Хотя профессор Бромли отлично знал, что впереди много солнечных дней, он предсказал дожди. Деловые люди воспользовались его прогнозом, и за полдня в Нью-Йорке, были распроданы все без остатка зонты, плащи и калоши. Таким образом, людей обманули, а за этот обман фирмы и компании заплатили профессору Бромли десять тысяч долларов. Вы только подумайте, господа, десять тысяч долларов чистоганом! И теперь этот аморальный ученый добивается места дворника народной школы третьего района Бауэри. Но это ему не удастся! Ни в коем случае. Если все жители Бауэри на выборах отдадут свои голоса мне.
Мистер Клейн сделал маленькую передышку, а затем подвел итог:
— Уважаемые господа! Не пренебрегайте вашим правом голоса. Боритесь за демократию и отдайте голоса мне. И заодно скажите всем друзьям и знакомым, что Харрис Клейн — единственный достойный кандидат на место дворника народной школы третьего района. А вот это, господа, это вам две маленькие листовочки, в которых говорится о моих деловых качествах. Я сам издал эти листовки. Прочтите, проштудируйте, и вам сразу станет ясно, что демократическая партия имеет все шансы на победу. Благодарю вас, господа! Если у вас имеются какие-нибудь вопросы, я готов ответить на них.
Бобо отрицательно покачал головой.
— У нас нет никаких вопросов, мистер Клейн. Или, погодите: какая у вас профессия?
— Раньше или сейчас?
— И то и другое.
— Я был коммивояжером, а в настоящее время я женат.
— Хорошо, мистер Клейн. Желаем вам счастья и успеха.
— Тысячу раз спасибо, господа! Вы можете на меня положиться. Благодарю вас, благодарю…
Мистер Клейн, пятясь, вышел из комнаты и в дверях еще воскликнул:
— Итак, до послезавтра, господа! Пусть ваши голоса решают!
Когда дверь закрылась, Бобо вздохнул с облегчением:
— Счастье, что Змеи не было дома. Ему всегда становится дурно при слове «демократия».
Беспечно заброшенный в сердце Нью-Йорка, Бауэри дремал в объятиях полуночи. По узким улочкам и переулкам бродило несколько веселых Магдалин с очень тяжелой походкой и безрадостными лицами.
Откуда-то издалека послышался стук копыт. Это проехал отряд конной полиции. Ночь шла, прихрамывая и тяжело дыша.
Сон Джерри был беспокоен и прерывист. Он спал возле психолога на расстеленном на полу тюфяке, и в голове его галопом проносились образы бессвязных сновидений. В этой сумятице снов четко выделялся лишь один, центральный образ: лицо Джоан. Все, что было по краям, тонуло в неясном тумане. То и дело он просыпался, вздрагивая и выкрикивая какие-то непонятные слова. Но Бобо спал спокойно. Его душевного равновесия не нарушали путаные шизофренические галлюцинации. Он и в трущобе Бауэри был так же счастлив, как некогда в своей комфортабельной профессорской квартире. Он приспособился к внешней среде и во всем видел относительно светлые и теневые стороны. Если, например, спишь на полу, то не приходится бояться, что упадешь с кровати. Десять месяцев он спал, не раздеваясь и не укрываясь, положив под голову какой-нибудь замусоленный печатный труд, был далек от физического порога раздражительности и вообще, по-видимому, не ощущал никаких неудобств.
Под утро Джерри и Бобо проснулись от громких криков. Писатель и Бродяга прибыли в общее жилище, совершая обычный широкий вираж. Им привалило счастье. Какой-то пьяный господин бросил в протянутую шапку Писателя десятидолларовую бумажку. Бродяга тут же повел своего «слепого» товарища в кабак покупать лестницу на небо. Как люди доброго сердца, они не позабыли и о своих друзьях и принесли домой запечатанную бутылку райской атмосферы.
Джерри не имел ни малейшего желания вставать ни свет ни заря для такой утренней зарядки, но не мог не подчиниться правилам интеллигентного общества. Он выпил и опьянел, а опьянев, позабыл о своем несчастье. Писатель говорил что-то, но так невнятно, словно кто-то наступил или сел ему на язык. Он вновь ощущал свое величие и неограниченное влияние своего таланта. Уступив настойчивым просьбам Бродяги, он достал из кармана кипу мятых; засаленных листков, испещренных каракулями, — плодами его вдохновения.
— Правда, Максуэлл! Прочти нам что-нибудь из своих стихов, — поддержал Бобо.
Дрожащие, давно немытые пальцы Писателя перебирали бумажки, а его кровоточащие глаза отыскивали слова.
— Вот одно маленькое раздумье, которое не подошло для журнала Генри Люса, — сказал Писатель с горечью. — Оно показалось несколько темным…
Все замолкли. Максуэлл Боденхейм, великий певец Бауэри и американский Золя, расправил скомканный листок и стал читать благодарной аудитории одно из последних творений гаснущего таланта:
Горы так малы пред лицом небес.
Горы так огромны в глазах людей.
Горные вершины встречаются На великом поприще равенства.
А река течет медленно-медленно, Бесконечною мутною лентой.
Рвется вдаль река, чтоб очиститься.
Вдаль уносится облако странное — Словно тень человека, что все потерял, Кроме бессмертной мечты…
Голос Писателя задрожал, и вдруг он расплакался навзрыд. Он встал, пошатываясь, скомкал бумагу и швырнул свои стихи в печку.
— Максуэлл! — закричал Бродяга. — Зачем ты сжигаешь стихи?
Писатель горько засмеялся:
— Они лучше согреют нашу комнату, чем журнал миллионера Генри Люса. Больше я не напишу ни строчки, ни строчки… Бобо, налей мне стакан, пожалуйста! Я погиб. Как поэт…
Писатель залпом выпил целый стакан и бросился на свою скрипучую железную кровать. Через минуту он уже спал и во сне громко храпел с раскрытым ртом. Бродяга подошел к изголовью постели Писателя, снял у него с волос таракана и бросил в печку.
Стало светать, и друзья заметили, что постель Змеи пуста. Бродяга встревожился, но психолог пытался, как всегда найти благополучное объяснение:
— У Змеи большой круг знакомств. И спешить ему некуда.
В начале дня друзья узнали, что бывший актер Джон Фицджеральд ночью был арестован. Он пытался совершить кражу со взломом в продовольственном магазине на Сорок третьей улице и был задержан на месте преступления. В коротеньком газетном сообщении упоминалось, что знаменитый во времена немого кино «человек, у которого тысяча лиц» последние годы жил в большой нужде в пользующемся дурной дурной славой трущобном квартале Бауэри. Новость породила долгое гнетущее молчание. Наконец Бобо сказал подавленно:
— Он был слишком горд. Он не хотел просить милостыню и не желал браться за любую работу.
— Джерри может теперь занять его постель, — сказал Писатель, растирая с похмелья виски. — Хорошо, когда у человека есть постоянное место. Это усиливает чувство социальной обеспеченности и любви к обществу.
Джерри поблагодарил товарищей за внимание и доверие, хотя в душе решил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Мистер Клейн сделал маленькую передышку, а затем подвел итог:
— Уважаемые господа! Не пренебрегайте вашим правом голоса. Боритесь за демократию и отдайте голоса мне. И заодно скажите всем друзьям и знакомым, что Харрис Клейн — единственный достойный кандидат на место дворника народной школы третьего района. А вот это, господа, это вам две маленькие листовочки, в которых говорится о моих деловых качествах. Я сам издал эти листовки. Прочтите, проштудируйте, и вам сразу станет ясно, что демократическая партия имеет все шансы на победу. Благодарю вас, господа! Если у вас имеются какие-нибудь вопросы, я готов ответить на них.
Бобо отрицательно покачал головой.
— У нас нет никаких вопросов, мистер Клейн. Или, погодите: какая у вас профессия?
— Раньше или сейчас?
— И то и другое.
— Я был коммивояжером, а в настоящее время я женат.
— Хорошо, мистер Клейн. Желаем вам счастья и успеха.
— Тысячу раз спасибо, господа! Вы можете на меня положиться. Благодарю вас, благодарю…
Мистер Клейн, пятясь, вышел из комнаты и в дверях еще воскликнул:
— Итак, до послезавтра, господа! Пусть ваши голоса решают!
Когда дверь закрылась, Бобо вздохнул с облегчением:
— Счастье, что Змеи не было дома. Ему всегда становится дурно при слове «демократия».
Беспечно заброшенный в сердце Нью-Йорка, Бауэри дремал в объятиях полуночи. По узким улочкам и переулкам бродило несколько веселых Магдалин с очень тяжелой походкой и безрадостными лицами.
Откуда-то издалека послышался стук копыт. Это проехал отряд конной полиции. Ночь шла, прихрамывая и тяжело дыша.
Сон Джерри был беспокоен и прерывист. Он спал возле психолога на расстеленном на полу тюфяке, и в голове его галопом проносились образы бессвязных сновидений. В этой сумятице снов четко выделялся лишь один, центральный образ: лицо Джоан. Все, что было по краям, тонуло в неясном тумане. То и дело он просыпался, вздрагивая и выкрикивая какие-то непонятные слова. Но Бобо спал спокойно. Его душевного равновесия не нарушали путаные шизофренические галлюцинации. Он и в трущобе Бауэри был так же счастлив, как некогда в своей комфортабельной профессорской квартире. Он приспособился к внешней среде и во всем видел относительно светлые и теневые стороны. Если, например, спишь на полу, то не приходится бояться, что упадешь с кровати. Десять месяцев он спал, не раздеваясь и не укрываясь, положив под голову какой-нибудь замусоленный печатный труд, был далек от физического порога раздражительности и вообще, по-видимому, не ощущал никаких неудобств.
Под утро Джерри и Бобо проснулись от громких криков. Писатель и Бродяга прибыли в общее жилище, совершая обычный широкий вираж. Им привалило счастье. Какой-то пьяный господин бросил в протянутую шапку Писателя десятидолларовую бумажку. Бродяга тут же повел своего «слепого» товарища в кабак покупать лестницу на небо. Как люди доброго сердца, они не позабыли и о своих друзьях и принесли домой запечатанную бутылку райской атмосферы.
Джерри не имел ни малейшего желания вставать ни свет ни заря для такой утренней зарядки, но не мог не подчиниться правилам интеллигентного общества. Он выпил и опьянел, а опьянев, позабыл о своем несчастье. Писатель говорил что-то, но так невнятно, словно кто-то наступил или сел ему на язык. Он вновь ощущал свое величие и неограниченное влияние своего таланта. Уступив настойчивым просьбам Бродяги, он достал из кармана кипу мятых; засаленных листков, испещренных каракулями, — плодами его вдохновения.
— Правда, Максуэлл! Прочти нам что-нибудь из своих стихов, — поддержал Бобо.
Дрожащие, давно немытые пальцы Писателя перебирали бумажки, а его кровоточащие глаза отыскивали слова.
— Вот одно маленькое раздумье, которое не подошло для журнала Генри Люса, — сказал Писатель с горечью. — Оно показалось несколько темным…
Все замолкли. Максуэлл Боденхейм, великий певец Бауэри и американский Золя, расправил скомканный листок и стал читать благодарной аудитории одно из последних творений гаснущего таланта:
Горы так малы пред лицом небес.
Горы так огромны в глазах людей.
Горные вершины встречаются На великом поприще равенства.
А река течет медленно-медленно, Бесконечною мутною лентой.
Рвется вдаль река, чтоб очиститься.
Вдаль уносится облако странное — Словно тень человека, что все потерял, Кроме бессмертной мечты…
Голос Писателя задрожал, и вдруг он расплакался навзрыд. Он встал, пошатываясь, скомкал бумагу и швырнул свои стихи в печку.
— Максуэлл! — закричал Бродяга. — Зачем ты сжигаешь стихи?
Писатель горько засмеялся:
— Они лучше согреют нашу комнату, чем журнал миллионера Генри Люса. Больше я не напишу ни строчки, ни строчки… Бобо, налей мне стакан, пожалуйста! Я погиб. Как поэт…
Писатель залпом выпил целый стакан и бросился на свою скрипучую железную кровать. Через минуту он уже спал и во сне громко храпел с раскрытым ртом. Бродяга подошел к изголовью постели Писателя, снял у него с волос таракана и бросил в печку.
Стало светать, и друзья заметили, что постель Змеи пуста. Бродяга встревожился, но психолог пытался, как всегда найти благополучное объяснение:
— У Змеи большой круг знакомств. И спешить ему некуда.
В начале дня друзья узнали, что бывший актер Джон Фицджеральд ночью был арестован. Он пытался совершить кражу со взломом в продовольственном магазине на Сорок третьей улице и был задержан на месте преступления. В коротеньком газетном сообщении упоминалось, что знаменитый во времена немого кино «человек, у которого тысяча лиц» последние годы жил в большой нужде в пользующемся дурной дурной славой трущобном квартале Бауэри. Новость породила долгое гнетущее молчание. Наконец Бобо сказал подавленно:
— Он был слишком горд. Он не хотел просить милостыню и не желал браться за любую работу.
— Джерри может теперь занять его постель, — сказал Писатель, растирая с похмелья виски. — Хорошо, когда у человека есть постоянное место. Это усиливает чувство социальной обеспеченности и любви к обществу.
Джерри поблагодарил товарищей за внимание и доверие, хотя в душе решил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81