, сук... Я этого проводника на всю жизнь... через сто лет его харю... я его вот так задавлю! – вскричал Романов.
– Начались ржачки, – сказал Спиваков, морщась.
– Не кричи, – сказал Шингарев Романову. – И при чем здесь проводник?
– Что? Что ты все боишься? Пусть только кто-нибудь подойдет к нам. Ну, пусть. – Романов ударил кулаком по ладони. – Патруль, менты. Охота им с разведкой дело иметь? Ну, тогда пусть! – Романов часто и сильно забил кулаком по ладони.
– Странно, – пробормотал Спиваков, – как это случилось? Мурман, ты же спал на «дипломате» и никуда не выходил ночью? Когда же они умудрились?
– Какой-то чертовщина это, – ответил Нинидзе, разводя руками,
Он почувствовал на себе взгляд, покосился и увидел узкое лицо, освещенное фиолетовым: черные морщины, костлявый длинный нос, тонкие черные губы и черные пятна глаз. «Если Реутов что-то знает, сделай так, чтобы он молчал», – попросил Нинидзе Старика. Это у него вошло в привычку – просить кого-то, кого он представлял седым, умным, сильным и великодушным и называл Стариком, – после первого рейда: тогда было очень туго, и он как-то нечаянно сказал: «Старик, сделай так, чтобы...» – и вышел из той передряги без единой царапины.
Реутов молчал. Да и глядел он куда-то мимо. Откуда Реутов мог что-то знать? Нинидзе успокоился.
– Как пришло, так и ушло, – вдруг сказал Шингарев.
– Нэ понал.
– Как пришло, так и ушло, – повторил Шингарев холодно.
– Как пришло?
– Ты знаешь.
– Что ты хочэшь сказать?
– Его надо срочно напоить. – Романов показал пальцем на Шингарева.
– Все понятно, – сказал Спиваков. – Я чистоплюев насквозь вижу.
– Мужики! – замахал Романов руками. – Не надо! Лучше выпьем,
– Нэт, говоры, – потребовал Нинидзе.
– Да ладно, – пробормотал Шингарев.
– Нэт, говоры до конца, все говоры, Шингарев!
– Я знаю, – сказал Спиваков. – Он это давно хотел сказать, я видел. Он с самого начала чистоплюем был. Он вот что хотел сказать, он хотел сказать, что мы везем домой трофеи, а он ничего не везет. Ну и что? Я плевать хотел. Эти вещи добыты в боях, и я плевать хотел, понятно?
– Вон что! – воскликнул Нинидзе. – Вон как! Вон куда он гнот. Вон куда ты гношь? Чыстэнкый, да?
Шингарев уже было раскрыл рот, чтобы подтвердить: да, да, я это и хотел сказать, но он нечаянно взглянул на Реутова, и его сбила какая-то мысль о Реутове, и он проговорил тихо:
– Ничего этого я не хотел сказать.
– Ребята, мужики. – Романов взял бутылку. – Такой день... ночь. – Он задумался.
– Ну, заснул. Лей, – буркнул Спиваков, протягивая стакан.
– Погоди... это... Мысль была... Что же я хотел сказать...
– Лей же.
– Нет, но... – Романов помотал головой. – Нет, забыл. – Он кое-как налил в стаканчики водку. – Давайте вот выпьем, и все, больше про это про все... ну его к черту все это! Свобода – это да. А это все... эти шашни-машни... счеты к черту на рог. А свобода – да! Но! Это не та мысль, та ускакала, исчезла.
Романов сидел, держа стакан в руке, хмурился, сосредоточенно глядел на середину «стола» и шевелил губами; водка переливалась через края и текла по руке.
– Пей, не разливай.
Романов бессмысленно посмотрел на Спивакова, выпил водку, не поморщившись, и выпалил:
– Ну! Вспомнил! У меня такое ощущение, – он оглянулся по сторонам, – такое... что кого-то не хватает.
– Конечно, не хватает, – проворчал Спиваков.
– Да нет, я не об этом, я не о тех.
– Ладно, ложись, спи.
– Нет, пойми.
– Ложись, вот что. Ложись спать, земля теплая.
– Ты не понял. Я говорю, что среди нас кого-то нет, кто-то был, и теперь его не стало. – Романов оглядел сидевших вокруг «стола».
– Ложись, – повторил Спиваков, – все здесь.
Романов вглядывался в товарищей и наконец заметил Реутова и замер. Он глядел широко раскрытыми глазами на Реутова и ничего не говорил. Он долго молчал, и все молчали и смотрели на него и на Реутова.
– А! – крикнул Романов. – А, Реутов! Сашка! Ха-ха-ха! Ну! Ха-ха-ха!
– Я же говорил – ржачки, – буркнул Спиваков.
Романов перестал смеяться.
– Все, – сказал он. – Все в сборе и пир... это... продолжается. Пируют... эти... бывшие разведчики. – Романов набрал воздуху и запел: – «Мы в такие шагали дэ-али, что не очень-то и дойдешь! Мы в засаде годами ждали...» – Он замолчал, отыскал взглядом Реутова и уставился на него.
Узкое фиолетовое лицо Реутова покрылось морщинами, – он улыбнулся.
– Это я, – сказал он Романову. – Не сомневайся.
– Саша, – проговорил Романов сырым голосом, – Саша... удивительное дело... понимаешь. – Он помолчал. – Я вот вспоминаю... как мы в полк прилетели.
– И что? – спросил Спиваков.
– Что? – встряхнулся Романов. – Ничего! Просто удивительно. Удивительное... это... дело. И все... Мы в зэ-асаде годами ждали, невзирая на снег и дождь!
«Да вот же и я об этом подумал, – сказал себе Шингарев, – я подумал, я подумал... Все-таки я охмелел. Сосредоточиться и вспомнить, как мы прилетели в полк». Он сосредоточился и вспомнил, как они прилетели в полк после трехмесячной подготовки в туркменском горном лагере; командир разведроты из толпы новобранцев выбрал первым огромного Спивакова, Спиваков сказал, что они впятером держатся, и попросил взять остальных. Ротный с удовольствием согласился взять жилистого подвижного Нинидзе, крепкого, плечистого Романова и его, Шингарева, но Реутова он решительно отверг. Ну, сказал Спиваков Реутову, сделай что-нибудь ростовско-донское, но тот начал отнекиваться, Спиваков же настаивал, и в конце концов ротный заинтересовался, что там такое может «сделать» этот щуплый мальчик.
Увидев любопытство на лице ротного, все они насели на Реутова, и Реутов, краснея, спел одну казачью частушку; тяжелое лицо ротного дрогнуло от улыбки, он спросил, что Реутов еще умеет, Реутов простодушно сказал, что умеет на гармошке играть и знает миллион частушек; ротный переспросил: миллион? – и зачислил в разведроту Реутова.
– Так ты думаэшь, ты чыстэнкый? – пододвигаясь к Шингареву, спросил Нинидзе.
– Молчать, – сказал Романов.
– Я сейчас их успокою, я их лбами, я сейчас. – Спиваков попытался встать и не встал. Он озадаченно поглядел на свои ноги и позвал: – Ноги!
Романов засмеялся. Улыбнулся и Нинидзе. Спиваков еще раз попробовал и поднялся, постоял, качаясь, и грузно сел.
– Ноги, – развел он руками, и все засмеялись, и узкое лицо Реутова беззвучно сморщилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42