А ведь после дежурства она возвращается домой, к семье,
к мужу и детям... Нет, они необыкновенные люди.
Следующий.
Гальштейн. Видно, как он взволнован, все время поправляет очки, суе-
тится, если можно так сказать про лежащего человека, улыбается непрерыв-
но.
Главный тоже расплылся в улыбке.
- Здравствуйте, Эдуард Яковлевич!
- Здравствуйте, доктор Ефим Григорьевич! Как ваше самочувствие? Вы на
что-нибудь жалуетесь?
- Будто вы не знаете, на что и куда я могу жаловаться? Это товарищ
Сажин может жаловаться, а я...
Главный махнул рукой. И главный и Гальштейн смотрят друг на друга со-
чувственно, улыбаются грустно и по-доброму. Потом главный озабоченно
глядит на Гальштейна.
- Что у вас с ухом, Эдуард Яковлевич? Зачем вы его затыкаете ватой?
Болит? Давно? Почему раньше не сказали? Может быть, вам назначить физио-
терапию? Или хотите, покажем вас специалисту? К нам приходит консульти-
ровать отоляринголог, очень порядочный человек и высококвалифицирован-
ный.
- Ой, сколько беспокойства я вам доставил, Ефим Григорьевич, ничего,
положительно ничего не надо. И людей беспокоить не надо. Это я по при-
вычке затыкаю. На всякий случай, знаете так, вдруг надует...
Я не знал, почему заболел Гальштейн - он застеснялся, когда его об
этом спросил Леха Шатаев, стал отшучиваться, что все это происки импери-
алистов, но потом сказал мне, отведя в сторону, шепотом: "Вы, Валерий,
себе не представляете, какая это была драма в нашей семье, все будто
взбесились, столько было крику, а уж валерьянки выпили рублей на пять,
не меньше, хотя, казалось, что тут такого - заболел и заболел, дядя Миша
тоже болел и ничего. Так на бедного дядю Мишу и спустили всех собак -
это он со мной много в детстве игрался и доигрался, заразил ребенка, то
есть меня, представляете? Я бы вам сказал, почему я заболел, вы симпа-
тичный, но зачем вам мои заботы? Или вам не хватает своих, тогда так и
скажите..."
В нашей палате обход закончен. Я смотрел, как мои соратники по борьбе
с туберкулезом поднимаются с постелей, все, кроме Титова и меня, как
одеваются и готовятся идти на прогулку, и думал о том, что всех нас мож-
но разделить на две группы: одни заболели потому, что ослаб организм,
как у сломавшего ребра Титова, у зека Лехи Шатаева, у голодного студента
Степана Груздева, у независимого художника Егора Болотникова, другие пе-
ренесли какое-то сильное потрясение, или стресс - тогда только входившее
в моду новое слово. К таким я бы отнес Сажина, Гальштейна и... себя. У
девяноста с чем-то процентов людей спят в лимфатических узлах палочки
Коха и просыпаются они, разбуженные жаром простуды или крахом судьбы,
надежд и иллюзий... Образ разбитых иллюзий?.. Какой.. Разбитые розовые
очки?.. Нет, это наивно, стерто, это - штамп, общее место... Мир - раз-
битое зеркало и осколки в крови... Надо запомнить... надо... надо...
Я встал.
Надо позвонить Гашетникову, чтобы подготовили письмо на имя главвра-
ча. И, кстати, придумать пора что-то к юбилею - все -таки как никак пять
лет существуем. Целую пятилетку.
Глава десятая
--===Северный ветер с юга===--
Глава десятая
Вот уже месяц как я в больнице. Прошел месяц моей новой недомашней жизни.
Тридцать дней и ночей в коридорах, палатах, кабинетах, процедурных. День
свободен и вроде бы ничем не занят, но подсчитано дотошными хрониками, что мы
раздеваемся и одеваемся от шести до десяти раз в день - перед завтраком,
обходом, обедом, тихим часом, ужином, да еще в процедурных. Отбой в
одиннадцать, и уже после этого, хоть явись к тебе высочайшее вдохновение,
отдыхай. Утром, после обхода, с десяти утра гонят из палаты - прибираются, да
процедуры занимают час-два. Любят врачи прописывать щадящие средства:
физиотерапию, ингаляции, электрофорез, лечебную гимнастику. Так и проходит
время. Время нашей жизни.
Контрастно-ярким впечатлением по сравнению с серым больничным прозя-
банием был юбилей нашей киностудии. Слово-то какое Ю-БИ-ЛЕЙ. Оно отлива-
ет золотым сиянием, бархатными папками с приветственными адресами, кор-
зинами цветов с лентами. Неужели мы "забронзовели" за пять лет? Нет, ко-
нечно. Но за пять лет многие из нас превратились из студентов в инжене-
ров, а кто-то и в аспирантов. Умер Сталин и повеяло оттепелью. Мы были
полны надежд, мы верили. И лестно было встать в знаменитой аудитории "А"
Техологического института к доске, где обычно безраздельно властвует
лектор, и боязно перед сотнями внимательных глаз.
На доску спущен экран. Рядом, около кафедры лектора, сидел Костя Га-
шетников и ударом ложки в подвешенный алюминиевый поднос, как в гонг,
провозглашал каждое новое выступление, каждый новый фильм. Показывали и
то, что мы снимали раньше, и новые работы. Вначале по традиции шел наш
первый фильм "Первомай". Уже тогда мы понимали, что снять еще один сюжет
из киножурнала "Но вости дня" - парадно-скучный - неинтересно. Не хоте-
лось делать десятки раз виденную демонстрацию флагов, портретов, транс-
парантов и лозунгов. Долго спорили, искали. И, как мне кажется, нашли.
Главным стал проход по Красной площади. Мы сняли его рапидом и по экрану
плавно, в полной тишине, поплыли ряды демонстрантов. Ребята, только что
по-телячьи дурачившиеся, становились серьезными, вставали на носки, тя-
нули шеи в сторону мавзолея... Тогда нам казалось, что это тишина тор-
жественного, словно затаившего дыхание, марша-гимна Отечеству, сейчас,
через тридцать лет - парад партократии. Бурную реакцию зала вызвал
"Стройотряд". Многие из героев фильма сидели тут же и на их глазах обы-
денность стройки, а строили коровник в алтайской степи - благодаря вол-
шебной силе объектива превратилась в поэму труда. Наверное, также "обла-
гораживался" тяжелый труд комсомольцев тридцатых...
Понравился фильм о том, как столовая, наша обычная будничная столовая
преобразилась в вечернее студенческое кафе. Под аплодисменты прошел
кадр, в котором ректор института пригласил на тур вальса первокурсницу.
Никогда не представлял себе, что можно так интересно снять простую
карусель в парке Горького. Весна. Лужи, остатки грязного снега, пустые,
захламленные прошлогодними листьями аллеи. По одной из них идет колонна
рабочих, в руках ящики с инструментами. Подходят к пустой, демонтирован-
ной на зиму карусели, остов которой подсыхает на весеннем солнце. Осмат-
ривают карусель. Перекуривают. На электрокаре подвозят бочкообразных
слонов, двугорбых верблюдов, длинногривых коней, полосатых тигров, кру-
торогих баранов. Они лежат на боку, торчат ноги, хоботы, копыта, хвосты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
к мужу и детям... Нет, они необыкновенные люди.
Следующий.
Гальштейн. Видно, как он взволнован, все время поправляет очки, суе-
тится, если можно так сказать про лежащего человека, улыбается непрерыв-
но.
Главный тоже расплылся в улыбке.
- Здравствуйте, Эдуард Яковлевич!
- Здравствуйте, доктор Ефим Григорьевич! Как ваше самочувствие? Вы на
что-нибудь жалуетесь?
- Будто вы не знаете, на что и куда я могу жаловаться? Это товарищ
Сажин может жаловаться, а я...
Главный махнул рукой. И главный и Гальштейн смотрят друг на друга со-
чувственно, улыбаются грустно и по-доброму. Потом главный озабоченно
глядит на Гальштейна.
- Что у вас с ухом, Эдуард Яковлевич? Зачем вы его затыкаете ватой?
Болит? Давно? Почему раньше не сказали? Может быть, вам назначить физио-
терапию? Или хотите, покажем вас специалисту? К нам приходит консульти-
ровать отоляринголог, очень порядочный человек и высококвалифицирован-
ный.
- Ой, сколько беспокойства я вам доставил, Ефим Григорьевич, ничего,
положительно ничего не надо. И людей беспокоить не надо. Это я по при-
вычке затыкаю. На всякий случай, знаете так, вдруг надует...
Я не знал, почему заболел Гальштейн - он застеснялся, когда его об
этом спросил Леха Шатаев, стал отшучиваться, что все это происки импери-
алистов, но потом сказал мне, отведя в сторону, шепотом: "Вы, Валерий,
себе не представляете, какая это была драма в нашей семье, все будто
взбесились, столько было крику, а уж валерьянки выпили рублей на пять,
не меньше, хотя, казалось, что тут такого - заболел и заболел, дядя Миша
тоже болел и ничего. Так на бедного дядю Мишу и спустили всех собак -
это он со мной много в детстве игрался и доигрался, заразил ребенка, то
есть меня, представляете? Я бы вам сказал, почему я заболел, вы симпа-
тичный, но зачем вам мои заботы? Или вам не хватает своих, тогда так и
скажите..."
В нашей палате обход закончен. Я смотрел, как мои соратники по борьбе
с туберкулезом поднимаются с постелей, все, кроме Титова и меня, как
одеваются и готовятся идти на прогулку, и думал о том, что всех нас мож-
но разделить на две группы: одни заболели потому, что ослаб организм,
как у сломавшего ребра Титова, у зека Лехи Шатаева, у голодного студента
Степана Груздева, у независимого художника Егора Болотникова, другие пе-
ренесли какое-то сильное потрясение, или стресс - тогда только входившее
в моду новое слово. К таким я бы отнес Сажина, Гальштейна и... себя. У
девяноста с чем-то процентов людей спят в лимфатических узлах палочки
Коха и просыпаются они, разбуженные жаром простуды или крахом судьбы,
надежд и иллюзий... Образ разбитых иллюзий?.. Какой.. Разбитые розовые
очки?.. Нет, это наивно, стерто, это - штамп, общее место... Мир - раз-
битое зеркало и осколки в крови... Надо запомнить... надо... надо...
Я встал.
Надо позвонить Гашетникову, чтобы подготовили письмо на имя главвра-
ча. И, кстати, придумать пора что-то к юбилею - все -таки как никак пять
лет существуем. Целую пятилетку.
Глава десятая
--===Северный ветер с юга===--
Глава десятая
Вот уже месяц как я в больнице. Прошел месяц моей новой недомашней жизни.
Тридцать дней и ночей в коридорах, палатах, кабинетах, процедурных. День
свободен и вроде бы ничем не занят, но подсчитано дотошными хрониками, что мы
раздеваемся и одеваемся от шести до десяти раз в день - перед завтраком,
обходом, обедом, тихим часом, ужином, да еще в процедурных. Отбой в
одиннадцать, и уже после этого, хоть явись к тебе высочайшее вдохновение,
отдыхай. Утром, после обхода, с десяти утра гонят из палаты - прибираются, да
процедуры занимают час-два. Любят врачи прописывать щадящие средства:
физиотерапию, ингаляции, электрофорез, лечебную гимнастику. Так и проходит
время. Время нашей жизни.
Контрастно-ярким впечатлением по сравнению с серым больничным прозя-
банием был юбилей нашей киностудии. Слово-то какое Ю-БИ-ЛЕЙ. Оно отлива-
ет золотым сиянием, бархатными папками с приветственными адресами, кор-
зинами цветов с лентами. Неужели мы "забронзовели" за пять лет? Нет, ко-
нечно. Но за пять лет многие из нас превратились из студентов в инжене-
ров, а кто-то и в аспирантов. Умер Сталин и повеяло оттепелью. Мы были
полны надежд, мы верили. И лестно было встать в знаменитой аудитории "А"
Техологического института к доске, где обычно безраздельно властвует
лектор, и боязно перед сотнями внимательных глаз.
На доску спущен экран. Рядом, около кафедры лектора, сидел Костя Га-
шетников и ударом ложки в подвешенный алюминиевый поднос, как в гонг,
провозглашал каждое новое выступление, каждый новый фильм. Показывали и
то, что мы снимали раньше, и новые работы. Вначале по традиции шел наш
первый фильм "Первомай". Уже тогда мы понимали, что снять еще один сюжет
из киножурнала "Но вости дня" - парадно-скучный - неинтересно. Не хоте-
лось делать десятки раз виденную демонстрацию флагов, портретов, транс-
парантов и лозунгов. Долго спорили, искали. И, как мне кажется, нашли.
Главным стал проход по Красной площади. Мы сняли его рапидом и по экрану
плавно, в полной тишине, поплыли ряды демонстрантов. Ребята, только что
по-телячьи дурачившиеся, становились серьезными, вставали на носки, тя-
нули шеи в сторону мавзолея... Тогда нам казалось, что это тишина тор-
жественного, словно затаившего дыхание, марша-гимна Отечеству, сейчас,
через тридцать лет - парад партократии. Бурную реакцию зала вызвал
"Стройотряд". Многие из героев фильма сидели тут же и на их глазах обы-
денность стройки, а строили коровник в алтайской степи - благодаря вол-
шебной силе объектива превратилась в поэму труда. Наверное, также "обла-
гораживался" тяжелый труд комсомольцев тридцатых...
Понравился фильм о том, как столовая, наша обычная будничная столовая
преобразилась в вечернее студенческое кафе. Под аплодисменты прошел
кадр, в котором ректор института пригласил на тур вальса первокурсницу.
Никогда не представлял себе, что можно так интересно снять простую
карусель в парке Горького. Весна. Лужи, остатки грязного снега, пустые,
захламленные прошлогодними листьями аллеи. По одной из них идет колонна
рабочих, в руках ящики с инструментами. Подходят к пустой, демонтирован-
ной на зиму карусели, остов которой подсыхает на весеннем солнце. Осмат-
ривают карусель. Перекуривают. На электрокаре подвозят бочкообразных
слонов, двугорбых верблюдов, длинногривых коней, полосатых тигров, кру-
торогих баранов. Они лежат на боку, торчат ноги, хоботы, копыта, хвосты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46