Уитни подняла голову, встретившись с потемневшими глазами Гарнера.
— Эти завшивевшие воры и предатели, скопившиеся на наших границах, надеются избежать судебного преследования, возбужденно разглагольствовал Байрон. — Они уже давно существуют в этом жалком состоянии, так что сами стали походить на животных, пресмыкаясь в собственной грязи. Они отбросили все представления о нравственности и приличиях! И пытались всю страну ввергнуть в такое же состояние хаоса и анархии, но, слава Богу, им это не удалось!
Уитни с трудом сдерживала негодование. Винокуры заслуживают веревки, сказал он! И люди на границе, замкнутые со всех сторон горами и вынужденные тяжким трудом добывать средства для существования, все поголовно вшивые преступники, которые валяются в собственном дерьме и не имеют ни гордости, ни чести, ни достоинства. Ее отец — подлый предатель, и ее любимые дружные соседи — грязные животные… Дядюшка Харви, тетушка Сара… тетушка Кейт! Она застыла и видела, как потемнело от ярости лицо Гарнера.
И она одно из этих грязных животных — именно на это и намекал Байрон. Не желая открыто противиться ультиматуму Гарнера, он нашел иной способ унизить ее… более подлый. И, судя по лицу Гарнера, он тоже так думал. Вот почему он больше не стал к ней прикасаться. Святой Габриэль, как же тяжело!
Гарнер видел, как старается сдерживаться Уитни, выслушивая оскорбительные речи его отца. Глаза ее потемнели от боли, тело напряглось. Убежденный в своей правоте Байрон Таунсенд только что втоптал в грязь все, что так любила и ценила его Уитни. Гарнер читал боль и опустошение в ее сердце.
Уитни сжала побелевшими пальцами столешницу, резко встала и оттолкнула стул. Ее лицо исказилось от оскорбления и отчаяния, она обвела всех блуждающим взглядом и пошла прочь. Гарнер вскочил на ноги, с болью провожая каждый ее шаг, затем обернулся к своим родственникам.
Таунсенды сидели невозмутимые и надменные, полные высокомерного презрения и убежденные в своей неоспоримой правоте по любым вопросам жизни. Вероятно, они искренне верили в подлые и отравляющие сознание слухи о жестоких и грубых нравах, царящих на границе. Во всяком случае, Байрон произносил все эти обвинения совершенно убежденно. Да это же просто миф, понял Гарнер, миф, созданный людьми его класса, миф, которым они пытались отгородиться от тяжелого положения населения на границах. И либо в пылу злости, либо ничего не замечая вокруг со своим обычным высокомерием, Байрон только что обрушил свои жестокие суждения на Уитни, словно град ударов дубинкой.
А она сидела здесь, храбро выдержав экзамен на проверку, достойно вела себя за роскошно сервированным столом, не сделав ни одной осечки, героически терпела их открытое презрение… а затем подверглась их грязным оскорблениям, не позволив себе отомстить тем же! Весь дрожа от негодования, он повернулся к Байрону:
— Вы жестокий негодяй! — Его голос дрожал от давно кипевшей в нем ярости, подогреваемой воспоминаниями о таком же презрительном отношении к себе. Он больше не мог играть роль кающегося сына. — Если вы еще когда-нибудь позволите себе по отношению к моей жене что-либо подобное, клянусь, я не знаю, что с вами сделаю! — Гарнер изо всех сил ударил кулаком по столу и стремительно покинул зал, не обращая внимания на звон разбитых бокалов.
Эзра настороженно и проницательно наблюдал за неожиданным мятежом внука. И пока Байрон возмущенно сыпал проклятиями, а ошеломленная Маделайн пыталась подобрать слова, чтобы выразить свое потрясение, старик допивал разбавленное водой вино, криво усмехаясь про себя.
Глава 16
Уитни стояла перед окном в своей комнате, испытывая полную опустошенность, как будто у нее отняли все жизненные силы, оставив только боль. Страшное видение повешенного отца сменялось воспоминанием о гневном лице Гарнера и открытом презрении его семьи к ней и ее происхождению.
Она не слышала, как тихо открылась и затворилась дверь, как вошел и застыл около двери Гарнер. Плечи у нее поникли, и она в отчаянии прижалась лбом к холодному стеклу. Сможет ли она провести в этом доме еще хоть один день?
Он видел ее отчаяние и чувствовал, что злость его испаряется, оставляя в его сердце пустоту и боль за Уитни. Его гордая и отважная маленькая Уитни пила виски как мужчина, бегала как олень, торговалась как багдадский купец и в драке допускала нечестные приемы. И при всем этом оказалась невероятно ранимой и чуткой. Как остро и живо реагирует она на грубые слова… и на поцелуи. Он вдруг с удивлением осознал: она живо реагирует на его поцелуи, на его ласки! В ней просыпалась женщина каждый раз, когда он ее любил, и она горячо и страстно отзывалась на его ласки, дарила ему свою нежность и тепло, согревая его заледеневшее от одиночества сердце.
Гарнер ощутил в себе свойственное мужчине стремление защитить ее, утешить и успокоить. И, поддавшись этому порыву, он полностью забыл о грозящей ему опасности. Он тихо приблизился к ней:
— Уитни…
Она испуганно обернулась, поспешно вытерла слезы и в панике окинула взглядом комнату.
— Я знаю, что не дождалась, когда мне будет позволено уйти… Но больше я не могла… — У нее перехватило горло от подступивших рыданий.
Гарнер молчал, и, видя его искаженное лицо, она испытала настоящий страх и отступила назад, упершись спиной в открытый ставень.
— Я не хотела тебя рассердить. Мне никогда не приходилось сидеть за таким богатым столом, возможно, я где-то и допустила ошибку. Но я ничего не сказала о своем отце… и не скажу. Это я обещаю. — Она крепко стиснула зубы, но сознание своей полной капитуляции перед ним оказалось слишком серьезным испытанием для ее гордого сердца. Она отчаянно пыталась удержать слезы, но это ей не удалось, и она метнулась к выходу.
— Уитни, — мягко проговорил Гарнер, схватив ее за руку. Но она сопротивлялась, а он опасался сделать ей больно. — То, что сказал мой отец…
— Это правда? — выговорила она сквозь слезы, с дрожью наблюдая за гневом, полыхнувшим в его глазах. — Неужели они собираются повесить винокуров? И моего отца действительно убьют?
Страдая от ее ужаса и боли, Гарнер с трудом заставил себя ответить:
— Не бойся, Уитни, их не повесят.
Она чуть расслабилась, и он привлек ее ближе к себе. Когда у нее опять брызнули слезы, он мог думать только о том, чтобы обнять ее, укрыть в своих объятиях и поцелуями унять эти слезы.
— Моя семья… Мои люди в долине… Они вовсе не животные… а очень хорошие и добрые люди. Они готовы отдать человеку последнюю рубашку…
— Или пироги из своей печки, — подсказал Гарнер, обнимая ее.
— И мой отец никакой не предатель. Он участвовал в Войне за независимость и два раза был ранен англичанами. Он сражался с генералом Джорджем в Фордж-Вэлли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121