смиренье — только маска,
И маскарад закончится сейчас, —
Да, в этот раз я потерпел фиаско —
Надеюсь, это был последний раз.
Подумал я: дни сочтены мои,
Дурная кровь в мои проникла вены, —
Я сжал письмо как голову змеи —
Сквозь пальцы просочился яд измены.
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не нагонит,
Моих следов метель не заметет.
Итак, я оставляю позади,
Под этим серым неприглядным небом,
Дурман фиалок, наготу гвоздик
И слезы вперемешку с талым снегом.
Москва слезам не верит и слезинкам —
И не намерен больше я рыдать, —
Спешу навстречу новым поединкам —
И, как всегда, намерен побеждать!
Танго
Как счастье зыбко!..
Опять ошибка:
Его улыбка,
Потом — бокал на стол, —
В нем откровенно
Погасла пена;
А он надменно
Простился и ушел.
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Судьба с поклоном
Проходит стороной.
Грустно
вино мерцало,
Пусто
на сердце стало,
Скрипки смеялись надо мной…
Впервые это со мной:
В игре азартной судьбой,
Казалось, счастье выпало и мне —
На миг
пригрезился он,
Проник
волшебником в сон, —
И вспыхнул яркий свет в моем окне.
Но счастье зыбко —
Опять ошибка!
Его улыбка,
Потом — бокал на стол, —
В бокале, тленна,
Погасла пена;
А он надменно
Простился — и ушел.
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Бесцеремонно он
Прервал мой сон.
Вино мерцало…
А я рыдала.
Скрипки рыдали в унисон.
x x x
Грезится мне наяву или в бреде,
Как корабли уплывают!
Только своих я не вижу на рейде —
Или они забывают?
Или уходят они в эти страны
Лишь для того, чтобы смыться,
И возвращаются в Наши Романы,
Чтоб на секунду забыться.
Чтобы сойти в той закованной спальне —
Слушать ветра в перелесье,
Чтобы похерить весь рейс этот дальний —
Вновь оказаться в Одессе.
Слушайте, вы! Ну кого же мы судим
И для чего так поемся?
Знаете вы? Эти грустные люди
Сдохнут — и мы испечемся!
x x x
Я думал: это все без сожаленья,
Уйду — невеждой!
Мою богиню, сон мой и спасенье
Я жду с надеждой!
Я думал: эти траурные руки
Уйдут в забвенье.
Предполагал, что эти все докуки —
Без вдохновенья.
Я думал: эти слезы мало стоят
Сейчас — в запарке…
Но понял я — тигрица это стонет,
Как в зоопарке.
x x x
Я скольжу по коричневой пленке…
Или это — красивые сны?
Простыня на постели в сторонке
Смята комом, огни зажжены.
Или просто погашены свечи?
Я проснусь — липкий пот и знобит.
Лишь во вне долгожданные речи,
Лишь во сне яркий факел горит.
И усталым, больным каннибалом,
Что способен лишь сам себя съесть,
Я грызу свои руки шакалом —
Это так, это все, это есть!
Оторвите от сердца аорту, —
Сердце можно давно заменять!
Не послать ли тоску мою к черту?
Оторвите меня от меня!
Путь блестящий наш — смех и загадка, —
Вот и время всех бледных времен.
Расплескалась судьба без остатка…
Кто прощает, тот не обречен.
x x x
Теперь я буду сохнуть от тоски
И сожалеть, проглатывая слюни,
Что не доел в Батуми шашлыки
И глупо отказался от сулгуни.
Пусть много говорил белиберды
Наш тамада — вы тамаду не троньте, —
За Родину был тост алаверды,
За Сталина, — я думал — я на фронте.
И вот уж за столом никто не ест
И тамада над всем царит шерифом, —
Как будто бы двадцатый с чем-то съезд
Другой — двадцатый — объявляет мифом.
Пил тамада за город, за аул
И всех подряд хвалил с остервененьем, —
При этом он ни разу не икнул —
И я к нему проникся уваженьем.
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
За него — вождя народов,
И за все его труды.
Мне тамада сказал, что я — родной,
Что если плохо мне — ему не спится, —
Потом спросил меня: «Ты кто такой?»
А я сказал: «Бандит и кровопийца».
В умах царил шашлык и алкоголь, —
Вот кто-то крикнул, что не любит прозы,
Что в море не поваренная соль —
Что в море человеческие слезы.
И вот конец — уже из рога пьют,
Уже едят инжир и мандаринки,
Которые здесь запросто растут,
Точь-точь как те, которые на рынке.
Обхвалены все гости, и пока
Они не окончательно уснули —
Хозяина привычная рука
Толкает вверх бокал «Киндзмараули»…
О как мне жаль, что я и сам такой:
Пусть я молчал, но я ведь пил — не реже, —
Что не могу я моря взять с собой
И захватить все солнце побережья.
x x x
Анатолию Гарагуле
Ну вот и все! Закончен сон глубокий!
Никто и ничего не разрешает!
Я ухожу отдельный, одинокий
По полю летному, с которого взлетают!
Я посещу надводную обитель,
Что кораблем зовут другие люди.
Мой капитан, мой друг и мой спаситель!
Давай с тобой хоть что-нибудь забудем!
Забудем что-нибудь — мне нужно, можно!
Все — женщину, с которою знакомы!
Все помнить — это просто невозможно,
Да это просто и не нужно, — что мы?
x x x
Ну почему, ну для чего — сюда?
Чем объяснить такой поступок странный?
Какие бы ни строились суда —
На них должны быть люди-капитаны.
x x x
В Азии, в Европе ли
Родился озноб —
Только даже в опере
Кашляют взахлеб.
Не поймешь, откуда дрожь — страх ли это, грипп ли?
Духовые дуют врозь, струнные — урчат,
Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,
Баритоны запили, и басы молчат.
Раньше было в опере
Складно, по уму,
И хоть хору хлопали —
А теперь кому?!
Не берет и верхних нот и сопрано-меццо,
У колоратурного не бельканто — бред!
Цены резко снизились до рубля за место.
Словом, все понизилось и сошло на нет.
Сквозняками в опере
Дует, валит с ног,
Как во чистом во поле
Ветер-ветерок.
Партии проиграны, песенки отпеты,
Партитура съежилась, и софит погас.
Развалились арии, разошлись дуэты,
Баритон — без бархата, без металла — бас.
Что ни делай — все старо,
Гулок зал и пуст.
Тенорово серебро
Вытекло из уст.
Тенор в арьи Ленского заорал: «Полундра!» —
Буйное похмелье ли, просто ли заскок?
Дирижера Вилькина мрачный бас-профундо
Чуть едва не до смерти струнами засек.
Песня о нотах
Я изучил все ноты от и до,
Но кто мне на вопрос ответит прямо? —
Ведь начинают гаммы с ноты «до»
И ею же заканчивают гаммы.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Известно музыкальной детворе —
Я впасть в тенденциозность не рискую, —
Что занимает место нота «ре»
На целый такт и на одну восьмую.
Какую ты тональность ни возьми —
Неравенством от звуков так и пышет:
Одна и та же нота — скажем, «ми», —
Одна внизу, другая — рангом выше.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
За строфами всегда идет строфа —
Как прежние, проходит перед взглядом, —
А вот бывает, скажем, нота «фа»
Звучит сильней, чем та же нота рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
И маскарад закончится сейчас, —
Да, в этот раз я потерпел фиаско —
Надеюсь, это был последний раз.
Подумал я: дни сочтены мои,
Дурная кровь в мои проникла вены, —
Я сжал письмо как голову змеи —
Сквозь пальцы просочился яд измены.
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не нагонит,
Моих следов метель не заметет.
Итак, я оставляю позади,
Под этим серым неприглядным небом,
Дурман фиалок, наготу гвоздик
И слезы вперемешку с талым снегом.
Москва слезам не верит и слезинкам —
И не намерен больше я рыдать, —
Спешу навстречу новым поединкам —
И, как всегда, намерен побеждать!
Танго
Как счастье зыбко!..
Опять ошибка:
Его улыбка,
Потом — бокал на стол, —
В нем откровенно
Погасла пена;
А он надменно
Простился и ушел.
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Судьба с поклоном
Проходит стороной.
Грустно
вино мерцало,
Пусто
на сердце стало,
Скрипки смеялись надо мной…
Впервые это со мной:
В игре азартной судьбой,
Казалось, счастье выпало и мне —
На миг
пригрезился он,
Проник
волшебником в сон, —
И вспыхнул яркий свет в моем окне.
Но счастье зыбко —
Опять ошибка!
Его улыбка,
Потом — бокал на стол, —
В бокале, тленна,
Погасла пена;
А он надменно
Простился — и ушел.
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Бесцеремонно он
Прервал мой сон.
Вино мерцало…
А я рыдала.
Скрипки рыдали в унисон.
x x x
Грезится мне наяву или в бреде,
Как корабли уплывают!
Только своих я не вижу на рейде —
Или они забывают?
Или уходят они в эти страны
Лишь для того, чтобы смыться,
И возвращаются в Наши Романы,
Чтоб на секунду забыться.
Чтобы сойти в той закованной спальне —
Слушать ветра в перелесье,
Чтобы похерить весь рейс этот дальний —
Вновь оказаться в Одессе.
Слушайте, вы! Ну кого же мы судим
И для чего так поемся?
Знаете вы? Эти грустные люди
Сдохнут — и мы испечемся!
x x x
Я думал: это все без сожаленья,
Уйду — невеждой!
Мою богиню, сон мой и спасенье
Я жду с надеждой!
Я думал: эти траурные руки
Уйдут в забвенье.
Предполагал, что эти все докуки —
Без вдохновенья.
Я думал: эти слезы мало стоят
Сейчас — в запарке…
Но понял я — тигрица это стонет,
Как в зоопарке.
x x x
Я скольжу по коричневой пленке…
Или это — красивые сны?
Простыня на постели в сторонке
Смята комом, огни зажжены.
Или просто погашены свечи?
Я проснусь — липкий пот и знобит.
Лишь во вне долгожданные речи,
Лишь во сне яркий факел горит.
И усталым, больным каннибалом,
Что способен лишь сам себя съесть,
Я грызу свои руки шакалом —
Это так, это все, это есть!
Оторвите от сердца аорту, —
Сердце можно давно заменять!
Не послать ли тоску мою к черту?
Оторвите меня от меня!
Путь блестящий наш — смех и загадка, —
Вот и время всех бледных времен.
Расплескалась судьба без остатка…
Кто прощает, тот не обречен.
x x x
Теперь я буду сохнуть от тоски
И сожалеть, проглатывая слюни,
Что не доел в Батуми шашлыки
И глупо отказался от сулгуни.
Пусть много говорил белиберды
Наш тамада — вы тамаду не троньте, —
За Родину был тост алаверды,
За Сталина, — я думал — я на фронте.
И вот уж за столом никто не ест
И тамада над всем царит шерифом, —
Как будто бы двадцатый с чем-то съезд
Другой — двадцатый — объявляет мифом.
Пил тамада за город, за аул
И всех подряд хвалил с остервененьем, —
При этом он ни разу не икнул —
И я к нему проникся уваженьем.
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
За него — вождя народов,
И за все его труды.
Мне тамада сказал, что я — родной,
Что если плохо мне — ему не спится, —
Потом спросил меня: «Ты кто такой?»
А я сказал: «Бандит и кровопийца».
В умах царил шашлык и алкоголь, —
Вот кто-то крикнул, что не любит прозы,
Что в море не поваренная соль —
Что в море человеческие слезы.
И вот конец — уже из рога пьют,
Уже едят инжир и мандаринки,
Которые здесь запросто растут,
Точь-точь как те, которые на рынке.
Обхвалены все гости, и пока
Они не окончательно уснули —
Хозяина привычная рука
Толкает вверх бокал «Киндзмараули»…
О как мне жаль, что я и сам такой:
Пусть я молчал, но я ведь пил — не реже, —
Что не могу я моря взять с собой
И захватить все солнце побережья.
x x x
Анатолию Гарагуле
Ну вот и все! Закончен сон глубокий!
Никто и ничего не разрешает!
Я ухожу отдельный, одинокий
По полю летному, с которого взлетают!
Я посещу надводную обитель,
Что кораблем зовут другие люди.
Мой капитан, мой друг и мой спаситель!
Давай с тобой хоть что-нибудь забудем!
Забудем что-нибудь — мне нужно, можно!
Все — женщину, с которою знакомы!
Все помнить — это просто невозможно,
Да это просто и не нужно, — что мы?
x x x
Ну почему, ну для чего — сюда?
Чем объяснить такой поступок странный?
Какие бы ни строились суда —
На них должны быть люди-капитаны.
x x x
В Азии, в Европе ли
Родился озноб —
Только даже в опере
Кашляют взахлеб.
Не поймешь, откуда дрожь — страх ли это, грипп ли?
Духовые дуют врозь, струнные — урчат,
Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,
Баритоны запили, и басы молчат.
Раньше было в опере
Складно, по уму,
И хоть хору хлопали —
А теперь кому?!
Не берет и верхних нот и сопрано-меццо,
У колоратурного не бельканто — бред!
Цены резко снизились до рубля за место.
Словом, все понизилось и сошло на нет.
Сквозняками в опере
Дует, валит с ног,
Как во чистом во поле
Ветер-ветерок.
Партии проиграны, песенки отпеты,
Партитура съежилась, и софит погас.
Развалились арии, разошлись дуэты,
Баритон — без бархата, без металла — бас.
Что ни делай — все старо,
Гулок зал и пуст.
Тенорово серебро
Вытекло из уст.
Тенор в арьи Ленского заорал: «Полундра!» —
Буйное похмелье ли, просто ли заскок?
Дирижера Вилькина мрачный бас-профундо
Чуть едва не до смерти струнами засек.
Песня о нотах
Я изучил все ноты от и до,
Но кто мне на вопрос ответит прямо? —
Ведь начинают гаммы с ноты «до»
И ею же заканчивают гаммы.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Известно музыкальной детворе —
Я впасть в тенденциозность не рискую, —
Что занимает место нота «ре»
На целый такт и на одну восьмую.
Какую ты тональность ни возьми —
Неравенством от звуков так и пышет:
Одна и та же нота — скажем, «ми», —
Одна внизу, другая — рангом выше.
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
За строфами всегда идет строфа —
Как прежние, проходит перед взглядом, —
А вот бывает, скажем, нота «фа»
Звучит сильней, чем та же нота рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114