Возмужал, возмужал, – отметил мистер Гибсон, словно они с Робертом всю жизнь были на короткой ноге.
Роберт неприязненно посмотрел на него. А тебя, малый, жизнь вроде как законсервировала. Каким был полтора десятка лет назад, таким и остался. Лысый коротышка с желтыми зубами и закопченными от табака пальцами. Лицо изрезано морщинами, до того глубокими, что издалека кажутся потеками грязи. Белки глаз и те прокуренно-желтые. На мятых штанах в промежности застарелые разводы от мочи. Разъездной коммивояжер, кажется. Если память не изменяет, торгует шоколадными батончиками. Впрочем, особой неприязни он у Роберта не вызывал. Разве что смех уж больно противный, лживый – нечто среднее между тявканьем и кашлем. Как к нему обращаться? Мистер Гибсон? Нелепо. Назвать по имени – черт его, кстати, знает, что у него за имя, – значит признать некий интимный статус, тем самым выделив из череды прочих мистеров.
– Все нормально? – спросил Роберт.
Мистер Гибсон по странной, одному ему известной причине, воспринял вопрос как шутку.
– Что заслужил – то и имею.
Накашлявшись вволю, влил в себя для успокоения виски и закурил очередную сигарету. Роберт оглядывал каюту, соображая, как скоро правила приличия позволяют откланяться, и неожиданно наткнулся взглядом на Анжелу – его эскиз висел над чугунной жаровней. Когда первый шок прошел, он вскочил и пересек комнату. Обнаженная фигура выгнулась в ленивой истоме; запрокинутая голова лежит на сомкнутых сзади ладонях; напряженные соски устремлены вверх. Затененный треугольник внизу живота частично прикрыт деревянной рамкой. Губы тронуты мечтательной улыбкой, но на этом сходство с неизвестной на пастели из музея и заканчивалось. Виски, которое Роберт забыл проглотить, само нашло дорогу и жидким огнем обожгло горло.
– Взяла себе, – сказала за спиной Бонни. – Ты ведь не против? Хорошая работа. Лучшее из всего, что ты написал за последнее время.
– Какое ты имела право… – Протест Роберта был прерван мистером Гибсоном, который тоже поднялся, чтобы рассмотреть рисунок.
– Подружка? – осведомился он, и Роберта перекосило от его мерзкой ухмылки.
– Что-то вроде того.
– А почему я ее не знаю? – спросила Бонни.
– Ты не всех моих знакомых знаешь, – ответил Роберт и потянулся за портретом.
– Что верно, то верно, черт возьми, – фыркнула Бонни. – Эту я бы запомнила. Э-эй! Ты что творишь?
Роберт оттер мистера Гибсона от стены и рывком содрал с гвоздя раму.
– Это моя собственность, Бонни. Ты не можешь вот так просто прийти и взять все, что тебе бросится в глаза в моем доме.
– О-о! – притворно взвыла Бонни. – Да она тебе действительно нравится! И когда же я увижу ее во плоти?
– Живьем, так сказать, – с похабной хрипотцой уточнил мистер Гибсон.
У Роберта руки чесались заехать старому козлу промеж глаз. Сделав над собой усилие, он оскалился и сунул портрет под мышку.
– В следующий раз. Спрашивай разрешения, Бонни. Договорились?
Она слегка покраснела.
– Ты ее не видела и не увидишь, – смягчился Роберт. – Мы с ней едва знакомы.
– Едва знакомы? – тявкнул мистер Гибсон. – Я бы сказал… – Встретив ледяной взгляд Роберта, поперхнулся и поник. Глаза забегали в поиске ключей от машины. – Мне, пожалуй, пора. Благодарю за угощение, Бонни. Недельки через две-три загляну, не возражаешь?
Бонни проводила его к выходу. Оба над чем-то хихикали на палубе, а Роберт боролся с приступом тошноты, выворачивающим кишки от звуков интимного смеха матери. Когда мистер Гибсон наконец отчалил, он залпом выпил остатки виски и тоже собрался уходить. Бонни отодвинула в сторону эскиз и улыбнулась:
– Ладно тебе, заберешь на обратном пути, а пока прогуляй свою мамочку. Пекло здесь адово, я скоро расплавлюсь. Ну пожалуйста, дорогой.
Роберт колебался.
С одной стороны, разозлила она его здорово. Никогда, похоже, не научится уважать его собственность. Он живет отдельно. В собственном доме. Он столько времени потратил на защиту собственного «я» от материнских поползновений, что оставшиеся крохи и сам уж выкапывал с трудом. А потому просто обязан был уберечь хотя бы материальные ценности. С другой стороны, Бонни одинока, почти как миссис Лейч. Отвергнутая и покинутая мистером Совершенство. Его отцом. К тому же и вечер чудесный, и она такая милая с этой улыбкой. Роберт не удержался, сделал ей комплимент. Бонни поцеловала его в щеку.
– Пойдем?
Роберт повернулся к выходу, оставив эскиз на столе.
Они долго молчали, рука об руку бредя вдоль реки. Белоснежная бабочка опустилась на волосы Бонни, и она замерла, чтобы не спугнуть. Бабочка упорхнула, а мать вдруг рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Роберт обожал этот смех – Бонни будто раскрывалась вся, как бутон навстречу солнцу, и тогда он вспоминал все то, что он в ней любит. В свою очередь забывая все то, чего не любит. Но глаза Бонни вдруг потухли, она театрально скуксилась.
– И зачем она мне?
– Бабочка?
– Нет. Вот эта. – Она обиженно ткнула пальцем в серебристую красавицу-яхту, скользившую по реке в сторону Твикнхэмского моста. – Мне и своей лодочки хватает. А это дерьмо собачье.
– Может, ее хозяин просто любит большие яхты?
– Все возможно. Забавно: с каждым годом я все больше убеждаюсь, что народ держится за вещи вовсе не ради самих вещей. Понимаешь?
– Нет. – Интуиция подсказывала, что дело закончится оскорблением в его адрес. Роберт прищурился, внезапно заинтересовавшись ходовыми качествами яхты.
– Синдром стяжательства – вот что это такое. – Сдвинув брови, Бонни сосредоточенно размышляла над собственной сентенцией – явление крайне для нее редкое.
– Вот как? – осторожно спросил Роберт.
– Именно. Суть в том, чтобы добыть не меньше других. Не вещь, как таковая, нужна, а удовлетворение от того, что ты не хуже остальных. Ясно?
– Н-ну… доля правды в этом, пожалуй, есть, – признал Роберт, довольный, что речь все-таки не о нем.
– А начинается все, между прочим, еще в песочнице. Вспомни себя с Питером. Вечный бой – кто лучше. «А у меня струя бьет дальше и выше». – «А вот и нет». – «Зато у меня как золото – выкуси!»
Представь, если никто не знает, что у тебя есть, никому этого не нужно, – что ты тогда такое есть? Ноль без палочки.
Роберт хотел было запротестовать и запнулся, сообразив, откуда этот желчный настрой. Навстречу им по дорожке двигались Питер с Анитой. Ругаются, похоже. Анита машет руками, как мельница крыльями. Заметили его с Бонни! Замолчали, с комичной поспешностью стирая с лиц раздражение. Питер деланно расхохотался, запрокинув голову, будто жена сказала что-то очень смешное.
– Ну, понял? – прошипела Бонни тоном, специально изобретенным для Питера. – Притворство и блеф, больше ничего. Парень до того увлекся погоней за счастьем, что обгонит и не заметит, как счастье клюнет его в зад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Роберт неприязненно посмотрел на него. А тебя, малый, жизнь вроде как законсервировала. Каким был полтора десятка лет назад, таким и остался. Лысый коротышка с желтыми зубами и закопченными от табака пальцами. Лицо изрезано морщинами, до того глубокими, что издалека кажутся потеками грязи. Белки глаз и те прокуренно-желтые. На мятых штанах в промежности застарелые разводы от мочи. Разъездной коммивояжер, кажется. Если память не изменяет, торгует шоколадными батончиками. Впрочем, особой неприязни он у Роберта не вызывал. Разве что смех уж больно противный, лживый – нечто среднее между тявканьем и кашлем. Как к нему обращаться? Мистер Гибсон? Нелепо. Назвать по имени – черт его, кстати, знает, что у него за имя, – значит признать некий интимный статус, тем самым выделив из череды прочих мистеров.
– Все нормально? – спросил Роберт.
Мистер Гибсон по странной, одному ему известной причине, воспринял вопрос как шутку.
– Что заслужил – то и имею.
Накашлявшись вволю, влил в себя для успокоения виски и закурил очередную сигарету. Роберт оглядывал каюту, соображая, как скоро правила приличия позволяют откланяться, и неожиданно наткнулся взглядом на Анжелу – его эскиз висел над чугунной жаровней. Когда первый шок прошел, он вскочил и пересек комнату. Обнаженная фигура выгнулась в ленивой истоме; запрокинутая голова лежит на сомкнутых сзади ладонях; напряженные соски устремлены вверх. Затененный треугольник внизу живота частично прикрыт деревянной рамкой. Губы тронуты мечтательной улыбкой, но на этом сходство с неизвестной на пастели из музея и заканчивалось. Виски, которое Роберт забыл проглотить, само нашло дорогу и жидким огнем обожгло горло.
– Взяла себе, – сказала за спиной Бонни. – Ты ведь не против? Хорошая работа. Лучшее из всего, что ты написал за последнее время.
– Какое ты имела право… – Протест Роберта был прерван мистером Гибсоном, который тоже поднялся, чтобы рассмотреть рисунок.
– Подружка? – осведомился он, и Роберта перекосило от его мерзкой ухмылки.
– Что-то вроде того.
– А почему я ее не знаю? – спросила Бонни.
– Ты не всех моих знакомых знаешь, – ответил Роберт и потянулся за портретом.
– Что верно, то верно, черт возьми, – фыркнула Бонни. – Эту я бы запомнила. Э-эй! Ты что творишь?
Роберт оттер мистера Гибсона от стены и рывком содрал с гвоздя раму.
– Это моя собственность, Бонни. Ты не можешь вот так просто прийти и взять все, что тебе бросится в глаза в моем доме.
– О-о! – притворно взвыла Бонни. – Да она тебе действительно нравится! И когда же я увижу ее во плоти?
– Живьем, так сказать, – с похабной хрипотцой уточнил мистер Гибсон.
У Роберта руки чесались заехать старому козлу промеж глаз. Сделав над собой усилие, он оскалился и сунул портрет под мышку.
– В следующий раз. Спрашивай разрешения, Бонни. Договорились?
Она слегка покраснела.
– Ты ее не видела и не увидишь, – смягчился Роберт. – Мы с ней едва знакомы.
– Едва знакомы? – тявкнул мистер Гибсон. – Я бы сказал… – Встретив ледяной взгляд Роберта, поперхнулся и поник. Глаза забегали в поиске ключей от машины. – Мне, пожалуй, пора. Благодарю за угощение, Бонни. Недельки через две-три загляну, не возражаешь?
Бонни проводила его к выходу. Оба над чем-то хихикали на палубе, а Роберт боролся с приступом тошноты, выворачивающим кишки от звуков интимного смеха матери. Когда мистер Гибсон наконец отчалил, он залпом выпил остатки виски и тоже собрался уходить. Бонни отодвинула в сторону эскиз и улыбнулась:
– Ладно тебе, заберешь на обратном пути, а пока прогуляй свою мамочку. Пекло здесь адово, я скоро расплавлюсь. Ну пожалуйста, дорогой.
Роберт колебался.
С одной стороны, разозлила она его здорово. Никогда, похоже, не научится уважать его собственность. Он живет отдельно. В собственном доме. Он столько времени потратил на защиту собственного «я» от материнских поползновений, что оставшиеся крохи и сам уж выкапывал с трудом. А потому просто обязан был уберечь хотя бы материальные ценности. С другой стороны, Бонни одинока, почти как миссис Лейч. Отвергнутая и покинутая мистером Совершенство. Его отцом. К тому же и вечер чудесный, и она такая милая с этой улыбкой. Роберт не удержался, сделал ей комплимент. Бонни поцеловала его в щеку.
– Пойдем?
Роберт повернулся к выходу, оставив эскиз на столе.
Они долго молчали, рука об руку бредя вдоль реки. Белоснежная бабочка опустилась на волосы Бонни, и она замерла, чтобы не спугнуть. Бабочка упорхнула, а мать вдруг рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Роберт обожал этот смех – Бонни будто раскрывалась вся, как бутон навстречу солнцу, и тогда он вспоминал все то, что он в ней любит. В свою очередь забывая все то, чего не любит. Но глаза Бонни вдруг потухли, она театрально скуксилась.
– И зачем она мне?
– Бабочка?
– Нет. Вот эта. – Она обиженно ткнула пальцем в серебристую красавицу-яхту, скользившую по реке в сторону Твикнхэмского моста. – Мне и своей лодочки хватает. А это дерьмо собачье.
– Может, ее хозяин просто любит большие яхты?
– Все возможно. Забавно: с каждым годом я все больше убеждаюсь, что народ держится за вещи вовсе не ради самих вещей. Понимаешь?
– Нет. – Интуиция подсказывала, что дело закончится оскорблением в его адрес. Роберт прищурился, внезапно заинтересовавшись ходовыми качествами яхты.
– Синдром стяжательства – вот что это такое. – Сдвинув брови, Бонни сосредоточенно размышляла над собственной сентенцией – явление крайне для нее редкое.
– Вот как? – осторожно спросил Роберт.
– Именно. Суть в том, чтобы добыть не меньше других. Не вещь, как таковая, нужна, а удовлетворение от того, что ты не хуже остальных. Ясно?
– Н-ну… доля правды в этом, пожалуй, есть, – признал Роберт, довольный, что речь все-таки не о нем.
– А начинается все, между прочим, еще в песочнице. Вспомни себя с Питером. Вечный бой – кто лучше. «А у меня струя бьет дальше и выше». – «А вот и нет». – «Зато у меня как золото – выкуси!»
Представь, если никто не знает, что у тебя есть, никому этого не нужно, – что ты тогда такое есть? Ноль без палочки.
Роберт хотел было запротестовать и запнулся, сообразив, откуда этот желчный настрой. Навстречу им по дорожке двигались Питер с Анитой. Ругаются, похоже. Анита машет руками, как мельница крыльями. Заметили его с Бонни! Замолчали, с комичной поспешностью стирая с лиц раздражение. Питер деланно расхохотался, запрокинув голову, будто жена сказала что-то очень смешное.
– Ну, понял? – прошипела Бонни тоном, специально изобретенным для Питера. – Притворство и блеф, больше ничего. Парень до того увлекся погоней за счастьем, что обгонит и не заметит, как счастье клюнет его в зад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83