— Сначала я срежу с тебя одежду, — улыбаясь, сообщил коротышка. — Потом кожу. Не всю сразу. Умереть тебе быстро я не позволю. Кстати, а почему ты не кричишь? Не стесняйся, все кричат. Рано или поздно. Если будешь кричать, тебе будет не так больно, и ты дольше проживёшь. Кричи. Зачем тебе терпеть боль? Кому и что ты хочешь доказать? Никто, ты слышишь, никто не придёт тебе на помощь. Никто даже не узнает, был ты терпелив или нет. Да даже если и узнает, кому до этого есть дело. Мир равнодушен. Одной смертью больше, одной меньше. Кто будет опечален твоей?
Он бы заставил меня кричать. Такому мастеру это было бы не трудно. Сразу было видно, что он любит пыточное ремесло и ему знакомы все пыточные тонкости. Верно сказал убитый обладатель пропитой хари: «Туго дело знает». Но его прервали.
Из темноты подошёл другой орк и молча встал рядом, почтительно склонив голову.
— Что ещё? — недовольно сказал коротышка, прекратив резать мою одежду.
— На кухне неувязка, — ответил орк, — дрова почти кончились. Осталось чуть, только шкуру опалить.
— Что у нас есть горючего?
— Связка старых копий, из тех, что тут валялись, тряпки разные, жира чуток. Но это всё для факелов.
— Копья — в огонь. Тряпки для факелов можно мотать на длинные кости, их здесь навалом. Жир, — коротышка потыкал меня пальцем в живот, — скоро будет. Число факелов прикажи уменьшить.
— Копий не хватит.
— Тогда, — коротышка оглянулся на своё кресло, и в голосе его прозвучало сожаление, — берите трон. И пошли полдесятка парней обшарить дальние склепы, в которых ещё не были, пусть тащат всё, что может гореть.
— Может, не стоит брать трон, — почтительно сказал орк, — парни могут и сырьём поесть. Как же без трона…
— Парни, — веско ответил коротышка, — должны знать, что ради них я отдам всё. Трон потом сложите новый, из камней, накроете буургха, и можно будет сидеть. Это даже лучше, чем эта старая мертвецкая рухлядь. А сырым будем есть этого, если те, что наверху, не уйдут через два дня. Но они не ставили бургх и, значит, должны уйти. Тогда и будем запасаться мясом и дровами. Делай, как я сказал.
Орк склонился, но не уходил.
— Что ещё?
— Там некоторые, — орк немного помялся, — посмотреть хотят, вот что.
— Скажи им — попозже. Пока я хочу побыть один. Пусть поедят. Успеют ещё посмотреть, может, и самим разрешу позабавиться. Да. Приготовьте мне печень. С кровью.
Орк второй раз склонился и убежал, громко топая.
Пока они разговаривали, я успел стряхнуть с себя наваждение ужаса и кое о чём подумать.
Я хоббит. Я мал ростом. Силы мои невелики. Наверное, мне уже никогда не увидеть золотые волосы моей матери. Но разве в этом дело. Я потомок Садовников и Туков. Один мой дед, не дрожа, стоял перед паучихой Шелоб и дошёл до огненных недр Одинокой горы. Второй — едва не погиб на Пеленнорских полях, а позже дрался с врагами в родном Шире. Ради чего они это делали? Мне не досталось встретиться с врагом в бою, мне придётся умирать не с оружием в руках, а на сыром, пахнущем плесенью каменном столбе. Мой бой здесь.
Если эта тварь с лицом ребёнка и повадками мастера заплечных дел хочет, чтобы я кричал, ей придётся сильно потрудиться. Если когда-нибудь после моей смерти ему захочется побывать в Хоббитоне, пусть заранее узнает, с каким народом ему придётся иметь дело.
Коротышка вновь принялся за мою одежду, он разрезал её медленно и старательно, что-то говорил, улыбаясь и растягивая слова. Наверное, этот медлительный ритуал должен был окончательно запугать меня, сломить мою волю. Только меня не было рядом с ним. Я был в родном Хоббитоне. Я прощался со всеми, кого помнил, знал и любил. Я просил у них прощения за всё, чем успел их обидеть, и прощал им то, что сам раньше считал обидами. Я радовался, что умирать мне придётся долго, потому что много было тех, кому надо было сказать хоть несколько слов, хоть одно. Многих мне надо было простить и у ещё более многих попросить прощения.
Коротышка надрезал мне кожу на груди тонкими полосами, и я чувствовал боль, но думал я не о ней. Я вспоминал золотые волосы матери и хитрые глаза отца. Я разговаривал со смешливым и озорным дедушкой Сэмом. Даже перед Настурцией Шерстолап я извинился за то, что уже никогда не смогу вступить с ней в брак и пожелал ей найти другого мужа.
Остановил моего мучителя короткий вскрик у дальнего входа в зал. «Кто там ещё?» — недовольно обернулся коротышка. Он как раз тянул первую из узких полосок моей надрезанной кожи, отрывая её от мяса. Кожа с лёгким треском отслаивалась и оторвалась уже дюймов на восемь. Я видел неровную полосу собственного мяса, сочащегося каплями тёмной крови. Это было… Впрочем, Вам ни к чему знать, как это было. Поверьте мне на слово, когда с вас живого дерут шкуру, ощущения неприятны. Я чуть, было, не закричал от кошмара этого вида и сознания того, что это происходит со мной, с моим телом. Но вовремя вспомнил, что я, в сущности, уже умер, и сумел остановить крик. Надо было вернуться в Хоббитон, чтобы не оставаться один на один с этой жуткой реальностью.
— Кто там? — повторил коротышка. — Кого там носит? Я же приказал оставить меня одного!
— Гости, — насмешливо ответил из темноты странно знакомый голос.
— Гости, — недоумённо, мне показалось, что даже растерянно, повторил коротышка. — Скажи ещё что-нибудь.
— Зачем? — усмехнулся голос. — Любишь послушать страшные сказки на ночь?
— Гхажши? — теперь в голосе коротышки растерянность звучала вполне отчётливо. — Этого не может быть!
— Почему? — удивился голос. — Ты просто забыл, кто я. Нам запрещено умирать, а урр-уу-гхай знают, что такое долг. Я выжил. Отдай малого, Гхажшур! Отдай, пока его ещё можно вернуть к жизни, и я оставлю тебе твою.
— Гхажши, мой маленький Гхажши, — вдруг замурлыкал коротышка, — я даже рад, что ты жив. Ты и представить не можешь, как я рад.
— Могу, — отрезал из темноты Гхажш. Судя по голосу, он перемещался по залу. — После того, как я умер, я могу представить всё, что угодно. Даже твою радость. Отдай малого, добром прошу!
— Нет! — коротышка прижался к моей обнажённой груди и приставил мне кинжал к горлу. — Не отдам, и ни шага дальше, если хочешь получить его живым.
— Если я не получу его живым, ты отсюда не выйдешь.
— Ну и что, — пропел коротышка, — ты же всё равно не выпустишь меня. Ни меня, ни парней. У тебя семьдесят клинков наверху, я знаю. Ты нас всех всё равно убьёшь.
— Нет, — ответил Гхажш, — сегодня не убью. Убью, если встречу в другой раз. Отдай малого, Гхажшур, отдай!
— Хорошо, — согласился вдруг коротышка, — отдам. Только не сейчас. Ты нас выпустишь, а потом я оставлю его в лесу, раз уж он тебе так нужен.
— Без глаз, языка, ушей и ещё чего-нибудь? — зло рявкнул Гхажш. — Не шути со мной, ублюдок, я знаю, что значат твои обещания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108