Эдик считал, что кладбище принадлежит ему, сокольнические, естественно, возражали.
Спор был совершенно пустой, так как на кладбище, кроме трех десятков бомжей, практически не с кого было брать оброк, да и хоронили там крайне редко из-за каких-то неблагоприятных санитарных гидрогеологических условий. Но тут было дело принципа. Ни одна сторона не хотела отдавать бесполезный, но тем не менее, вожделенный кусок московской территории.
На том же кладбище и проходили разборки из-за его «административно-криминальной» принадлежности... На кладбище были даже специальные участки, на которых хоронили бойцов, павших в этих разборках от рук противоположной стороны. «Выставка» хоронила со своей стороны, «сокольничские», естественно – со своей...
Придя к власти, и, в том числе, к командованию объединенным отрядом боевиков, Эдик провел в Сокольниках карательную операцию, основным и единственным результатом которой стало увеличение числа могил на Алексеевском кладбище на двадцать процентов. Конечно, могил, расположенных с сокольнической стороны.
За эту операцию Эдик чуть не лишился только что полученной должности, но вымолил у Никитина разрешения искупить вину добросовестной работой, то есть установлением на всей территории зоны твердого и неукоснительного соблюдения введенного генералом Никитиным «нового порядка» совершения преступлений.
Среди уцелевших от разгрома «соколят» Иван и нашел себе надежного осведомителя и через пару дней знал о Полянском практически все, истратив на это всего пару сотен баксов. И те сильно помятый в ходе карательной операции «соколенок» отказывался брать, утверждая, что у него «душа горит на эту падлу!»
Поляк переехал из осточертевшего ему Останкино в самый центр, на Кузнецкий мост, о чем мечтал, практически с детства.
Полученная от Никитина должность требовала, конечно, немало энергии и времени, но – это только первое время. Чуть пообтеревшись, Эдик со свойственной его нации предприимчивостью рассовал свои главные обязанности своим помощникам, натравил их друг на друга так, что они ежедневно ему доносили о всем, что происходит в зоне. Себе он оставил только самое важное и необходимое – контроль за денежными поступлениями...
Организовав двойную бухгалтерию для отчетов перед Никитиным, он за очень короткое время сколотил из денег, поступающих от его же братвы в оплату за совершаемые преступления приличный капиталец и открыл на Кузнецком шикарный ресторан с старом еврейском вкусе – с фаршированной щукой, жареной курочкой, мацой, которую Эдик решил помещать в меню не только на пасху, но каждый день, официантами с бородами и пейсами в длиннополых лапсердаках ежедневным традиционным еврейским ансамблем...
Московские евреи поперли к Эдику, и тот последнее время считал себя самым счастливым человеком на свете. Единственное, о чем у него болела голова – во что вкладывать выручку – строить ли доходные дома в старых центральных кварталах Москвы, или выкупить в Иерусалиме кусочек «каабы», установить его в Москве и тем самым прочно увековечить свое имя.
Поразмыслив с неделю, Эдик пришел к выводу, что доходные дома в Москве гораздо выгоднее и был абсолютно прав, хотя бы потому, что не слишком был силен в вопросах символики иудаизма и не предполагал даже, что «Кааба» находится в Мекке, а не в Иерусалиме, и вообще – это священный храм мусульман, а не иудеев. Но долго ли еврею-фээсбэшнику спутать каабу с каббалой, о которой он слышал что-то от мамы в раннем детстве, но что – уже не помнил. О мавзолее Ленина он знал больше, чем о святых местах.
Иван побывал в ресторане, названном Поляком очень просто – «У Эдика», и еле высидел там часа полтора. Назойливая еврейская музыка с бесконечным повторение одной и той же музыкальной фразы в разных вариациях вызывала у него головную боль.
Блюда, которые он заказывал, казались ему какими-то пресными и приготовленными словно для беззубых стариков – все было перетерто и перекручено, но одного приличного куска мяса, в который можно было от души вцепиться зубами... В итоге Иван испытывал к евреям такое же раздражение, какое еще недавно испытал в адрес антисемита Камышова... Он плюнул на возможность дождаться Полянского в его ресторане, в котором тот бывал ежедневно, но в самое разное время и не придерживаясь никакой системы, и с облегчением вышел на Кузнецкий мост.
Чтобы не испытывать больше неприятностей с неожиданно опознающими его ментами, Ивану пришлось изменить внешность. Он отпустил усы, коротко и узко их постриг на татарский манер, и соединил с небольшой бородкой, скрывающей его подбородок.
Очки с простыми стеклами в тонкой металлической оправе придали ему вид какого-нибудь доцента или преподавателя вуза. Джинсовку он сменил на костюм с жилеткой, дополнил его строгим темным галстуком и перестал сам себя узнавать в зеркале.
Идею убить Эдика Полянского в его ресторане Иван решил оставить, черные лапсердаки и пейсы вызывали у него непреодолимую тоску и скуку. Поразмыслив над тем, что ему было известно о Поляке, он решил использовать его интерес к старым дешевым домам, которые можно было перестроить без больших затрат под вполне сносное жилье. Жилье в Москве, причем любое, всегда стоило приличных денег, а если дорого сдавать в аренду дешевые многоквартирные дома, на этом модно нажить хорошие деньги. На это Эдик Полянский, как Иван понял, и рассчитывал.
Иван присмотрел дом, предназначенный к сносу в треугольном квартале между Армянским, Телеграфным и Кривоколенном переулками, и позвонил в контору Полянского, предложив его помощнику сделку – Иван, якобы, готов свести Полянского с продавцом, если Эдик подпишет с Иваном договор на ремонт этого дома.
Дом был чрезвычайно старой постройки, хотя и не относился к памятникам архитектуры ни советского, ни дореволюционного времени. «Приговорила» его к сносу окружная префектура и не согласилась бы на продажу ни за какие деньги, потому что уже получила задаток за предоставление участка, занимаемого домом под строительство Армянского национального центра, в сооружении которого была заинтересована не только московская община армян, – деньги на него выделяли и американские армяне, и французские. Шарль Азнавур высказал намерение сделать после постройки Московский армянский культурный центр своей основной концертной площадкой в восточной Европе...
Все это Ивану было известно и он нисколько не сомневался, что когда Эдик ринется в окружную префектуру, чтобы обойти Ивана и самому выяснить покупателя и сговориться с ним на прямую, он встретит там жесткое неприятие. Несмотря на весь свой авторитет. У Эдика не хватило бы денег, чтобы перекупить «армянский проект».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Спор был совершенно пустой, так как на кладбище, кроме трех десятков бомжей, практически не с кого было брать оброк, да и хоронили там крайне редко из-за каких-то неблагоприятных санитарных гидрогеологических условий. Но тут было дело принципа. Ни одна сторона не хотела отдавать бесполезный, но тем не менее, вожделенный кусок московской территории.
На том же кладбище и проходили разборки из-за его «административно-криминальной» принадлежности... На кладбище были даже специальные участки, на которых хоронили бойцов, павших в этих разборках от рук противоположной стороны. «Выставка» хоронила со своей стороны, «сокольничские», естественно – со своей...
Придя к власти, и, в том числе, к командованию объединенным отрядом боевиков, Эдик провел в Сокольниках карательную операцию, основным и единственным результатом которой стало увеличение числа могил на Алексеевском кладбище на двадцать процентов. Конечно, могил, расположенных с сокольнической стороны.
За эту операцию Эдик чуть не лишился только что полученной должности, но вымолил у Никитина разрешения искупить вину добросовестной работой, то есть установлением на всей территории зоны твердого и неукоснительного соблюдения введенного генералом Никитиным «нового порядка» совершения преступлений.
Среди уцелевших от разгрома «соколят» Иван и нашел себе надежного осведомителя и через пару дней знал о Полянском практически все, истратив на это всего пару сотен баксов. И те сильно помятый в ходе карательной операции «соколенок» отказывался брать, утверждая, что у него «душа горит на эту падлу!»
Поляк переехал из осточертевшего ему Останкино в самый центр, на Кузнецкий мост, о чем мечтал, практически с детства.
Полученная от Никитина должность требовала, конечно, немало энергии и времени, но – это только первое время. Чуть пообтеревшись, Эдик со свойственной его нации предприимчивостью рассовал свои главные обязанности своим помощникам, натравил их друг на друга так, что они ежедневно ему доносили о всем, что происходит в зоне. Себе он оставил только самое важное и необходимое – контроль за денежными поступлениями...
Организовав двойную бухгалтерию для отчетов перед Никитиным, он за очень короткое время сколотил из денег, поступающих от его же братвы в оплату за совершаемые преступления приличный капиталец и открыл на Кузнецком шикарный ресторан с старом еврейском вкусе – с фаршированной щукой, жареной курочкой, мацой, которую Эдик решил помещать в меню не только на пасху, но каждый день, официантами с бородами и пейсами в длиннополых лапсердаках ежедневным традиционным еврейским ансамблем...
Московские евреи поперли к Эдику, и тот последнее время считал себя самым счастливым человеком на свете. Единственное, о чем у него болела голова – во что вкладывать выручку – строить ли доходные дома в старых центральных кварталах Москвы, или выкупить в Иерусалиме кусочек «каабы», установить его в Москве и тем самым прочно увековечить свое имя.
Поразмыслив с неделю, Эдик пришел к выводу, что доходные дома в Москве гораздо выгоднее и был абсолютно прав, хотя бы потому, что не слишком был силен в вопросах символики иудаизма и не предполагал даже, что «Кааба» находится в Мекке, а не в Иерусалиме, и вообще – это священный храм мусульман, а не иудеев. Но долго ли еврею-фээсбэшнику спутать каабу с каббалой, о которой он слышал что-то от мамы в раннем детстве, но что – уже не помнил. О мавзолее Ленина он знал больше, чем о святых местах.
Иван побывал в ресторане, названном Поляком очень просто – «У Эдика», и еле высидел там часа полтора. Назойливая еврейская музыка с бесконечным повторение одной и той же музыкальной фразы в разных вариациях вызывала у него головную боль.
Блюда, которые он заказывал, казались ему какими-то пресными и приготовленными словно для беззубых стариков – все было перетерто и перекручено, но одного приличного куска мяса, в который можно было от души вцепиться зубами... В итоге Иван испытывал к евреям такое же раздражение, какое еще недавно испытал в адрес антисемита Камышова... Он плюнул на возможность дождаться Полянского в его ресторане, в котором тот бывал ежедневно, но в самое разное время и не придерживаясь никакой системы, и с облегчением вышел на Кузнецкий мост.
Чтобы не испытывать больше неприятностей с неожиданно опознающими его ментами, Ивану пришлось изменить внешность. Он отпустил усы, коротко и узко их постриг на татарский манер, и соединил с небольшой бородкой, скрывающей его подбородок.
Очки с простыми стеклами в тонкой металлической оправе придали ему вид какого-нибудь доцента или преподавателя вуза. Джинсовку он сменил на костюм с жилеткой, дополнил его строгим темным галстуком и перестал сам себя узнавать в зеркале.
Идею убить Эдика Полянского в его ресторане Иван решил оставить, черные лапсердаки и пейсы вызывали у него непреодолимую тоску и скуку. Поразмыслив над тем, что ему было известно о Поляке, он решил использовать его интерес к старым дешевым домам, которые можно было перестроить без больших затрат под вполне сносное жилье. Жилье в Москве, причем любое, всегда стоило приличных денег, а если дорого сдавать в аренду дешевые многоквартирные дома, на этом модно нажить хорошие деньги. На это Эдик Полянский, как Иван понял, и рассчитывал.
Иван присмотрел дом, предназначенный к сносу в треугольном квартале между Армянским, Телеграфным и Кривоколенном переулками, и позвонил в контору Полянского, предложив его помощнику сделку – Иван, якобы, готов свести Полянского с продавцом, если Эдик подпишет с Иваном договор на ремонт этого дома.
Дом был чрезвычайно старой постройки, хотя и не относился к памятникам архитектуры ни советского, ни дореволюционного времени. «Приговорила» его к сносу окружная префектура и не согласилась бы на продажу ни за какие деньги, потому что уже получила задаток за предоставление участка, занимаемого домом под строительство Армянского национального центра, в сооружении которого была заинтересована не только московская община армян, – деньги на него выделяли и американские армяне, и французские. Шарль Азнавур высказал намерение сделать после постройки Московский армянский культурный центр своей основной концертной площадкой в восточной Европе...
Все это Ивану было известно и он нисколько не сомневался, что когда Эдик ринется в окружную префектуру, чтобы обойти Ивана и самому выяснить покупателя и сговориться с ним на прямую, он встретит там жесткое неприятие. Несмотря на весь свой авторитет. У Эдика не хватило бы денег, чтобы перекупить «армянский проект».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48