Вы не видите собственного унижения и живете в лунном сиянии фантазии. Вы глупцы, величайшие в Бауэри глупцы! У вас нет ни капли достоинства!
— Довольно, Джон! — воскликнул Бродяга. — Мы вовсе не хотим с тобою спорить. Ты повсюду видишь только врагов, ненавистных и презренных врагов. А тебе следовало бы знать, что и врагов надо любить, потому что они указывают на твои слабости честнее и вернее, чем друзья.
Бродяга встал из-за стола и многозначительно посмотрел на Писателя.
— Мы с Максуэллом отправляемся в Радио Сити, — сказал он кротко. — Впереди долгая ночь, а у нас нечем настроить наши струны.
Писатель Максуэлл Боденхейм достал из кармана повязку слепого, которую Бродяга тут же надел ему на руку. Затем Писатель закрыл глаза черными очками, взял в руку выкрашенную белой краской палку и вышел, опираясь на руку Бродяги. Когда дверь закрылась. Змея с горечью произнес:
— Можно ли всему этому улыбаться, Бобо? Писатель и бывший профессор-литературовед идут в Радио Сити просить милостыню… Тысяча чертей!
— Не бери ты чертей тысячами, — сказал Бобо спокойно. — С психологической точки зрения в этом нет ничего особенного. Писатель и Бродяга лишь подчиняются известным влечениям. Они думают не столько о смысле и последствиях пьянства, сколько о том минутном удовольствии, которое дает алкоголь в ближайший момент.
— Хорошенькое объяснение пьянства! — воскликнул Змея. — Нет, я вам скажу, ребята, что скорее буду воровать, чем побираться.
— И в один прекрасный день попадешься, — ответил Бобо. — За тобою уже следят.
Змея ничего не ответил. Он не спеша надел свое пальто и старую дырявую шляпу и вышел.
— Я пойду повидать одного знакомого, — сказал он не очень определенно.
— Приятеля выпустили на днях из Синг-Синга…
Джерри и Бобо остались вдвоем. Хиропрактик оглядел комнату и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.
— Джон Фицджеральд — очень тонкий тип, — сказал немного погодя Бобо. — С первого взгляда он производит впечатление сварливого кверулянта, но в глубине души он добрый человек. Внутренняя неуверенность делает его агрессивным.
— Неужели у него нет возможности получить хоть какую-нибудь работу?
— Кто знает, но он хочет работать только по своей специальности. По его мнению, даже эпизодическая роль лучше постоянного куска хлеба. Он не понимает, что цель умственного и физического труда одна и та же: приспособление к внешней среде. Но он не единственный представитель этого типа… В артистической трущобе Гринвич Вилэдж имеются тысячи артистов, жизнь которых основана на таком же противоречии. Один за другим они впоследствии переселяются в Бауэри, где становятся босяками или бродягами-«хобо». Человек опускается постепенно.
Джерри быстро взглянул на своего собеседника. Действительно, человек скатывается постепенно. Профессор Минвеген на замечал, что и сам он уж скатился. И все же до дна был только один шаг — длинный, скользящий по наклону, — но лишь один шаг. Джерри захотелось обратно, в Бруклин. Он принял молчаливое решение: «Если не сумею завтра же найти работу, вернусь к жене…»
На лестнице послышались шаги, дверь медленно отворилась, и в комнату вошел господин средних лет, с треугольным лицом и тонкими пальцами пианиста. Он извинился за позднее вторжение и гладко, без запинки заговорил.
— Если не ошибаюсь, вы постоянные жильцы этого дома, господа, не так ли? Мое имя Харрис Клейн. Вы, наверное, знаете меня? Меня хорошо знают все жители Бауэри. Вы также, я полагаю, знаете, в чем дело, не правда ли, господа?
— К сожалению, мы не знаем, — ответил Бобо. — Если вы рассчитываете найти здесь ночлег, то ошибаетесь…
— О нет, сэр, дело совсем не в этом. У меня есть собственное жилище. Но я нуждаюсь в вашей поддержке, господа, иначе говоря — в ваших голосах.
— Вы говорите безукоризненно правильным языком, — сказал Бобо, — и все-таки я не понимаю, что вы имеете в виду.
Господин подошел поближе, и лицо его засияло откровенностью и великим оптимизмом.
— Прошу прощения, господа! Я был действительно убежден, что вы меня знаете. Вам ведь известно, что все общественные должности у нас выборные и что при выборах имеет место всеобщее голосование? Ведь у нас демократия, не так ли, господа? Если вы слушали радио — простите, у вас, по-видимому, нет даже радио! — или читали газеты, или хотя бы взглянули на большие предвыборные плакаты, вы должны были заметить мое имя, поскольку я являюсь кандидатом. Да, господа. Честь моя безупречна, репутация незапятнанна, и я обещаю делать все, что только в моих силах, чтобы послужить на благо общества. Итак, вы можете без всяких колебаний отдать ваши голоса мне.
— Вы баллотируетесь в конгресс или в сенат? — поинтересовался Бобо.
— На данном этапе пока еще нет, сэр. Возможно, впоследствии.
— На какую же должность вы теперь претендуете?
— О, сэр, неужели вы действительно не знаете, в чем дело? В третьем районе Бауэри открылась вакансия дворника народной школы, и выборы состоятся послезавтра. Я являюсь кандидатом от демократической партии, а репутация моя, господа, действительно без единого пятнышка, как я уже имел честь вам сообщить. Если вы проголосуете за меня, я обещаю поддерживать чистоту на участке вокруг школы и не дам ученикам курить в коридорах. Моим конкурентом является выдвинутый республиканцами Герберт С.Бромли. Мне не хотелось бы отзываться дурно о своих противниках, скажу только, что у мистера Бромли дурная слава, хоть он и бывший профессор университета.
— Профессор Бромли, — медленно повторил Бобо. — Помнится, я слышал это имя и раньше.
— Конечно, вы о нем слышали. Его исключили из государственного метеорологического института полгода назад. Он брал взятки. Большие взятки. А теперь он стремится к общественной деятельности!
— Как же мог метеоролог брать взятки? — спросил, в свою очередь, Джерри.
Мистер Клейн развел руками и сказал:
— Взятки можно брать на любой должности. Это ведь совершенно обычное дело. Но профессор Бромли зашел чересчур далеко. В мае он два раза подряд объявил, что ожидаются страшные ливни, настоящий потоп, и что дождливая погода продержится три недели без перерыва. А что же оказалось? Как раз наоборот! Четыре недели над Нью-Йорком стояла жара, в небе ни облачка, и сушь такая, что городские власти стали ограничивать потребление воды. Неудивительно, что профессора Бромли уволили с работы и приговорили к штрафу.
Бобо покачал головой.
— Мистер Клейн, я все-таки не понимаю, какая связь между жарой в Нью-Йорке и взятками профессора Бромли?
Мистер Клейн сочувственно усмехнулся:
— Дело в том, господа, что склады фирм, производящих зонтики и калоши, были завалены готовыми изделиями. Фирмы обратились к профессору Бромли и попросили его предсказать длительный период дождей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Довольно, Джон! — воскликнул Бродяга. — Мы вовсе не хотим с тобою спорить. Ты повсюду видишь только врагов, ненавистных и презренных врагов. А тебе следовало бы знать, что и врагов надо любить, потому что они указывают на твои слабости честнее и вернее, чем друзья.
Бродяга встал из-за стола и многозначительно посмотрел на Писателя.
— Мы с Максуэллом отправляемся в Радио Сити, — сказал он кротко. — Впереди долгая ночь, а у нас нечем настроить наши струны.
Писатель Максуэлл Боденхейм достал из кармана повязку слепого, которую Бродяга тут же надел ему на руку. Затем Писатель закрыл глаза черными очками, взял в руку выкрашенную белой краской палку и вышел, опираясь на руку Бродяги. Когда дверь закрылась. Змея с горечью произнес:
— Можно ли всему этому улыбаться, Бобо? Писатель и бывший профессор-литературовед идут в Радио Сити просить милостыню… Тысяча чертей!
— Не бери ты чертей тысячами, — сказал Бобо спокойно. — С психологической точки зрения в этом нет ничего особенного. Писатель и Бродяга лишь подчиняются известным влечениям. Они думают не столько о смысле и последствиях пьянства, сколько о том минутном удовольствии, которое дает алкоголь в ближайший момент.
— Хорошенькое объяснение пьянства! — воскликнул Змея. — Нет, я вам скажу, ребята, что скорее буду воровать, чем побираться.
— И в один прекрасный день попадешься, — ответил Бобо. — За тобою уже следят.
Змея ничего не ответил. Он не спеша надел свое пальто и старую дырявую шляпу и вышел.
— Я пойду повидать одного знакомого, — сказал он не очень определенно.
— Приятеля выпустили на днях из Синг-Синга…
Джерри и Бобо остались вдвоем. Хиропрактик оглядел комнату и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.
— Джон Фицджеральд — очень тонкий тип, — сказал немного погодя Бобо. — С первого взгляда он производит впечатление сварливого кверулянта, но в глубине души он добрый человек. Внутренняя неуверенность делает его агрессивным.
— Неужели у него нет возможности получить хоть какую-нибудь работу?
— Кто знает, но он хочет работать только по своей специальности. По его мнению, даже эпизодическая роль лучше постоянного куска хлеба. Он не понимает, что цель умственного и физического труда одна и та же: приспособление к внешней среде. Но он не единственный представитель этого типа… В артистической трущобе Гринвич Вилэдж имеются тысячи артистов, жизнь которых основана на таком же противоречии. Один за другим они впоследствии переселяются в Бауэри, где становятся босяками или бродягами-«хобо». Человек опускается постепенно.
Джерри быстро взглянул на своего собеседника. Действительно, человек скатывается постепенно. Профессор Минвеген на замечал, что и сам он уж скатился. И все же до дна был только один шаг — длинный, скользящий по наклону, — но лишь один шаг. Джерри захотелось обратно, в Бруклин. Он принял молчаливое решение: «Если не сумею завтра же найти работу, вернусь к жене…»
На лестнице послышались шаги, дверь медленно отворилась, и в комнату вошел господин средних лет, с треугольным лицом и тонкими пальцами пианиста. Он извинился за позднее вторжение и гладко, без запинки заговорил.
— Если не ошибаюсь, вы постоянные жильцы этого дома, господа, не так ли? Мое имя Харрис Клейн. Вы, наверное, знаете меня? Меня хорошо знают все жители Бауэри. Вы также, я полагаю, знаете, в чем дело, не правда ли, господа?
— К сожалению, мы не знаем, — ответил Бобо. — Если вы рассчитываете найти здесь ночлег, то ошибаетесь…
— О нет, сэр, дело совсем не в этом. У меня есть собственное жилище. Но я нуждаюсь в вашей поддержке, господа, иначе говоря — в ваших голосах.
— Вы говорите безукоризненно правильным языком, — сказал Бобо, — и все-таки я не понимаю, что вы имеете в виду.
Господин подошел поближе, и лицо его засияло откровенностью и великим оптимизмом.
— Прошу прощения, господа! Я был действительно убежден, что вы меня знаете. Вам ведь известно, что все общественные должности у нас выборные и что при выборах имеет место всеобщее голосование? Ведь у нас демократия, не так ли, господа? Если вы слушали радио — простите, у вас, по-видимому, нет даже радио! — или читали газеты, или хотя бы взглянули на большие предвыборные плакаты, вы должны были заметить мое имя, поскольку я являюсь кандидатом. Да, господа. Честь моя безупречна, репутация незапятнанна, и я обещаю делать все, что только в моих силах, чтобы послужить на благо общества. Итак, вы можете без всяких колебаний отдать ваши голоса мне.
— Вы баллотируетесь в конгресс или в сенат? — поинтересовался Бобо.
— На данном этапе пока еще нет, сэр. Возможно, впоследствии.
— На какую же должность вы теперь претендуете?
— О, сэр, неужели вы действительно не знаете, в чем дело? В третьем районе Бауэри открылась вакансия дворника народной школы, и выборы состоятся послезавтра. Я являюсь кандидатом от демократической партии, а репутация моя, господа, действительно без единого пятнышка, как я уже имел честь вам сообщить. Если вы проголосуете за меня, я обещаю поддерживать чистоту на участке вокруг школы и не дам ученикам курить в коридорах. Моим конкурентом является выдвинутый республиканцами Герберт С.Бромли. Мне не хотелось бы отзываться дурно о своих противниках, скажу только, что у мистера Бромли дурная слава, хоть он и бывший профессор университета.
— Профессор Бромли, — медленно повторил Бобо. — Помнится, я слышал это имя и раньше.
— Конечно, вы о нем слышали. Его исключили из государственного метеорологического института полгода назад. Он брал взятки. Большие взятки. А теперь он стремится к общественной деятельности!
— Как же мог метеоролог брать взятки? — спросил, в свою очередь, Джерри.
Мистер Клейн развел руками и сказал:
— Взятки можно брать на любой должности. Это ведь совершенно обычное дело. Но профессор Бромли зашел чересчур далеко. В мае он два раза подряд объявил, что ожидаются страшные ливни, настоящий потоп, и что дождливая погода продержится три недели без перерыва. А что же оказалось? Как раз наоборот! Четыре недели над Нью-Йорком стояла жара, в небе ни облачка, и сушь такая, что городские власти стали ограничивать потребление воды. Неудивительно, что профессора Бромли уволили с работы и приговорили к штрафу.
Бобо покачал головой.
— Мистер Клейн, я все-таки не понимаю, какая связь между жарой в Нью-Йорке и взятками профессора Бромли?
Мистер Клейн сочувственно усмехнулся:
— Дело в том, господа, что склады фирм, производящих зонтики и калоши, были завалены готовыми изделиями. Фирмы обратились к профессору Бромли и попросили его предсказать длительный период дождей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81