Представляю, каково тебе пришлось.
– Что он тебе рассказал?
– Как она умерла. Как сильно он ее любил. Шон вдруг снова разозлилась на Дэвида. Он эксплуатировал дочь ради достижения своей цели.
– Он сыграл на твоих чувствах, – сказала она. Мег помрачнела.
– Я так не думаю. Мне кажется, ему просто необходимо было выговориться.
– Почему он не выговорился передо мной? У него было на это три года.
– Извини. – Мег замкнулась. – Мне не следовало ничего говорить.
Шон была рада, что в палатке темно. Она надеялась, что по ее лицу Мег не могла догадаться о том, что с ней творилось.
– Он рассказал тебе, как она умерла? – тихо спросила она. Она должна была это узнать.
– Он сказал, что она утонула. Что это была его вина; что он не проследил за ней, хотя обязан был это сделать.
Шон закрыла глаза. Он сказал Мег правду.
– Ты могла смотреть ему в глаза после того, как он сказал тебе это? Как ты могла заниматься с ним любовью?
Глаза Мег распахнулись так широко, что Шон увидела отражение лампы в бледных радужных оболочках ее глаз. Но Мег не отвечала.
– Я полагаю, что он воспользовался этой историей, чтобы вызвать сочувствие к собственной персоне. – Шон не удержалась и сбилась на язвительный тон.
Мег покачала головой.
– Ты невероятно злопамятна.
Шон бросила влажную тряпку в угол палатки.
– Заткнись, Мег! – крикнула она. – Это не твоя дочь умерла.
– Не моя. – Мег отодвинула сетку, готовясь уйти. – Но это была дочь Дэвида так же, как и твоя. Я думаю, ты об этом забыла.
Шон лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Дэвида, и пыталась торговаться с Богом. Позволь ему выжить, и я больше никогда не подумаю об Ивене.
Мег была права. Она забыла, что Хэзер – дочь Дэвида, так же как и ее дочь. Она избрала самый легкий путь; легче и удобнее гневаться, чем ощутить чужое страдание на вершине собственного горя, чем вникнуть в переплетение страдания и вины. Гнев оказался самым удобным выходом из положения.
Кризис наступил среди ночи; жар резко понизился, к Дэвиду стало возвращаться сознание. Он выпил глоток воды из ее ладони. Шон почти не спала; в эту ночь она прижимала к себе Дэвида так же, как он обнимал ее прошлой ночью. Спальный мешок насквозь промок от его пота. Он ничего не говорил, только один раз согнул колени и простонал ей на ухо:
– Живот болит.
Утром ему стало лучше, но сохранялась слабость, бледность, дряблость мышц. Он проголодался и говорил шепотом:
– Нет ли чего-нибудь поесть? – спросил он. – С Мег все в порядке?
Шон пошла к костру в надежде раздобыть ему пищу. Ивен сидел там один. Он дал ей несколько фиг, потом взял ее за руки.
– Послушай, Шон, Мег неважно себя чувствует. Дэвид, чтобы встать на ноги, нуждается в чем-то более существенном, чем фиги и рыба, которую не так легко поймать. Мы все нуждаемся в чем-то большем.
Она понимала, что Ивен имеет в виду ружье, и знала, что он прав.
– Ревуны? – спросила она.
– Они под рукой. Это самый простой путь.
Шон представила себе «кафедральный собор» в утреннем свете, ревунов, разбросанных по ветвям фигового дерева. – Они стали нам доверять, – тихо сказала она. – Они даже не возражают, когда мы берем их фиги.
– Не трави мне душу, – ответил Ивен.
Шон чистила клетки эльфов, когда услышала выстрел. Звук вибрировал под шатром, цикады на мгновение затихли, но тут же возобновили свое жужжание, к которому присоединились душераздирающие вопли ревунов. У Шон сдавило горло.
Она положила несколько термитов в одну из клеток, висевших на «игрунковом дереве». Тут прозвучал второй выстрел, и Шон повернулась, всматриваясь в направлении «кафедрального собора». Либо он в первый раз промахнулся, либо только ранил ревуна.
Шон кормила последнего эльфа, когда Ивен вернулся к костру, волоча за собой ружье.
– Первый и последний раз, – сказал он. Его щеки пылали. – Клянусь, я лучше умру с голоду.
Шон взяла у него ружье и осторожно прислонила его к столу.
– Я оставил ее там, вниз по ручью. Просто не мог ее дальше нести. Она как большая мягкая игрушка. Протянутые руки и… нежные глаза.
Я слышала два выстрела.
Ивен сел за стол.
– Я целился в сердце, спустил курок и увидел на ее лице это выражение… такое выражение было бы у тебя или у меня, если бы кто-то, кому мы бесконечно доверяли, предал нас. – Он перевел взгляд на свои руки. Стал вращать вокруг пальца свое обручальное кольцо. – Скажи мне, что она была всего лишь животным, Шон.
– Она была всего лишь животным. Он вздохнул.
– Она упала на землю, другие ревуны подняли крик, но даже сквозь этот шум я услышал, как она пытается вдохнуть. Ловит ртом воздух. – Ивен закрыл глаза и потер их рукой. – Этот звук будет преследовать меня по ночам. Я попал ей в легкие. Я подошел к ней. Она взглянула на меня снизу вверх, я направил ствол прямо ей в сердце и нажал на курок.
Шон передернуло. Ей не раз случалось видеть Ивена в тяжелом состоянии, она достаточно часто видела его слезы, потому что он их не скрывал. Но тут было другое.
– Я не смогу снова на нее посмотреть.
– Я возьму это на себя, – пообещала Шон.
Она услышала вздох облегчения, вырвавшийся из его груди.
– Прости, – сказал он.
– Робин в палатке. Почему бы тебе не полежать немного?
Он покачал головой.
– Мне хочется побыть одному.
Он полез в карман, достал из него коричневые выточенные из дерева четки, и сердце Шон оборвалось.
– Ты сделал то, что должен был сделать, Ивен. – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя.
Обезьянка-ревун оказалась меньше, чем Шон ее себе представляла. Безобидная. Беззащитная. Ее большие карие глаза были и сейчас широко раскрыты. Шон закрыла их, стянув пальцами веки. Она завидовала Ивену – его четкам и его вере. Шон не могла воспользоваться теми средствами утешения, которыми обладал Ивен.
Она не умела разделывать животное – просто следовала логике: извлекла внутренности, промыла брюшную полость водой из ручья. Шон сохранила печень и почки, но закопала остальные внутренние органы. Она закопала также и голову, хотя намеревалась ее сохранить. Если вы убиваете животное для собственного употребления, следует использовать его целиком. Но Шон не могла смотреть на эту голову с ее человеческими чертами. Она отрезала ее с полузакрытыми глазами.
Шон обнаружила единственный зародыш, крошечный и хрупкий. Она и его уложила в выкопанную ямку; не стоит рассказывать об этом Ивену.
Шон содрала с обезьянки шкурку и разрезала тушку на мелкие кусочки, чтобы никто не мог по форме куска определить, что ест обезьяну. Сложила свой полуфабрикат в белый пластиковый пакет и встала, удовлетворенная проделанной работой. Затем сняла свое белье, забрызганное кровью, и тоже уложила в яму, прежде чем засыпать ее землей.
На ужин они ели суп. Бульон получился негустой, но в нем плавало множество тонких кусочков мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Что он тебе рассказал?
– Как она умерла. Как сильно он ее любил. Шон вдруг снова разозлилась на Дэвида. Он эксплуатировал дочь ради достижения своей цели.
– Он сыграл на твоих чувствах, – сказала она. Мег помрачнела.
– Я так не думаю. Мне кажется, ему просто необходимо было выговориться.
– Почему он не выговорился передо мной? У него было на это три года.
– Извини. – Мег замкнулась. – Мне не следовало ничего говорить.
Шон была рада, что в палатке темно. Она надеялась, что по ее лицу Мег не могла догадаться о том, что с ней творилось.
– Он рассказал тебе, как она умерла? – тихо спросила она. Она должна была это узнать.
– Он сказал, что она утонула. Что это была его вина; что он не проследил за ней, хотя обязан был это сделать.
Шон закрыла глаза. Он сказал Мег правду.
– Ты могла смотреть ему в глаза после того, как он сказал тебе это? Как ты могла заниматься с ним любовью?
Глаза Мег распахнулись так широко, что Шон увидела отражение лампы в бледных радужных оболочках ее глаз. Но Мег не отвечала.
– Я полагаю, что он воспользовался этой историей, чтобы вызвать сочувствие к собственной персоне. – Шон не удержалась и сбилась на язвительный тон.
Мег покачала головой.
– Ты невероятно злопамятна.
Шон бросила влажную тряпку в угол палатки.
– Заткнись, Мег! – крикнула она. – Это не твоя дочь умерла.
– Не моя. – Мег отодвинула сетку, готовясь уйти. – Но это была дочь Дэвида так же, как и твоя. Я думаю, ты об этом забыла.
Шон лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Дэвида, и пыталась торговаться с Богом. Позволь ему выжить, и я больше никогда не подумаю об Ивене.
Мег была права. Она забыла, что Хэзер – дочь Дэвида, так же как и ее дочь. Она избрала самый легкий путь; легче и удобнее гневаться, чем ощутить чужое страдание на вершине собственного горя, чем вникнуть в переплетение страдания и вины. Гнев оказался самым удобным выходом из положения.
Кризис наступил среди ночи; жар резко понизился, к Дэвиду стало возвращаться сознание. Он выпил глоток воды из ее ладони. Шон почти не спала; в эту ночь она прижимала к себе Дэвида так же, как он обнимал ее прошлой ночью. Спальный мешок насквозь промок от его пота. Он ничего не говорил, только один раз согнул колени и простонал ей на ухо:
– Живот болит.
Утром ему стало лучше, но сохранялась слабость, бледность, дряблость мышц. Он проголодался и говорил шепотом:
– Нет ли чего-нибудь поесть? – спросил он. – С Мег все в порядке?
Шон пошла к костру в надежде раздобыть ему пищу. Ивен сидел там один. Он дал ей несколько фиг, потом взял ее за руки.
– Послушай, Шон, Мег неважно себя чувствует. Дэвид, чтобы встать на ноги, нуждается в чем-то более существенном, чем фиги и рыба, которую не так легко поймать. Мы все нуждаемся в чем-то большем.
Она понимала, что Ивен имеет в виду ружье, и знала, что он прав.
– Ревуны? – спросила она.
– Они под рукой. Это самый простой путь.
Шон представила себе «кафедральный собор» в утреннем свете, ревунов, разбросанных по ветвям фигового дерева. – Они стали нам доверять, – тихо сказала она. – Они даже не возражают, когда мы берем их фиги.
– Не трави мне душу, – ответил Ивен.
Шон чистила клетки эльфов, когда услышала выстрел. Звук вибрировал под шатром, цикады на мгновение затихли, но тут же возобновили свое жужжание, к которому присоединились душераздирающие вопли ревунов. У Шон сдавило горло.
Она положила несколько термитов в одну из клеток, висевших на «игрунковом дереве». Тут прозвучал второй выстрел, и Шон повернулась, всматриваясь в направлении «кафедрального собора». Либо он в первый раз промахнулся, либо только ранил ревуна.
Шон кормила последнего эльфа, когда Ивен вернулся к костру, волоча за собой ружье.
– Первый и последний раз, – сказал он. Его щеки пылали. – Клянусь, я лучше умру с голоду.
Шон взяла у него ружье и осторожно прислонила его к столу.
– Я оставил ее там, вниз по ручью. Просто не мог ее дальше нести. Она как большая мягкая игрушка. Протянутые руки и… нежные глаза.
Я слышала два выстрела.
Ивен сел за стол.
– Я целился в сердце, спустил курок и увидел на ее лице это выражение… такое выражение было бы у тебя или у меня, если бы кто-то, кому мы бесконечно доверяли, предал нас. – Он перевел взгляд на свои руки. Стал вращать вокруг пальца свое обручальное кольцо. – Скажи мне, что она была всего лишь животным, Шон.
– Она была всего лишь животным. Он вздохнул.
– Она упала на землю, другие ревуны подняли крик, но даже сквозь этот шум я услышал, как она пытается вдохнуть. Ловит ртом воздух. – Ивен закрыл глаза и потер их рукой. – Этот звук будет преследовать меня по ночам. Я попал ей в легкие. Я подошел к ней. Она взглянула на меня снизу вверх, я направил ствол прямо ей в сердце и нажал на курок.
Шон передернуло. Ей не раз случалось видеть Ивена в тяжелом состоянии, она достаточно часто видела его слезы, потому что он их не скрывал. Но тут было другое.
– Я не смогу снова на нее посмотреть.
– Я возьму это на себя, – пообещала Шон.
Она услышала вздох облегчения, вырвавшийся из его груди.
– Прости, – сказал он.
– Робин в палатке. Почему бы тебе не полежать немного?
Он покачал головой.
– Мне хочется побыть одному.
Он полез в карман, достал из него коричневые выточенные из дерева четки, и сердце Шон оборвалось.
– Ты сделал то, что должен был сделать, Ивен. – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя.
Обезьянка-ревун оказалась меньше, чем Шон ее себе представляла. Безобидная. Беззащитная. Ее большие карие глаза были и сейчас широко раскрыты. Шон закрыла их, стянув пальцами веки. Она завидовала Ивену – его четкам и его вере. Шон не могла воспользоваться теми средствами утешения, которыми обладал Ивен.
Она не умела разделывать животное – просто следовала логике: извлекла внутренности, промыла брюшную полость водой из ручья. Шон сохранила печень и почки, но закопала остальные внутренние органы. Она закопала также и голову, хотя намеревалась ее сохранить. Если вы убиваете животное для собственного употребления, следует использовать его целиком. Но Шон не могла смотреть на эту голову с ее человеческими чертами. Она отрезала ее с полузакрытыми глазами.
Шон обнаружила единственный зародыш, крошечный и хрупкий. Она и его уложила в выкопанную ямку; не стоит рассказывать об этом Ивену.
Шон содрала с обезьянки шкурку и разрезала тушку на мелкие кусочки, чтобы никто не мог по форме куска определить, что ест обезьяну. Сложила свой полуфабрикат в белый пластиковый пакет и встала, удовлетворенная проделанной работой. Затем сняла свое белье, забрызганное кровью, и тоже уложила в яму, прежде чем засыпать ее землей.
На ужин они ели суп. Бульон получился негустой, но в нем плавало множество тонких кусочков мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94