Если каждому верить, то выйдет, что весь город населен фотокорами. Но она знала: ключевое слово в этом пении «щелкнуть». На большее желания обладателей дорогих фотокамер не распространялись.
Но если она понравилась, почему же он, заступник, не откликнулся на её, пусть скрытый, призыв?
И тут ход её мыслей изменился. Почему фотография Леонида у Сундука? Спросить об этом опасно. Она знала — в казино не любили любопытных. Когда утонула Светлана Рощина, красивая эскорт-дама, Леночка спросила Зою, как это могло случиться. «Красный директор» взглянула строго: «Любопытные часто тонут», — и отошла.
Смутное подозрение родилось в момент, когда к Сундуку подошли два амбала — Комар с полутораметровыми плечами и Жатый — мордоворот с носом, расплющенным в драке так, что от украшения лица остались всего две черные дырки — ноздри.
Не говоря ничего, Сундук сунул карточку Жатому, словно сдавал карту — изображением вниз. Потом сказал:
— Приглядись и запомни. И только тихо, без шума. Хоп?
Леночка поняла: Леонида собираются убить.
Женщины чаще бывают отважнее, жестче и решительнее мужчин. Помочь, предупредить Леночка решилась сразу. Важно его найти.
После первой их встречи Леночка видела Леонида дважды, правда, издалека, но она не могла ошибиться. И оба раза он оказывался у гастронома на Охотской. Он выходил оттуда с покупками. Обычно съестное приобретают вблизи дома, не таскать же его с собой по всему городу. Что, если подождать Леонида у магазина?
Рубцов возвращался домой около десяти вечера. Шел дождь, и оттого раньше времени наступили туманные сырые сумерки. Раньше времени зажглись редкие уличные фонари.
Леонид увидел женщину издалека. Она стояла на углу двух улиц под вывеской гастронома. Зонтик, поднятый высоко над головой, плохо спасал от холодных струй. А женщина стояла с обреченностью часового, забытого разводящим и не смеющего уйти с поста.
Никто не может толково объяснить, что такое интуиция. Человек нередко чувствует неприятность, которая с ним обязательно случается. Отчего? Рубцов не мог объяснить, что заставило его подумать, будто женщина ждет его. Он ни с кем не договаривался о свидании. Женщина казалась незнакомой, и на кой черт ей ожидать его под дождем? Тем не менее он насторожился, словно почувствовал опасность.
— Леонид, это вы?
— Вы меня?
Она повыше подняла зонтик, чтобы свет витрины позволил лучше разглядеть её.
— Я Елена…
Теперь он узнал её.
— Вас опять кто-то преследует?
Вопрос прозвучал довольно игриво, и тем не менее она отнеслась к нему серьезно.
— Боюсь, в этот раз все иначе. Я ждала вас, чтобы предупредить.
Что мог подумать человек, всю жизнь связанный со специальной службой? Женщина, которую он видел всего раз в жизни, предупреждала его об опасности. Это очень походило на провокацию. Но кто мог подослать к нему эту молодую и красивую женщину и для чего?
— Спасибо. Вы из-за этого ждали меня? Сказали бы мне такое, не поверил бы.
— Вас никогда не ждали женщины?
— Конечно, нет. Ждать — удел мужчин.
— Выходит, не всегда.
Он решил не продолжать эту тему.
— Может, расскажете, о чем вы хотели меня предупредить?
— Не знаю точно, но мне кажется, вас заказали.
Он понял, но попросил уточнений. Леночка, не называя места, где слышала разговор, не упоминая имен, изложила суть своих подозрений.
— Почему вы решили, что речь шла именно обо мне?
— Я видела у них вашу фотографию.
— Спасибо, хотя мне неприятно, что вам пришлось мокнуть. Вам далеко? — Рубцов посмотрел на продрогшую Леночку. — Я вас провожу.
— Может, не надо? — Она и хотела, чтобы он пошел с ней, но в то же время помнила, как отстранение он вел себя в их первую встречу, и не хотела навязываться.
Рубцов понял это по-своему. Женщина всегда стремится выглядеть привлекательной, а она мокрая, волосы утратили форму, ей неприятно, чтобы это видел мужчина.
— Надо. — Рубцов взял её под руку. — Давайте ваш зонт. Нам далеко?
— Нет, — теперь она боялась, как бы он не передумал, — почти рядом. На Спасской.
— Пошли.
Леночка плотнее прижалась к нему, чтобы зонт закрывал их обоих, но этого не получилось. Тогда Рубцов сдвинул звеневший под ливнем купол влево, прикрывая даму. Стекавшая с зонта вода попадала на плечо, но он не обращал внимания.
— Почему вы решили меня предупредить?
— Почему? — Леночка ответила не сразу. — Как в сказке: лев помог мышонку, мышонок спас в беде льва.
— Выходит, я лев? — Рубцов скептически хмыкнул. — Вот уж никогда не думал.
— Вы человек, который умеет заботиться о других. Не так? Есть люди, которые живут для других…
— Блаженные? Есть, согласен. Все они со сдвинутой крышей.
— Вы тоже?
— Почему вы решили, что я живу для других? Видеть явления ещё не значит понимать их суть. Я принимаю к сердцу чужие беды, насколько это диктуют понятия о чести военного, не больше.
— Но вы рисковали собой ради меня, незнакомой женщины.
— Считаете, это от высокой человечности? Просто служба развила во мне качества сторожевого пса. Барбоса, если угодно. За пятнадцать лет службы я понял — моя кормежка и место в теплой конуре зимой зависят от того, насколько правильно я буду выбирать время и объекты, на которые надо гавкать, а на кого нельзя просто оскалиться. Даже милиция не замечает того, что ей не положено замечать. Я барбос понятливый и потому стараюсь.
Леночка засмеялась.
— Вы циник или комик?
— Просто человек, который видит и говорит правду.
— Хорошо. Тогда получается, что барбоса можно заставить не гавкать, подкинув сосисочку…
— Не суживайте диапазон возможностей. Наши барбосы перестают гавкать не только при виде сосиски, но и после бутылки водки. Или когда к ним подпускают сучку…
— Фу!
— Вы меня удивляете: видите, что мы в куче дерьма, и пугаетесь слов, которые это дерьмо характеризуют.
— Хорошо, я не буду. А почему вы не перестаете… — Леночка подыскивала слово.
— Не перестаю гавкать? — Рубцов без жалости к себе подсказал ей. И тут же ответил: — Не привык брать пищу из чужих рук. Устойчивый рефлекс верного пса, не больше. Понимаю: сосиска — вкусно, а схватить её не могу. И получается: мне протягивают нечто вкусное, а я норовлю в руку вцепиться. Псы, что поумнее, берут, жиреют, становятся гладкими, по ночам гавкают для острастки, и все у них путем. Как говорят, волки сыты, и овцы довольны.
— Значит, все же сожалеете?
— В сознании. А в делах преодолеть себя не могу. Чтобы хоть как-то себя оправдать, ссылаюсь на рефлексы…
— Почему же не бросите армию, если невмоготу?
— Почему собака, сидящая на цепи, в конце концов перестает рваться? Да потому, что ничего другого она делать не умеет. Куда мне? В коммерцию? Там надо жульничать, ловчить, а надо мной висит призрак закона: запрещено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Но если она понравилась, почему же он, заступник, не откликнулся на её, пусть скрытый, призыв?
И тут ход её мыслей изменился. Почему фотография Леонида у Сундука? Спросить об этом опасно. Она знала — в казино не любили любопытных. Когда утонула Светлана Рощина, красивая эскорт-дама, Леночка спросила Зою, как это могло случиться. «Красный директор» взглянула строго: «Любопытные часто тонут», — и отошла.
Смутное подозрение родилось в момент, когда к Сундуку подошли два амбала — Комар с полутораметровыми плечами и Жатый — мордоворот с носом, расплющенным в драке так, что от украшения лица остались всего две черные дырки — ноздри.
Не говоря ничего, Сундук сунул карточку Жатому, словно сдавал карту — изображением вниз. Потом сказал:
— Приглядись и запомни. И только тихо, без шума. Хоп?
Леночка поняла: Леонида собираются убить.
Женщины чаще бывают отважнее, жестче и решительнее мужчин. Помочь, предупредить Леночка решилась сразу. Важно его найти.
После первой их встречи Леночка видела Леонида дважды, правда, издалека, но она не могла ошибиться. И оба раза он оказывался у гастронома на Охотской. Он выходил оттуда с покупками. Обычно съестное приобретают вблизи дома, не таскать же его с собой по всему городу. Что, если подождать Леонида у магазина?
Рубцов возвращался домой около десяти вечера. Шел дождь, и оттого раньше времени наступили туманные сырые сумерки. Раньше времени зажглись редкие уличные фонари.
Леонид увидел женщину издалека. Она стояла на углу двух улиц под вывеской гастронома. Зонтик, поднятый высоко над головой, плохо спасал от холодных струй. А женщина стояла с обреченностью часового, забытого разводящим и не смеющего уйти с поста.
Никто не может толково объяснить, что такое интуиция. Человек нередко чувствует неприятность, которая с ним обязательно случается. Отчего? Рубцов не мог объяснить, что заставило его подумать, будто женщина ждет его. Он ни с кем не договаривался о свидании. Женщина казалась незнакомой, и на кой черт ей ожидать его под дождем? Тем не менее он насторожился, словно почувствовал опасность.
— Леонид, это вы?
— Вы меня?
Она повыше подняла зонтик, чтобы свет витрины позволил лучше разглядеть её.
— Я Елена…
Теперь он узнал её.
— Вас опять кто-то преследует?
Вопрос прозвучал довольно игриво, и тем не менее она отнеслась к нему серьезно.
— Боюсь, в этот раз все иначе. Я ждала вас, чтобы предупредить.
Что мог подумать человек, всю жизнь связанный со специальной службой? Женщина, которую он видел всего раз в жизни, предупреждала его об опасности. Это очень походило на провокацию. Но кто мог подослать к нему эту молодую и красивую женщину и для чего?
— Спасибо. Вы из-за этого ждали меня? Сказали бы мне такое, не поверил бы.
— Вас никогда не ждали женщины?
— Конечно, нет. Ждать — удел мужчин.
— Выходит, не всегда.
Он решил не продолжать эту тему.
— Может, расскажете, о чем вы хотели меня предупредить?
— Не знаю точно, но мне кажется, вас заказали.
Он понял, но попросил уточнений. Леночка, не называя места, где слышала разговор, не упоминая имен, изложила суть своих подозрений.
— Почему вы решили, что речь шла именно обо мне?
— Я видела у них вашу фотографию.
— Спасибо, хотя мне неприятно, что вам пришлось мокнуть. Вам далеко? — Рубцов посмотрел на продрогшую Леночку. — Я вас провожу.
— Может, не надо? — Она и хотела, чтобы он пошел с ней, но в то же время помнила, как отстранение он вел себя в их первую встречу, и не хотела навязываться.
Рубцов понял это по-своему. Женщина всегда стремится выглядеть привлекательной, а она мокрая, волосы утратили форму, ей неприятно, чтобы это видел мужчина.
— Надо. — Рубцов взял её под руку. — Давайте ваш зонт. Нам далеко?
— Нет, — теперь она боялась, как бы он не передумал, — почти рядом. На Спасской.
— Пошли.
Леночка плотнее прижалась к нему, чтобы зонт закрывал их обоих, но этого не получилось. Тогда Рубцов сдвинул звеневший под ливнем купол влево, прикрывая даму. Стекавшая с зонта вода попадала на плечо, но он не обращал внимания.
— Почему вы решили меня предупредить?
— Почему? — Леночка ответила не сразу. — Как в сказке: лев помог мышонку, мышонок спас в беде льва.
— Выходит, я лев? — Рубцов скептически хмыкнул. — Вот уж никогда не думал.
— Вы человек, который умеет заботиться о других. Не так? Есть люди, которые живут для других…
— Блаженные? Есть, согласен. Все они со сдвинутой крышей.
— Вы тоже?
— Почему вы решили, что я живу для других? Видеть явления ещё не значит понимать их суть. Я принимаю к сердцу чужие беды, насколько это диктуют понятия о чести военного, не больше.
— Но вы рисковали собой ради меня, незнакомой женщины.
— Считаете, это от высокой человечности? Просто служба развила во мне качества сторожевого пса. Барбоса, если угодно. За пятнадцать лет службы я понял — моя кормежка и место в теплой конуре зимой зависят от того, насколько правильно я буду выбирать время и объекты, на которые надо гавкать, а на кого нельзя просто оскалиться. Даже милиция не замечает того, что ей не положено замечать. Я барбос понятливый и потому стараюсь.
Леночка засмеялась.
— Вы циник или комик?
— Просто человек, который видит и говорит правду.
— Хорошо. Тогда получается, что барбоса можно заставить не гавкать, подкинув сосисочку…
— Не суживайте диапазон возможностей. Наши барбосы перестают гавкать не только при виде сосиски, но и после бутылки водки. Или когда к ним подпускают сучку…
— Фу!
— Вы меня удивляете: видите, что мы в куче дерьма, и пугаетесь слов, которые это дерьмо характеризуют.
— Хорошо, я не буду. А почему вы не перестаете… — Леночка подыскивала слово.
— Не перестаю гавкать? — Рубцов без жалости к себе подсказал ей. И тут же ответил: — Не привык брать пищу из чужих рук. Устойчивый рефлекс верного пса, не больше. Понимаю: сосиска — вкусно, а схватить её не могу. И получается: мне протягивают нечто вкусное, а я норовлю в руку вцепиться. Псы, что поумнее, берут, жиреют, становятся гладкими, по ночам гавкают для острастки, и все у них путем. Как говорят, волки сыты, и овцы довольны.
— Значит, все же сожалеете?
— В сознании. А в делах преодолеть себя не могу. Чтобы хоть как-то себя оправдать, ссылаюсь на рефлексы…
— Почему же не бросите армию, если невмоготу?
— Почему собака, сидящая на цепи, в конце концов перестает рваться? Да потому, что ничего другого она делать не умеет. Куда мне? В коммерцию? Там надо жульничать, ловчить, а надо мной висит призрак закона: запрещено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78