На «Байкале» двое поляков. Юзик Внуковский — крепостной Гейсмара из огромного литовского поместья баронов, жалованного отцу мичмана за подавление восстания.
Унтер-офицер Войтехович, требовательный и аккуратный, сам следил строже всех за матросами. Он из вахты Гейсмара. Глупо было бы его не пускать.
Решили, что пойдет Войтехович и унтер-офицер Бахрушев из вахты мичмана Грота.
Матросы первой статьи: Попов, Лебедев, Забелин, Котов, Волынцев, Коноплев, Митюхин, Орлов, Залуцкий, Новограблин, Салагов.
Марсовые: Андерсен, Петров, Преде, Камнев, Усков, Гречухин... Мастера, писарь подшкипер фельдшер Дементьев. Кого тут пускать? Кого не пускать? Мастеровым тоже надо передохнуть. Они поработали много. Есть еще хорошие матросы — Конев, молоденький Алеха Степанов, штрафной Веревкин, Фомин, Козлов.
— Кто пойдет из мастеровых? — спросил Казакевич.
— Яковлеву надо бы дать отпуск, раз он отличился на ремонте.
— Яковлеву обязательно. И Шестаков... Подобин — это бесспорно. Войтехович — тоже обязательно.
Невельской и Казакевич составили список. Решили, что утром пойдет пятнадцать матросов. С ними трое унтеров: Бахрушев, Войтехович и Лысаков.
— Еще для присмотра юнкер и поручик Попов, — сказал Невельской. — На каждые пять человек назначить по унтер-офицеру. И еще разбить всех на пары. Пусть друг за друга отвечают...
— Только вот как с Веревкиным? Ведь он штрафованный? — сказал Казакевич.
— Пусть идет в паре с Яковлевым. Тот серьезный и непьющий. А молоденького Степанова — с Иваном Подобиным...
Утром матросы садились в шлюпку. Алехи Степанова среди них не было. Он печально стоял у борта.
— Разве Степанова мы не назначили? — спросил у Казакевича капитан.
— Яковлев просил его не спускать. Говорит, что он всех расспрашивал, как сманивают людей на берегу и куда их потом девают...
— Ну, это еще ничего не значит.
— Мало ли что мальчишке взбредет в голову... Еще успеет пошляться в портах, вся жизнь впереди.
Казакевич сегодня отправлялся в Портсмут с Халезовым и офицерами.
— А где Яковлев? — спросил вдруг он.
— Эй, Яковлев! — крикнул боцман.
— С кем же Яковлев теперь?
— Он с Подобиным.
— Что ты как вор на ярмарку собираешься? — сказал ему боцман. — Уже офицеры сходят...
Яковлев живо спустился по трапу, он взглянул испуганно на Казакевича, уже сидевшего в шлюпке. Сегодня лейтенант не сердится, не взыскивает. У всех настроение праздничное, идут на берег, люди погуляют, посмотрят железную дорогу с паровозом.
Шлюпки пошли.
На берегу Казакевич, отпуская команду, сказал: — Братцы, помните, вином не напивайтесь! Кто вернется пьяный, тому на берегу больше не бывать. Яковлев, Шестаков и ты, Подобин, — в помощь унтер-офицерам — смотрите за товарищами и остерегайте их...
Яковлев поглядел на «Байкал». Там маячила над бортом светлая голова Алехи. Казалось, Яковлев что-то еще знает о нем и беспокоится.
* * *
На главной улице, которая похожа была на петербургскую Большую Морскую, в маленьком магазине, где проверялись и выверялись хронометры, Казакевича встретил хозяин, любезный господин необыкновенной толщины. Он уже знаком был и с капитаном, и с Казакевичем и знал, что русский бриг следует на Камчатку. Сказал с живостью:
— А я недавно проводил туда китобоя! Там, говорят, богатые моря!
Толстяк влез на высокий круглый стул за конторкой.
— Какое время! Какие открытия! — восклицал он.
Седой сухопарый приказчик принес хронометры.
— Россия — великая страна! — рассуждал толстяк. — Я хотел бы когда-нибудь сам поехать в Россию, но я больной человек и не могу путешествовать.
Увлекаясь, а отчасти из деловых соображений, он говорил так и русским, и американцам, и итальянцам.
— Никто не закупает в моем магазине таких усовершенствованных приборов, как русские. Русские капитаны не жалеют денег, я это заметил. Россия богата! К нам приходят каждый год корабли с русским зерном. Очень хороший хлеб! У вас не то что во Франции. Во Франции, я уверен, все произошло из-за распущенности и голода. Несколько лет подряд были неурожаи! Но теперь, слава богу, бунт подавлен!
Казакевич, расплачиваясь, поддержал восторги англичанина:
— Да, в нашей стране много хлеба, золота, мехов!
— Золото в Сибири стоит горами! — добавил штурман Халезов, знавший по-английски. — Каждый может наломать, сколько хочет.
Толстяк, держа в углу рта сигару, кивнул штурману, показывая, что понял шутку.
— Но говорят, в России не умеют разрабатывать свои богатства! — заметил разговорчивый хозяин. — Китобой рассказывал, что в Беринговом и Охотском морях можно заработать миллионы, а нет русских китобоев! Надо приглашать иностранцев! Вот мой отец был француз. Он был великий мастер, уехал в Англию и стал настоящий англичанин. Так же надо звать людей в Россию. Они займутся делом, возьмут все в руки! И дело пойдет! Говорят, что русские хорошие земледельцы, но не скоро научатся и станут китобоями! О! Это трудное дело!
В магазине толстяка бывали моряки со всего света. От них он знал множество новостей. Его клиенты вели разговоры о колониальных товарах, о ценах на фрахт, об открытии новых земель, об удачных захватах во всех странах света. Толстяк представлял себе все, что делается в морях земного шара.
Все, что он говорил, не было новостью для моряков. За время стоянки брига в Портсмуте они еще более почувствовали, что с открытиями надо спешить.
— Но почему вы полагаете, — спросил мичман Грот, румяный белокурый великан с юношеским пушком на припухлой и красной верхней губе, — что русские не бьют китов?
— О! Это не просто! Нужна особенная сноровка. Русские — земледельцы, континентальный народ. Китобоями они быть не могут! Тут нет ничего обидного. Всякое дело требует призвания. Ведь вот не делают в России хронометров! — весело сказал он.
Толстяк долго еще рассказывал о том, что он тяжело болен, что у него плохое сердце и ужасное ожирение — он так толст, что не может нагнуться, чтобы завязать себе шнурки на ботинках. Что он не ходит пешком, а берет наемную карету. Что у портсмутских извозчиков есть поверье, что после него бывает удача, и поэтому они охотно возят его, иногда даже бесплатно.
Когда старший лейтенант и офицеры вышли из магазина, какой-то усатый, коренастый пожилой человек, с красным толстым носом, размахивая руками, стал подзывать проезжавшую мимо карету.
Он, видно, давно заметил, что в магазин вошли офицеры-иностранцы. Усач с большим терпением прохаживался по тротуару, надеясь оказать им какую-нибудь услугу. На удачу проезжала извозчичья карета.
— Два цента! — приподнимая шляпу, с любезной улыбкой сказал усач и протянул узловатую руку с перстнем и с грязной крахмальной манжетой.
— Вот нравы! — молвил Грот.
— Выпрашивают центы с таким видом, словно оказывают вам снисхождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115