Государство — это спрут, который, сжав щупальцами, жертву не выпускает.
Бороться с рэкетирами и бандитами нисколько не проще. В трех недавних стычках были убиты пятеро нападавших и один фермер. Двух других защитников своего имущества власти отдали под суд. Как же иначе — закон не дает обычным гражданам права отбиваться от вооруженного нападения с оружием с руках. Для отражения наезда рэкетиров надо вызвать милицию, составить протоколы, завести уголовное дело, начать следственные действия…
Бандиты под суд не попали: живые скрылись, мертвые показаний не дали. А поскольку налицо имелись убитые налетчики и оружие, из которого их прикончили, у защитников правопорядка оказался материал для вершения правосудия.
Ничуть не лучше пример из индустриальной действительности. Несколько дельцов, объединив усилия, а как потом выяснилось, получив ссуду из криминального общака, образовали Приморскую акционерную компанию товаропроизводителей — ПАКТ. От её имени они приватизировали судоремонтный завод Рыбфлота. Рабочих уволили, а заводские корпуса превратили в склады для товаров, прибывавших из-за рубежа. Надежная охрана, невысокие тарифы на аренду складских площадей привлекали торговцев, и потекли денежки, обогащая хозяев.
Оставшиеся без средств работяги и их семьи в отчаянии вышли на железнодорожную магистраль и телами перекрыли движение поездов. Власти решительно вмешались и пресекли беспорядки. Зачинщиков акции и некоторых её участников арестовали. Теперь над ними готовился суд с обвинением в саботаже. Хозяева ПАКТа не пострадали. Они ни в чем не нарушали закона…
Так и пошло в новой России. Тот, у кого есть деньги, занят бизнесом. У кого их нет, должен искать работу, не задумываясь над тем, что и как тебе придется делать.
Система законности, которой Шоркин служил долгие годы, вдруг потеряла ясность очертаний, на глазах обретала новые формы. Ломались с детства понятные социальные критерии. Новые нравственные нормы демократия выводила из экономической целесообразности и уровня богатства людей.
— Смотрю, вы колеблетесь. С одной стороны, такое радует. С другой — огорчает.
— Чем именно?
— Потому что вы мне понравились. И все же, если последует отказ, я найду другого сотрудника, будьте уверены. А вы потеряете перспективу. И еще. Выдачи государственных тайн от вас не потребуется. Мощности завода «Комета» меня мало интересуют. Я сам давал кредит этому предприятию и достаточно хорошо знаком с тем, что, как и в каком количестве там производят.
— Что же вас будет интересовать?
— Все, что работает на безопасность моего детища — «Вабанка». Ни больше, ни меньше.
Шоркин встал. Одернул пиджак.
— Я в безвыходном положении, Корнелий Иосифович. Говорю «да».
Все это время Шоркин испытывал неприятное чувство, словно находился на корабле в сильную качку: желудок то поднимался вверх, приближая комок тошноты к горлу, то опускался на место, хотя и это облегчения не приносило. К этому примешивалась брезгливость, которую испытывают, если нужда заставляет прикоснуться к чему-то противному, например, первый раз в жизни взять в руки жабу. Но едва он выразил согласие, произнес твердое «да», все беспокойства исчезли.
Бергман протянул Шоркину руку.
— Коли сделан выбор, Михаил Яковлевич, положение у вас теперь не безвыходное.
— Что я должен сделать?
— Внести свой вклад.
— Его величина?
— Мне нужно знать имена ваших осведомителей, которые работают в банке и обитают в моем окружении.
— Потребуется некоторое время: с этой публикой я непосредственно не соприкасаюсь.
— Сколько это займет?
— Дней десять.
— Отлично. Через десять дней мы подпишем договор о работе в банке. Теперь, если не возражаете, вернемся к моим гостям…
***
Прапорщик Иван Кудряшов два раза перечитал телеграмму.
«В СВЯЗИ С ОСОБЫМИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ ПРЕДЛАГАЮ СРОЧНО ВЕРНУТЬСЯ К МЕСТУ СЛУЖБЫ. ДРОБОТ».
На первый взгляд в телеграмме все казалось ясным. Но когда Кудряшов задумался, понять, в чем же дело, не смог.
Да, Дробот — начальник штаба базы. Его приказ придется выполнять. Но что значит «особые обстоятельства»? В одной служебной инструкции, это хорошо помнил Кудряшов, эти слова означали начало войны. Однако в настоящее время войной и не пахло. Нет, здесь таилось что-то иное. В два дня свернув дела, он двинулся к месту службы.
Обычно на разъезде Каменка с поезда обязательно сходили два-три человека из гарнизона. В ту ночь, кроме Кудряшова, поезд не оставил никто.
Оглядевшись, Кудряшов спрыгнул с торца деревянной платформы, чтобы метров на пятьсот сократить путь к тропе, что вела через лес к «спецобъекту». Можно было, конечно, свернуть на бетонку, но ночью вряд ли встретишь машину-попутку. Куда надежнее прошагать самым коротким путем через лес.
Луна в последней четверти не столько светила, сколько обозначала свое присутствие на небосводе. Дорожка, натоптанная за многие годы, в тени леса выделялась едва заметной серой полоской. Кудряшов шел осторожно, боясь споткнуться о толстые корни сосен, которые, как здоровенные змеи, переползали через тропу. Под ногами похрустывала мелкая каменистая крошка.
Кудряшов шагал ходко, стараясь побыстрее добраться до гарнизона. Ему не давала покоя мысль о том, что «заведование», как ему сообщил в городе на вокзале сослуживец, уничтожено взрывом. Вот оно, «особое обстоятельство». Теперь его затаскают по допросам и очным ставкам. На кого же свалить вину, как не на прапора? Ах ты, мать его!
Кудряшов любил свое дело. Он был потомственным крестьянином того сорта, который в народе именуют «скопидомами». Увидев на земле бесхозяйственную проволочку или бечевку, а тем более гвоздик или шурупчик, он сматывал все длинное в колечки, а остальное приносил домой и бросал в инструментальный ящик. Кудряшов просто не понимал, как можно пройти мимо, а уж тем более сознательно бросить на землю вещь, в которую вложен чей-то труд. А уж к оружию, которое поступало под его опеку, он относился со священным трепетом. Каждый автомат он буквально нянчил в ладонях, любуясь совершенством замысла и формы, воплощенных в металле.
Может показаться странным, но прапорщик Кудряшов, носивший на плечах погоны, никогда не задумывался над тем, что оружие, которое он сберегал, предназначено убивать. Он сохранял имущество с тем же старанием, с которым в колхозе сберегал бы зерно, на топливном складе — уголь, поскольку верил, что все это есть общественное достояние и растрачивать его — значит обеднять общество и казну.
Задумавшись, Кудряшов не заметил, как за его спиной из тени деревьев возник человек. Только когда совсем рядом хрустнула щебенка, прапорщик обернулся. Но уже ничего не увидел. Жизнь и сознание ушли из него так, словно в помещении погасили свет — наступила полная темнота и полная тишина…
***
В короткий срок Гулливер поставил оружейный бизнес на широкую ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Бороться с рэкетирами и бандитами нисколько не проще. В трех недавних стычках были убиты пятеро нападавших и один фермер. Двух других защитников своего имущества власти отдали под суд. Как же иначе — закон не дает обычным гражданам права отбиваться от вооруженного нападения с оружием с руках. Для отражения наезда рэкетиров надо вызвать милицию, составить протоколы, завести уголовное дело, начать следственные действия…
Бандиты под суд не попали: живые скрылись, мертвые показаний не дали. А поскольку налицо имелись убитые налетчики и оружие, из которого их прикончили, у защитников правопорядка оказался материал для вершения правосудия.
Ничуть не лучше пример из индустриальной действительности. Несколько дельцов, объединив усилия, а как потом выяснилось, получив ссуду из криминального общака, образовали Приморскую акционерную компанию товаропроизводителей — ПАКТ. От её имени они приватизировали судоремонтный завод Рыбфлота. Рабочих уволили, а заводские корпуса превратили в склады для товаров, прибывавших из-за рубежа. Надежная охрана, невысокие тарифы на аренду складских площадей привлекали торговцев, и потекли денежки, обогащая хозяев.
Оставшиеся без средств работяги и их семьи в отчаянии вышли на железнодорожную магистраль и телами перекрыли движение поездов. Власти решительно вмешались и пресекли беспорядки. Зачинщиков акции и некоторых её участников арестовали. Теперь над ними готовился суд с обвинением в саботаже. Хозяева ПАКТа не пострадали. Они ни в чем не нарушали закона…
Так и пошло в новой России. Тот, у кого есть деньги, занят бизнесом. У кого их нет, должен искать работу, не задумываясь над тем, что и как тебе придется делать.
Система законности, которой Шоркин служил долгие годы, вдруг потеряла ясность очертаний, на глазах обретала новые формы. Ломались с детства понятные социальные критерии. Новые нравственные нормы демократия выводила из экономической целесообразности и уровня богатства людей.
— Смотрю, вы колеблетесь. С одной стороны, такое радует. С другой — огорчает.
— Чем именно?
— Потому что вы мне понравились. И все же, если последует отказ, я найду другого сотрудника, будьте уверены. А вы потеряете перспективу. И еще. Выдачи государственных тайн от вас не потребуется. Мощности завода «Комета» меня мало интересуют. Я сам давал кредит этому предприятию и достаточно хорошо знаком с тем, что, как и в каком количестве там производят.
— Что же вас будет интересовать?
— Все, что работает на безопасность моего детища — «Вабанка». Ни больше, ни меньше.
Шоркин встал. Одернул пиджак.
— Я в безвыходном положении, Корнелий Иосифович. Говорю «да».
Все это время Шоркин испытывал неприятное чувство, словно находился на корабле в сильную качку: желудок то поднимался вверх, приближая комок тошноты к горлу, то опускался на место, хотя и это облегчения не приносило. К этому примешивалась брезгливость, которую испытывают, если нужда заставляет прикоснуться к чему-то противному, например, первый раз в жизни взять в руки жабу. Но едва он выразил согласие, произнес твердое «да», все беспокойства исчезли.
Бергман протянул Шоркину руку.
— Коли сделан выбор, Михаил Яковлевич, положение у вас теперь не безвыходное.
— Что я должен сделать?
— Внести свой вклад.
— Его величина?
— Мне нужно знать имена ваших осведомителей, которые работают в банке и обитают в моем окружении.
— Потребуется некоторое время: с этой публикой я непосредственно не соприкасаюсь.
— Сколько это займет?
— Дней десять.
— Отлично. Через десять дней мы подпишем договор о работе в банке. Теперь, если не возражаете, вернемся к моим гостям…
***
Прапорщик Иван Кудряшов два раза перечитал телеграмму.
«В СВЯЗИ С ОСОБЫМИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ ПРЕДЛАГАЮ СРОЧНО ВЕРНУТЬСЯ К МЕСТУ СЛУЖБЫ. ДРОБОТ».
На первый взгляд в телеграмме все казалось ясным. Но когда Кудряшов задумался, понять, в чем же дело, не смог.
Да, Дробот — начальник штаба базы. Его приказ придется выполнять. Но что значит «особые обстоятельства»? В одной служебной инструкции, это хорошо помнил Кудряшов, эти слова означали начало войны. Однако в настоящее время войной и не пахло. Нет, здесь таилось что-то иное. В два дня свернув дела, он двинулся к месту службы.
Обычно на разъезде Каменка с поезда обязательно сходили два-три человека из гарнизона. В ту ночь, кроме Кудряшова, поезд не оставил никто.
Оглядевшись, Кудряшов спрыгнул с торца деревянной платформы, чтобы метров на пятьсот сократить путь к тропе, что вела через лес к «спецобъекту». Можно было, конечно, свернуть на бетонку, но ночью вряд ли встретишь машину-попутку. Куда надежнее прошагать самым коротким путем через лес.
Луна в последней четверти не столько светила, сколько обозначала свое присутствие на небосводе. Дорожка, натоптанная за многие годы, в тени леса выделялась едва заметной серой полоской. Кудряшов шел осторожно, боясь споткнуться о толстые корни сосен, которые, как здоровенные змеи, переползали через тропу. Под ногами похрустывала мелкая каменистая крошка.
Кудряшов шагал ходко, стараясь побыстрее добраться до гарнизона. Ему не давала покоя мысль о том, что «заведование», как ему сообщил в городе на вокзале сослуживец, уничтожено взрывом. Вот оно, «особое обстоятельство». Теперь его затаскают по допросам и очным ставкам. На кого же свалить вину, как не на прапора? Ах ты, мать его!
Кудряшов любил свое дело. Он был потомственным крестьянином того сорта, который в народе именуют «скопидомами». Увидев на земле бесхозяйственную проволочку или бечевку, а тем более гвоздик или шурупчик, он сматывал все длинное в колечки, а остальное приносил домой и бросал в инструментальный ящик. Кудряшов просто не понимал, как можно пройти мимо, а уж тем более сознательно бросить на землю вещь, в которую вложен чей-то труд. А уж к оружию, которое поступало под его опеку, он относился со священным трепетом. Каждый автомат он буквально нянчил в ладонях, любуясь совершенством замысла и формы, воплощенных в металле.
Может показаться странным, но прапорщик Кудряшов, носивший на плечах погоны, никогда не задумывался над тем, что оружие, которое он сберегал, предназначено убивать. Он сохранял имущество с тем же старанием, с которым в колхозе сберегал бы зерно, на топливном складе — уголь, поскольку верил, что все это есть общественное достояние и растрачивать его — значит обеднять общество и казну.
Задумавшись, Кудряшов не заметил, как за его спиной из тени деревьев возник человек. Только когда совсем рядом хрустнула щебенка, прапорщик обернулся. Но уже ничего не увидел. Жизнь и сознание ушли из него так, словно в помещении погасили свет — наступила полная темнота и полная тишина…
***
В короткий срок Гулливер поставил оружейный бизнес на широкую ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78