Ему наследовал Клавдий; затем властвовал одержимый манией величия Нерон, которому уже стало тесно па Палатине; задумав соорудить для себя громадный дворец, он захватил чудесные сады, простиравшиеся до самой верхушки Эсквилина, чтобы воздвигнуть среди них свой Золотой дом, это порождение мечты о грандиозной, нечеловеческой пышности, мечты, воллогить которую до конца ему так и не пришлось; да и самые руины здания вскоре были сметены с лица земли —-во время смут, которые сотрясали Рим еще при жизни, да и после смерти этого обезумевшего от гордыни чудовища. Потом правили Гальба, Оттон, Вителий, — ослепленные пурпуром, пресытившиеся наслаждениями чудища, подобно гнусным скотам хлебавшие из императорского корыта; за полтора года они рухнули один за другим, утопая в крови и в грязи, и лишь при Флавиях, в начале их правления, наступает передышка, разум в человеколюбие заявляют о своих правах; Веспасиан, а за ним Тит возводят мало зданий на Палатине, с Домицианом воскресает мрачное безумие всемогущества, режим страха и доносов, нелепых жестокостей, время преступлений и противоестественного разврата, время сооружений, вдохновленных неистовым тщеславием и состязающихся в пышности со священными храмами; таким был дворец Домициана, который только переулком отделялся от дворца Тиберия; это колоссальное здание возвышалось величавое, как торжественный апофеоз: приемная с шестнадцатью колоннами из фригийского и нумидийского мрамора, с золотым троном, с восемью нишами, украшенными великолепными статуями, с залой суда, большой пиршественной залой, перистилем, апартаментами, где поражало обилие гранита, порфира, алебастра, обработанных резцом прославленных художников, которые щедро расточали свое искусство, желая поразить мир. Прошли года, и еще один, последний дворец присоединился ко множеству других, дворец Септимия Севера, столь же кичливый, с башнями, вздымавшимися над крышами, с арками, поддерживающими высокие залы, для которых фундаментом служили искусственные террасы; то было скопление подлинно вавилонской роскоши, нагроможденной здесь, на краю холма, против Аппиевой дороги, как поговаривали, затем, чтобы соотечественники Септимия Севера, провинциалы, прибывавшие из его родной Африки, еще не успев вступить в город, были ослеплены богатством и славой императора.
И вот Пьер как бы воочию увидел перед собою, вокруг себя эти блистательные дворцы, ожившие в памяти, воскрешенные в ярком свете солнца. Они, казалось, были слиты воедино, иные едва разделял узкий проход, словно стремясь не потерять ни дюйма земли на священном холме, дворцы усеяли его плотной массой; то было чудовищное цветение разнузданной мощи, власти и гордыни, во славу которых цезари швыряли миллионами, готовые обескровить целый мир ради своей утехи; в сущности, это был один-единственный дворец, но он непрестанно рос по мере того, как императоры умирали, и каждый умерший неизменно обожествлялся, а его священное жилище превращалось в храм; и каждый новый император, чураясь здания, где ему, быть может, мерещился пугающий призрак покойного, испытывал властную потребность возвести собственный дворец и навеки запечатлеть в нерушимом камне память о своем владычестве. Всех обуревала неистовая жажда возводить громады зданий, она как бы таилась в самой почве, в троне, на котором восседали императоры, она с удвоенной силой возрождалась в каждом новом правителе, заставляя всех их яростно соперничать друг с другом, стремиться превзойти своих предшественников, воздвигая все более массивные и высокие стены, нагромождая все больше мрамора, колонн, статуй. И всех одолевала одна и та же мечта — о славе, переживающей века, мечта оставить изумленным потомкам свидетельство своего величия, увековечить себя в чудесах искусства, которым не дано исчезнуть, и когда ветер развеет бренный прах самого владыки, по-прежнему попирать землю тяжестью этих каменных колоссов. И вот Пала-тин стал чем-то вроде священного пьедестала для дивного памятника, поражающего густой порослью нагроможденных вплотную друг к другу зданий, и каждое новое здание, подобно лихорадочной сыпи у больного, было признаком все того же заболевания — гордыни, а вся совокупность этих сооружений, блистающих снежной белизною светлого мрамора или яркими оттенками мрамора цветного, увенчала Рим, вселенную царственным монументом, дворцом и храмом, базиликой и собором одновременно, самым необычайным и дерзновенным, какой был когда-либо воздвигнут под небесами. Но в этом избытке силы и славы таилась смерть. За семь с половиной веков сначала монархия, а затем республика создали величие Рима, а прожорливая империя за пять веков высосала из народа, владыки мира, все соки. Огромные пространства, самые отдаленные провинции постепенно были дотла разграблены, обескровлены; фиск пожирал все, вырывая пропасть неминуемого краха; и пока вырождавшийся народ, предаваясь беспутству и лени, вкушал отраву зрелищ, наемники сражались и обрабатывали землю. Со времен Константина у Рима появляется соперница — Византия; при Гонории происходит расчленение, и пока дюжина императоров сменяет друг друга, наступает окончательное разложение — остается лишь обглодать до костей издыхающую жертву; и вот на троне цезарей — последний император Ромул-Августул, тщедушный ублюдок, самое имя которого, нанося двойную пощечину — и основателю Рима, и основателю империи, — кажется насмешкой над исторической славою города. На опустевшем Палатине по-прежнему победно возвышаются дворцы, гигантское нагромождение стен, ярусов, террас, вздымающихся в небо кровель. Но украшения уже сорваны, статуи похищены, вывезены в Византию. Империя, став христианской, закрыла прежние храмы, погасила огонь Весты, пощадив пока что одну лишь древнюю святыню — золотую статую Победы, этот символ вечного Рима, который благоговейно хранят в покоях самого императора. Этому культу будут верны вплоть до четвертого столетия. Но в пятом — нашествие варваров; Рим разграблен, сожжен, и победители на колесницах вывозят то, что но успело уничтожить пламя пожаров. Пока город зависит от Византии, смотритель императорских дворцов еще охраняет Палатин. Потом все погружается во мрак средневековья, тонет в нем. С той поры папы мало-помалу занимают место цезарей, наследуют покинутые теми мраморные жилища и неистребимую волю к господству. И, конечно же, они селятся во дворце Септи-мия Севера, а в Септизонии заседает конклав; позднее на этом триумфальном холме, в монастыре, по соседству с Септизонием, избран был в папы Геласий II. Итак, Август восстал из мертвых, чтобы, опираясь на папскую курию, этот воскресший римский сенат, вновь сделаться владыкой мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211