Звенело всё внутри от переполняющего тело радостного восторга и ощущения неизбывной силы и крепости. — Что это со мной было?
— Тебе же сказали, немного, — язвительно ответствовал Гхажш. — Здоров ваш народец пожрать. Это я ещё у вас там, на берегу, заметил. Того, что ты съел, пятерым на два дня хорошего бега хватило бы… Похоже, что это на тебя действует сильнее, чем на наших. Ты тут такое вытворял…
— Предупреждать же надо, — попенял ему я. — Откуда я знаю, сколько это у вас — немного. И что я вытворял?
— Это тебе видней, — ухмыльнулся Гхажш. — Песню какую-то орал. Про корову пьяную. Прыгал выше головы, колесом ходил, по поляне туда-сюда скакал, по камням палкой молотил, я думал, ты их в крошку размолотишь и меня заодно, но палка не выдержала, — он кивнул в сторону.
На полянке, и впрямь, валялся огрызок его суковатой дубинки с торчавшим во все стороны размочаленным охвостьем.
— Это пляска у нас такая, — смутился я. — Брызга-дрызга.
— Да?.. — удивился Гхажш. — Если у Вас так пляшут, то как тогда дерутся? То-то ты бородатого, как грудного младенца, завалил. Может, Урагха тоже? Нет, без оружия вряд ли. Не тот Урагх парень. Когда он тебя отпустил?
— Не помню точно, наверное, неделю назад, — мне стало грустно: перед глазами сразу появился Урагх, ещё живой. — Зачем ты ему приказал себя убить?
— Я? — удивился Гхажш. — Я ему приказал тебя отпустить, если вы отобьётесь от атагхана. А что он сделал?
— Руку он себе отрезал, чтобы меня освободить. И умер.
— А рука где? — глупый, по-моему, вопрос. — И цепь.
— Руку я вместе с ним похоронил, а цепь мне энт оторвал.
— Энт? — Гхажш ошеломлённо помотал головой. — Это бродячий пенёк что-ли? Ты встречался с бродячим пнём и всё ещё живой?
— Они не пеньки! — обиделся я за энтов. — Они добрые! И это питьё, про которое ты говоришь «зелье», это их пища. Мне его энт сам дал. Так что можешь их поблагодарить за выздоровление.
— Да? — Гхажш помотал головой и машинально отхлебнул из баклаги. — Это пойло бродячих пеньков? Тогда я из наших, наверное, первый, кто его пил. Я уже ничего не понимаю. Когда нас с Урагхом разнесло, ты у него на руках лежал и, по-моему, не в себе был. Давай рассказывай всё по порядку!
Я рассказал. Всё что помнил про пещеру и про Фангорн.
— Дела … — протянул Гхажш, когда я рассказал ему о поступке Урагха. — Это не я ему приказывал, это он сам. Ты не знаешь, но у нас можно всю жизнь в снагах проходить… Без имени. Это он так доказал, что я зря его имени лишил. Что он не «гха», а воин. Урагх — это и значит, по-нашему, воин. И имя у него было такое же.
— Как доказал? — не понял я. — Там же никого кроме меня не было, а я в этом ничего не понимаю. Даже сейчас.
— Доказывают самому себе, — совсем уж непонятно, словно для себя, произнёс Гхажш, — остальных убеждают. Убеждать ему было некого, а доказать, он доказал. Он мог руку и не резать. Мог просто тебя отпустить.
— Как это? — пришёл мой черёд изумляться. — Цепь же, её зубами не перегрызёшь.
— Кугхри принеси, — попросил Гхажш, — и камень какой-нибудь, а лучше — два. Да не менжуйся! Я тебя в ручье мог триста раз утопить, пока ты без памяти лежал.
Я решил, что он прав, недоверие при всём, что теперь между нами происходило, оскорбительно. И быстренько притащил требуемое.
— На бок ложись, — приказал Гхажш, — ошейник снимать будем. Он тебе всё равно маловат, перестарался Хальм, туговато затянул. Как я раньше не заметил?
Только после его слов я ощутил, что ошейник, действительно, слегка сдавливает шею, как раньше не сдавливал. Наверное, я не замечал этого, потому что дышать он мне пока не мешал. Когда я лёг, Гхажш придвинулся, и я почувствовал, как между кожей и ошейником протискивается сталь кугхри. Стукнул по обуху клинка камень, в ушах слегка зазвенело, и ошейник распался.
— Держи, — Гхажш протянул мне кусок цепи. — Вот так это можно было сделать.
— Так просто, — удивился я.
— А чего тут трудного, — в свою очередь удивился Гхажш, — смотри, — и показал мне клинок.
Я посмотрел и ничего не понял.
— Внимательно смотри, — и Гхажш провёл пальцем по гладкому, без единой щербинки, лезвию. Я начал понимать. — Этим самым клинком ты бородатого почти пополам развалил. А он в броне был. Для кугхри эта деревенская цепь, что верёвка. Он железо бородатых рубит. Для таких дел и скован. Понятно? Что дальше было?
Я рассказал. Когда я говорил о похоронах на болоте, Гхажш одобрительно кивал, и мне стало приятно, оттого что мой поступок, действительно, оказался для кого-то важным. Потом я добрался до встречи с энтом, и вот уж тут Гхажш начал требовать от меня подробностей не хуже самого энта. Особенно о том, что энт говорил о людях Рохана. Он заставил меня повторить речи Скородума едва ли не дословно.
За этими разговорами, перемежаемыми глотками энтового питья, незаметно прошёл день. Пора было устраиваться спать. В валунах решили не ложиться. После многодневного лежания Гхажша там изрядно воняло. Расположились под каким-то деревом. Буургха Гхажша тоже вонял, и его сначала замочили в ручье, а потом растянули между двух молодых деревцев для проветривания и просушки. К счастью, буургха Урагха был достаточно велик, и мы могли, завернувшись, спать в нём вдвоём, надо было только поплотнее прижаться друг к другу, чтобы не терять тепло. Ночи в горах холодные.
— Никогда не думал, что придётся спать в обнимку с орком, — пошутил я, прижимаясь к нему, но Гхажш моей шутки не принял.
— Сам ты, орк, — обиделся он. — Это братец у меня орк. А мы урр-уу-гхай. Мы солнца не боимся.
— А Хальму говорил, что орк, — заметил я.
— Всё-то ты слышишь, — буркнул Гхажш. — Это я его на вшивость проверял. Надо ж мне было понять, как он к нам относится.
— Тогда объясни, чем орки от вас отличаются. И почему у тебя брат орк, если ты урукхай.
— Не урукхай, а урр-уу-гхай, — раздельно произнёс Гхажш. — Удивляюсь я на тебя. Ты ночью ещё мог копыта отбросить. А теперь такие вопросы задаёшь. Как я тебе в двух словах всё объясню? Спи. Утром расскажу.
Он зевнул, закрыл глаза и уснул. Я позавидовал его умению засыпать так быстро, прикрыл веки и тоже уснул.
Снилось мне что-то хорошее, спокойное. Такой приятный был сон, что смотрел бы и смотрел, не просыпаясь. Да вот только урр-уу-гхай имеют привычку просыпаться за час до рассвета. В Хоббитоне тоже обычно не залёживаются, но у нас встают всё же вместе с солнцем, а не раньше него. Когда Гхажш выбрался из буургха и ухромал к ручью, я попытался поспать ещё немного. Но по окрестностям разносилось такое жизнерадостное уханье, такой лихой посвист, что спать стало совершенно невозможно. В конце своего умывания Гхажш ещё и спел. Позже узнал, что это «Песня хмельной ватаги», и её завершающие слова: «Радуйтесь воле, бродяги!», Гхажш проорал мне прямо в ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108