Мы бы их вот как… разбили!..
Посол презрительно сжал губы и отвернулся.
Алей-агу в Москве встречали не очень пышно: не до него там было. Встретили посла десятка два стрельцов, бояре, купцы, дьяки Посольского приказа. Без всяких почестей отвели на Посольский двор, снесли питья, еды и меду и приставили стражу к дому.
Казаки стали постоем в разных дворах, где кто сумел.
Государь спешно послал гонца за атаманом.
Явился Старой в Престольную палату, стал ждать. Тревожно, суетно было возле дверей царя. Дьяки, подьячие сновали туда-сюда, скрипя дубовой дверью. Купцы глаз не сводили с атамана. Шли воеводы, головы стрелецкие из разных городов, в доспехах. Звенели ножны сабель.
Воеводы ушли; появились важные, уверенные иноземцы: голландцы, англичане-выдумщики, пушечные мастера – немцы и всякий сброд, хватающий за здорово живешь деньгу.
В палате царя было шумно.
– Да вы мне пушечное дело всё попортили! – сердился царь. – В срок не доставили. Деньги вперед забрали! Хлеб съели, а дела вашего еще нигде не видно!.. Не погляжу на то, что вы иноземные люди!.. Идите прочь!
И вышли из-за кованой двери люди в париках, в модных иноземных одеяниях, напудренные, в чулках разноцветных, с широкими шарфами на шеях, – спесивые, обиженные, надутые. Дьяки молча проводили иноземцев до выходных дверей, сами вернулись. К царю пришли купцы московские.
– Да вы же не иноземцы, к нам пришлые! – закричал царь. – Люди русские, деньгу зашибаете, а военному делу не гораздо быстры! В Смоленске близится война, а вы деньги в кармане бережете! Хлеба не поставляете, войско не одеваете – защитников христианской веры! Воевода Шеин да окольничий Измайлов в осаду крепкую сели! А ну, сундучишки открывайте – несите накопленное в казну! Благословил вас на дело ратное отец наш Филарет Никитич! Пощады вам не будет. Идите!
Купцы ушли, почесывая в затылках. А за купцами к царю вошли люди из богатых монастырей.
– Царям не служите и богу не служите! – укорял их царь. – Куда хлеб подевался из монастырей? Продали за море, что ль? Куда пеньку подевали, лен да кожи? Распродали? А деньги куда? Да нешто мы вас не жаловали, обидели когда, земли ваши богатые забрали? Везите скорее хлеб для войска под Смоленск. Идите!
Ушли монастырские, вид у них был растерянный, смущенный.
Царь вышел из палаты. Вгляделся в атамана пристально.
– Войди! – сказал он недружелюбно. – Дел нынче много. Но твое дело – особое.
Вошел Старой в царскую палату, остановился посередине. Шапка в руках.
Царь тихо сел на место – согнулся и молчит. Одежда серебрится. Глаза как будто не злые, дышит тяжело. Лицо худое, бледное.
– Кланяюсь тебе от войска Донского низко, великий государь!
– Вот где вы у меня сидите! – указав рукой на шею, строго сказал царь. – Войско Донское поруху чинит нам!.. Тебя простил?
– Простил, царь-батюшка!
– А ты что делал на Дону? Свез нашу грамоту да на море пошел с ватагой воровской. Нечестно ты, Старой, служил мне и прямил. Смуту завел в Черкасске. Порядки царские вам всё не нравятся. Гнете свое! Ну, да потом об этом. Теперь скажи – зачем посол приехал?
– Подбить тебя на войну с поляками.
– Еще зачем?
– Нас, казаков, унять. Султан пойдет войной в Кизилбаши – царя громить персидского. Войско в Багдад двинется с султаном Амуратом… Боится Амурат, чтоб с тыла мы не ударили.
– Турок трогать нельзя. Поляков унимать нам надобно.
– Шляхту польскую бить надобно, чтобы не лезла она в пределы русские, – сказал Старой. – Но и султан – наш злейший враг! Пошли хотя бы войско малое под Азов. Гроза идет с турецкой стороны. И самый раз! Султан поведет войско в Багдад, а мы тем временем Азов возьмем! Дело!
– Ну! Ересь старая. И надоело же. Доколе вам Азов приманкой будет? А о том помыслили – как можно силы дробить в столь грозный час?
– Не ересь, царь! На том сойдутся все: запорожские черкасы, донские казаки, булгары, сербы, черногорцы – все славяне!
– Ну, ересь же! И больно вредная! Молчи!
– Смоленск – то дело нужное, но и об Азове не забывай, – не унимался Старой. – Не полагайся ты на помощь от Амурата – он обманет. Как только начнется война с поляками, татары, по подговору турок, на Русь набеги станут учинять.
– А, помолчи! Нет мочи слушать тебя, разбойника!
Старой помолчал, затем вновь заговорил:
– В народе нынче ходит слух, что Филарет Никитич ведает военными делами и разбойными, а то и непригоже! Ему с церквами бы управляться, с монастырями…
Царь, разгневанный дерзостью Старого, немедля позвал пристава. Явился Савва Языков. Царь повелел ему: чтоб неповадно было впредь перед самим государем речи вести зловредные, имя святейшего чернить, и пакостить ему, царю, и службы честно не прямить, и, в нарушенье указа царского, на море ходить, – железом жечь Старому язык!
Сказал то царь и торопливо вышел из палаты, бросив недобрый взгляд на атамана.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тяжелой пытке подвергли в царском застенке атамана Старого. Раскаленным железом жгли язык.
Долго истязал донского атамана царский пристав Савва Языков. Заключил он атамана в холодный погреб и ночью приходил туда для новой пытки.
– Язык – твой враг! – надменно говорил Савва. – В могилу сведет тебя. Понять ты должен, не маленький: поучать царей – что мертвого лечить. А мне вот велено язык твой жечь. Гляди, не так пожгу, как подобает, перед царем отвечу! А мне бы так: убить того, кто неподатлив, чем бесперечь возиться. Заставь-ка такого, как ты, молвить то, что государю надобно. Вспотеешь! Но как же и не пытать тебя, когда ты стал, как кремень, на своем и неподобное противу царя ты молвишь, перечишь царю в глаза!
Вдруг как-то темной ночью пытку приостановили.
…Под Смоленском грянули пушки, а на Дону, близ Азова, как и предсказывал атаман Старой, зашевелились татары.
С Дона дошли до царя вести весьма недобрые. Два крымских царевича, по приказу хана и турецкого султана, собрали войско в Крыму и двинулись на донские окраины. Татары Казыева улуса и ногайские татары, а с ними и азовские турки, пошли разорять все на Руси.
Царю доносили: «Навруз-мурза, Касай-князь, Алей-мурза, Бий-мурза Мамаев, Аллагуват-мурза Азоматов, выдав своих заложников-аманатов, которые должны быть верными под царской рукою, забыли свою шерть – клятву, от правды и от заложников своих легко отступились и пошли войной на наши окраины, взяли в полон многих русских людей, продавали их самою дешевою ценою, выбирая молодых, давали за человека по чашке проса, а старых секли, ибо купить их было некому».
Не дождавшись на Дону Старого, донской атаман Иван Каторжный прислал в Москву другую станицу с извещением о большой кровавой битве, которая произошла у казаков с татарами на реке Быстрой. Здесь казаки одержали победу.
Михаилу Федоровичу советоваться было не с кем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Посол презрительно сжал губы и отвернулся.
Алей-агу в Москве встречали не очень пышно: не до него там было. Встретили посла десятка два стрельцов, бояре, купцы, дьяки Посольского приказа. Без всяких почестей отвели на Посольский двор, снесли питья, еды и меду и приставили стражу к дому.
Казаки стали постоем в разных дворах, где кто сумел.
Государь спешно послал гонца за атаманом.
Явился Старой в Престольную палату, стал ждать. Тревожно, суетно было возле дверей царя. Дьяки, подьячие сновали туда-сюда, скрипя дубовой дверью. Купцы глаз не сводили с атамана. Шли воеводы, головы стрелецкие из разных городов, в доспехах. Звенели ножны сабель.
Воеводы ушли; появились важные, уверенные иноземцы: голландцы, англичане-выдумщики, пушечные мастера – немцы и всякий сброд, хватающий за здорово живешь деньгу.
В палате царя было шумно.
– Да вы мне пушечное дело всё попортили! – сердился царь. – В срок не доставили. Деньги вперед забрали! Хлеб съели, а дела вашего еще нигде не видно!.. Не погляжу на то, что вы иноземные люди!.. Идите прочь!
И вышли из-за кованой двери люди в париках, в модных иноземных одеяниях, напудренные, в чулках разноцветных, с широкими шарфами на шеях, – спесивые, обиженные, надутые. Дьяки молча проводили иноземцев до выходных дверей, сами вернулись. К царю пришли купцы московские.
– Да вы же не иноземцы, к нам пришлые! – закричал царь. – Люди русские, деньгу зашибаете, а военному делу не гораздо быстры! В Смоленске близится война, а вы деньги в кармане бережете! Хлеба не поставляете, войско не одеваете – защитников христианской веры! Воевода Шеин да окольничий Измайлов в осаду крепкую сели! А ну, сундучишки открывайте – несите накопленное в казну! Благословил вас на дело ратное отец наш Филарет Никитич! Пощады вам не будет. Идите!
Купцы ушли, почесывая в затылках. А за купцами к царю вошли люди из богатых монастырей.
– Царям не служите и богу не служите! – укорял их царь. – Куда хлеб подевался из монастырей? Продали за море, что ль? Куда пеньку подевали, лен да кожи? Распродали? А деньги куда? Да нешто мы вас не жаловали, обидели когда, земли ваши богатые забрали? Везите скорее хлеб для войска под Смоленск. Идите!
Ушли монастырские, вид у них был растерянный, смущенный.
Царь вышел из палаты. Вгляделся в атамана пристально.
– Войди! – сказал он недружелюбно. – Дел нынче много. Но твое дело – особое.
Вошел Старой в царскую палату, остановился посередине. Шапка в руках.
Царь тихо сел на место – согнулся и молчит. Одежда серебрится. Глаза как будто не злые, дышит тяжело. Лицо худое, бледное.
– Кланяюсь тебе от войска Донского низко, великий государь!
– Вот где вы у меня сидите! – указав рукой на шею, строго сказал царь. – Войско Донское поруху чинит нам!.. Тебя простил?
– Простил, царь-батюшка!
– А ты что делал на Дону? Свез нашу грамоту да на море пошел с ватагой воровской. Нечестно ты, Старой, служил мне и прямил. Смуту завел в Черкасске. Порядки царские вам всё не нравятся. Гнете свое! Ну, да потом об этом. Теперь скажи – зачем посол приехал?
– Подбить тебя на войну с поляками.
– Еще зачем?
– Нас, казаков, унять. Султан пойдет войной в Кизилбаши – царя громить персидского. Войско в Багдад двинется с султаном Амуратом… Боится Амурат, чтоб с тыла мы не ударили.
– Турок трогать нельзя. Поляков унимать нам надобно.
– Шляхту польскую бить надобно, чтобы не лезла она в пределы русские, – сказал Старой. – Но и султан – наш злейший враг! Пошли хотя бы войско малое под Азов. Гроза идет с турецкой стороны. И самый раз! Султан поведет войско в Багдад, а мы тем временем Азов возьмем! Дело!
– Ну! Ересь старая. И надоело же. Доколе вам Азов приманкой будет? А о том помыслили – как можно силы дробить в столь грозный час?
– Не ересь, царь! На том сойдутся все: запорожские черкасы, донские казаки, булгары, сербы, черногорцы – все славяне!
– Ну, ересь же! И больно вредная! Молчи!
– Смоленск – то дело нужное, но и об Азове не забывай, – не унимался Старой. – Не полагайся ты на помощь от Амурата – он обманет. Как только начнется война с поляками, татары, по подговору турок, на Русь набеги станут учинять.
– А, помолчи! Нет мочи слушать тебя, разбойника!
Старой помолчал, затем вновь заговорил:
– В народе нынче ходит слух, что Филарет Никитич ведает военными делами и разбойными, а то и непригоже! Ему с церквами бы управляться, с монастырями…
Царь, разгневанный дерзостью Старого, немедля позвал пристава. Явился Савва Языков. Царь повелел ему: чтоб неповадно было впредь перед самим государем речи вести зловредные, имя святейшего чернить, и пакостить ему, царю, и службы честно не прямить, и, в нарушенье указа царского, на море ходить, – железом жечь Старому язык!
Сказал то царь и торопливо вышел из палаты, бросив недобрый взгляд на атамана.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тяжелой пытке подвергли в царском застенке атамана Старого. Раскаленным железом жгли язык.
Долго истязал донского атамана царский пристав Савва Языков. Заключил он атамана в холодный погреб и ночью приходил туда для новой пытки.
– Язык – твой враг! – надменно говорил Савва. – В могилу сведет тебя. Понять ты должен, не маленький: поучать царей – что мертвого лечить. А мне вот велено язык твой жечь. Гляди, не так пожгу, как подобает, перед царем отвечу! А мне бы так: убить того, кто неподатлив, чем бесперечь возиться. Заставь-ка такого, как ты, молвить то, что государю надобно. Вспотеешь! Но как же и не пытать тебя, когда ты стал, как кремень, на своем и неподобное противу царя ты молвишь, перечишь царю в глаза!
Вдруг как-то темной ночью пытку приостановили.
…Под Смоленском грянули пушки, а на Дону, близ Азова, как и предсказывал атаман Старой, зашевелились татары.
С Дона дошли до царя вести весьма недобрые. Два крымских царевича, по приказу хана и турецкого султана, собрали войско в Крыму и двинулись на донские окраины. Татары Казыева улуса и ногайские татары, а с ними и азовские турки, пошли разорять все на Руси.
Царю доносили: «Навруз-мурза, Касай-князь, Алей-мурза, Бий-мурза Мамаев, Аллагуват-мурза Азоматов, выдав своих заложников-аманатов, которые должны быть верными под царской рукою, забыли свою шерть – клятву, от правды и от заложников своих легко отступились и пошли войной на наши окраины, взяли в полон многих русских людей, продавали их самою дешевою ценою, выбирая молодых, давали за человека по чашке проса, а старых секли, ибо купить их было некому».
Не дождавшись на Дону Старого, донской атаман Иван Каторжный прислал в Москву другую станицу с извещением о большой кровавой битве, которая произошла у казаков с татарами на реке Быстрой. Здесь казаки одержали победу.
Михаилу Федоровичу советоваться было не с кем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133