Помню — стихи были красивые… но ни одной строчки, ни одного слова не помню…
— Иди домой, — посоветовала ей Норма. — К Постуму. Он вырастет и станет похож на Элия. Летиция замотала головой:
— Нет, нет, он должен быть другим! Иначе он будет таким же несчастным! — Она поднялась. — Не могу одна, — призналась Августа. — Надо все время, чтобы кто-то был рядом. Тогда принуждаешь себя держаться. Тебе деньги не нужны? Прислать чек?
Норма отрицательно покачала головой:
— Прибереги состояние для Постума. Миллион растратить легче, чем сто сестерциев.
— Да? — вполне искренне удивилась Летиция. — Надо попробовать. Может, пойти поиграть в алеаториум? Немножко. Тысяч пять-шесть взять с собой и поиграть. Ты не знаешь, Элий был игроком?
— Не знаю.
— И я не знаю. Я о нем почти ничего не знаю. Я пришлю чек.
— Не надо!
Средства у клиники были. Со всех концов Империи поступали пожертвования. У кого не было денег, несли драгоценности. Норма подумывала, не создать ли банк данных для подбора доноров костного мозга.
Денег было достаточно — не хватало времени.
Дверь в таблин вновь отворилась и без приглашения влетела Юлия Кумекая в белой развевающейся столе.
— Девочки, ну как вы? Хорошо выглядите. Обе, — бессовестно солгала Юлия. — Глядя на вас, я чувствую себя виноватой. Да, да, сейчас время рожать новых солдатиков. Надо и мне срочно обрюхатиться!
Несмотря на все протесты медиков, в палату к Руфину постоянно заходили секретари и кураторы. Руфин все еще был императором, и без его закорючки на документе не могло решиться ни одно важное дело. Люди возникали в палате, как боги из машины в греческих трагедиях, выкрикивали свои краткие реплики и тут же исчезали. Оставалось лишь тихое жужжание кварцевых ламп, запах лекарств и боль. Боль, которую не могли снять никакие лекарства. У Руфина не было близких родственников, чтобы сделать пересадку костного мозга. А мозг, пересаженный от постороннего донора, не прижился. Если бы Александр был жив, он мог бы спасти отца. Пассивно, одним своим существованием, как и должен был все делать в жизни — просто жить, и одним этим фактом заставлять двигаться огромную махину Империи. Но Александра убили. И Руфин даже не знал, кто. А его дочь слишком мала, чтобы послужить донором.
Чуда не произошло. Император умирал. И так он держался поразительно долго. Почти все, кто был рядом с ним в тот день и кому не сделали пересадку, уже умерли. Криспина приходила редко. В первые дни Руфин справлялся о ней, требовал, потом звал, потом умолял, в телефонной трубке будто издалека звучал ее голос, равнодушный и какой-то механический. Явилась Мелия, первая его супруга, долго сидела у постели и молчала. В конце концов он прогнал ее. Мелия постоянно говорила об Александре, и, глядя на нее, Руфин видел перистиль, залитый зеленым светом, и пурпурные пятна крови на полу, и тело Цезаря, изуродованное смертью, почти уже не человеческое, будто сломанное посередине.
Но сегодня Руфин потребовал, чтобы Криспина пришла. И она не посмела отказаться. Он все еще император. Красивая, полнотелая, немного бледная, она смотрела на Руфина пустыми глазами, и в них не было ни сочувствия, ни жалости — одно равнодушие.
— Почему не приходишь? — спросил Руфин.
— Посещать облученных опасно. — Она даже не нашла нужным скрыть истинную причину своего отдаления.
— Боишься? — говорить ему было трудно: язык и губы опухли, Руфин с трудом выталкивал из отекшей гортани слова.
— Я и так рисковала, пытаясь зачать наследника сразу после родов. Но ты не смог ничего сделать! — В ее голосе звучал гнев. — Не смог даже назначить нашу крошку своей наследницей! Она самый прекрасный, самый лучший ребенок в мире. А ты…
— Это невозможно, — прохрипел Руфин. — Я не могу нарушить закон.
— Тогда о чем нам говорить?
— Хотел проститься.
— Прощай, — сказала она равнодушно.
— Поцелуй на прощание, — попросил Руфин.
— У тебя губы распухли… — Она брезгливо передернула плечами.
После ее ухода в воздухе повис терпкий запах духов. Он смешался с запахом лекарств, превратившись в отвратительную тошнотворную смесь.
Выйдя из палаты, Криспина столкнулась в криптопортике с двумя десятками ожидавших. Среди посетителей она узнала Сервилию Кар, поэта Кумия, проходимца Силана, который высмеял ее и Руфина, переделав комедию Плавта.
Досталось еще и Элию. Но Элий принялся, как плебей, ломаться на сцене вместе с подонками-актеришками и тем самым еще больше унизил Августа. Криспине еще тогда, после спектакля хотелось расцарапать лицо Силану. Сейчас злость вернулась с двойною силой. Криспина подошла к драматургу.
— Подлец! Ты во всем виноват! Ты и такие, как ты! Все — негодяи!
Стоявшие рядом литераторы засмеялись. Она повернулась к ним, окинула каждого гневным взглядом. А они пытались подавить улыбки, но напрасно.
— Здесь что-то смешное? — закричала она. — В этой клинике что-то смешное? Облученные, обожженные — они смешны? Они умирают — это смешно? — Ей уже и вправду казалось, что ежедневно, стиснув руки и наполнив сердце мужеством, она приходила сюда, чтобы провести долгие часы у постели умирающего мужа, как это делали другие.
У посетителей сделались строгие скорбные лица. Но это взбесило будущую вдову еще больше. Криспина размахнулась, ткнула кулачком в ближайшее лицо. Кто-то схватил ее за локти и отвел в сторону. Криспина обернулась, готовая влепить пощечину. Перед ней был банкир Пизон.
— Дядюшка…— Она растерялась и оставила попытки вырваться.
— Бедная девочка, ты так измучена, тебе надо домой, — фальшиво засюсюкал Пизон. — Ступай, детка, мои люди тебя проводят.
— Они не считают меня настоящей Августой…
— Ты устала. Всякое может показаться в таком состоянии.
И Пизон повел ее к дверям. Он умел убеждать. Если требовал момент, врал бессовестно, но ему почему-то верили.
— О боги, какая дура! — вздохнула Сервилия.
И тут она увидела у входа в криптопортик Норму Галликан в темной тунике и в темном платке, плотно обвязанном вокруг головы. А рядом с Нормой стояла Летиция. Белая стола доходила молодой женщине до щиколотки. Сервилия не видела дочери с тех пор, как она… Она прикидывала в уме и не могла сосчитать. Сколько же дней они не виделись? Кажется, со дня свадьбы. Неужели со дня свадьбы? Летти изменилась. Выросла еще немного. И повзрослела. Летиция позвонила матери один только раз, когда родился Постум. «Мама, у меня сын», — голос ее дрожал. «А мне все равно», — ответила Сервилия и повесила трубку.
А тут она будто увидела себя со стороны — она тоже когда-то носила траур. Правда, она носила траур по человеку, которого никогда не любила. Как хорошо носить траур и при этом не страдать. Тот траур дарил ей незабываемое чувство превосходства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Иди домой, — посоветовала ей Норма. — К Постуму. Он вырастет и станет похож на Элия. Летиция замотала головой:
— Нет, нет, он должен быть другим! Иначе он будет таким же несчастным! — Она поднялась. — Не могу одна, — призналась Августа. — Надо все время, чтобы кто-то был рядом. Тогда принуждаешь себя держаться. Тебе деньги не нужны? Прислать чек?
Норма отрицательно покачала головой:
— Прибереги состояние для Постума. Миллион растратить легче, чем сто сестерциев.
— Да? — вполне искренне удивилась Летиция. — Надо попробовать. Может, пойти поиграть в алеаториум? Немножко. Тысяч пять-шесть взять с собой и поиграть. Ты не знаешь, Элий был игроком?
— Не знаю.
— И я не знаю. Я о нем почти ничего не знаю. Я пришлю чек.
— Не надо!
Средства у клиники были. Со всех концов Империи поступали пожертвования. У кого не было денег, несли драгоценности. Норма подумывала, не создать ли банк данных для подбора доноров костного мозга.
Денег было достаточно — не хватало времени.
Дверь в таблин вновь отворилась и без приглашения влетела Юлия Кумекая в белой развевающейся столе.
— Девочки, ну как вы? Хорошо выглядите. Обе, — бессовестно солгала Юлия. — Глядя на вас, я чувствую себя виноватой. Да, да, сейчас время рожать новых солдатиков. Надо и мне срочно обрюхатиться!
Несмотря на все протесты медиков, в палату к Руфину постоянно заходили секретари и кураторы. Руфин все еще был императором, и без его закорючки на документе не могло решиться ни одно важное дело. Люди возникали в палате, как боги из машины в греческих трагедиях, выкрикивали свои краткие реплики и тут же исчезали. Оставалось лишь тихое жужжание кварцевых ламп, запах лекарств и боль. Боль, которую не могли снять никакие лекарства. У Руфина не было близких родственников, чтобы сделать пересадку костного мозга. А мозг, пересаженный от постороннего донора, не прижился. Если бы Александр был жив, он мог бы спасти отца. Пассивно, одним своим существованием, как и должен был все делать в жизни — просто жить, и одним этим фактом заставлять двигаться огромную махину Империи. Но Александра убили. И Руфин даже не знал, кто. А его дочь слишком мала, чтобы послужить донором.
Чуда не произошло. Император умирал. И так он держался поразительно долго. Почти все, кто был рядом с ним в тот день и кому не сделали пересадку, уже умерли. Криспина приходила редко. В первые дни Руфин справлялся о ней, требовал, потом звал, потом умолял, в телефонной трубке будто издалека звучал ее голос, равнодушный и какой-то механический. Явилась Мелия, первая его супруга, долго сидела у постели и молчала. В конце концов он прогнал ее. Мелия постоянно говорила об Александре, и, глядя на нее, Руфин видел перистиль, залитый зеленым светом, и пурпурные пятна крови на полу, и тело Цезаря, изуродованное смертью, почти уже не человеческое, будто сломанное посередине.
Но сегодня Руфин потребовал, чтобы Криспина пришла. И она не посмела отказаться. Он все еще император. Красивая, полнотелая, немного бледная, она смотрела на Руфина пустыми глазами, и в них не было ни сочувствия, ни жалости — одно равнодушие.
— Почему не приходишь? — спросил Руфин.
— Посещать облученных опасно. — Она даже не нашла нужным скрыть истинную причину своего отдаления.
— Боишься? — говорить ему было трудно: язык и губы опухли, Руфин с трудом выталкивал из отекшей гортани слова.
— Я и так рисковала, пытаясь зачать наследника сразу после родов. Но ты не смог ничего сделать! — В ее голосе звучал гнев. — Не смог даже назначить нашу крошку своей наследницей! Она самый прекрасный, самый лучший ребенок в мире. А ты…
— Это невозможно, — прохрипел Руфин. — Я не могу нарушить закон.
— Тогда о чем нам говорить?
— Хотел проститься.
— Прощай, — сказала она равнодушно.
— Поцелуй на прощание, — попросил Руфин.
— У тебя губы распухли… — Она брезгливо передернула плечами.
После ее ухода в воздухе повис терпкий запах духов. Он смешался с запахом лекарств, превратившись в отвратительную тошнотворную смесь.
Выйдя из палаты, Криспина столкнулась в криптопортике с двумя десятками ожидавших. Среди посетителей она узнала Сервилию Кар, поэта Кумия, проходимца Силана, который высмеял ее и Руфина, переделав комедию Плавта.
Досталось еще и Элию. Но Элий принялся, как плебей, ломаться на сцене вместе с подонками-актеришками и тем самым еще больше унизил Августа. Криспине еще тогда, после спектакля хотелось расцарапать лицо Силану. Сейчас злость вернулась с двойною силой. Криспина подошла к драматургу.
— Подлец! Ты во всем виноват! Ты и такие, как ты! Все — негодяи!
Стоявшие рядом литераторы засмеялись. Она повернулась к ним, окинула каждого гневным взглядом. А они пытались подавить улыбки, но напрасно.
— Здесь что-то смешное? — закричала она. — В этой клинике что-то смешное? Облученные, обожженные — они смешны? Они умирают — это смешно? — Ей уже и вправду казалось, что ежедневно, стиснув руки и наполнив сердце мужеством, она приходила сюда, чтобы провести долгие часы у постели умирающего мужа, как это делали другие.
У посетителей сделались строгие скорбные лица. Но это взбесило будущую вдову еще больше. Криспина размахнулась, ткнула кулачком в ближайшее лицо. Кто-то схватил ее за локти и отвел в сторону. Криспина обернулась, готовая влепить пощечину. Перед ней был банкир Пизон.
— Дядюшка…— Она растерялась и оставила попытки вырваться.
— Бедная девочка, ты так измучена, тебе надо домой, — фальшиво засюсюкал Пизон. — Ступай, детка, мои люди тебя проводят.
— Они не считают меня настоящей Августой…
— Ты устала. Всякое может показаться в таком состоянии.
И Пизон повел ее к дверям. Он умел убеждать. Если требовал момент, врал бессовестно, но ему почему-то верили.
— О боги, какая дура! — вздохнула Сервилия.
И тут она увидела у входа в криптопортик Норму Галликан в темной тунике и в темном платке, плотно обвязанном вокруг головы. А рядом с Нормой стояла Летиция. Белая стола доходила молодой женщине до щиколотки. Сервилия не видела дочери с тех пор, как она… Она прикидывала в уме и не могла сосчитать. Сколько же дней они не виделись? Кажется, со дня свадьбы. Неужели со дня свадьбы? Летти изменилась. Выросла еще немного. И повзрослела. Летиция позвонила матери один только раз, когда родился Постум. «Мама, у меня сын», — голос ее дрожал. «А мне все равно», — ответила Сервилия и повесила трубку.
А тут она будто увидела себя со стороны — она тоже когда-то носила траур. Правда, она носила траур по человеку, которого никогда не любила. Как хорошо носить траур и при этом не страдать. Тот траур дарил ей незабываемое чувство превосходства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87