Как только он переехал железную дорогу, он свернул на Симферопольский проезд, поблуждал по каким-то переулкам, проехал между двумя небольшими прудами и выбрался наконец, к обрывчику, который присмотрел, когда курил на мосту.
Иван остановил «газель», выбрался на край обрыва сел и закурил. Он видел с о своего возвышения, как бродит возле панинского блиндажа охранник, маясь бездельем и лениво поглядывая по сторонам.
«А где же никитинские орлы? – продумал Иван. – Не может быть, чтобы генерал не выставил здесь и свои кордоны против меня.»
Понаблюдав минут пять, Иван обратил внимание на рабочих, которые сидели на краю канавы, вырытой вдоль дороги, по которой машина могла спуститься на дно оврага, по которому протекала Котловка. Один из них ковырял землю лопатой так демонстративно, что у Ивана не осталось сомнений, что это и есть фээсбэшники.
Обрыв, на котором сидел Иван, никто не охранял, потому, что с него не то чтобы на машине, пешком-то спуститься было невозможно. Да и зачем было ломать ноги на этом обрыве, если буквально рядом, метрах в трехстах была вполне приличная дорога.
Выбросив сигарету вниз, Иван вернулся к «газели», включил мотор и уже собирался выжать газ, направляя машину прямо на обрыв.
Но вдруг убрал ногу с педали газа и выругался. Ему вдруг стало невыразимо скучно все происходящее. Собственная комедия с добыванием «языка», его шутовским допросом, дурацкий каприз с покупкой «газели» Ивана просто раздражали. Он подумал, не махнуть ли с обрыва вместе с этой машиной? По крайней мере, это должно быть не скучно! Но с кем он встретится там, внизу? С крестьянским выходцем Паней и его клевретами? Да на хрен они Ивану нужны! Вот если бы там сидел в блиндаже Никитин – другое дело. Тогда Иван, возможно, именно так и сделал бы.
Нет, надо все-таки довершить то, что он уже начал. Не зря же он загружал в эту машину ящики и добавлял к ним гранаты и мины. Но развлечься, пожалуй, стоит, раз уж есть такая возможность.
Иван вновь вышел на обрыв и, найдя взглядом все так же сидящих на краю канавы оперативников, резко свистнул в два пальца.
Один из них поднял голову, посмотрел на Ивана и махнул ему рукой.
«Вот, блин! – разозлился Иван. – За своего принимает! Ну, погодите у меня!»
Достав свой «макаров», Иван прицелился и несколько раз выстрелил. До фээсбэшного поста было порядочное расстояние, но Иван попал именно туда, куда хотел. Он видел, как вскочили оперативники, вспугнутые звоном пуль по лезвию лопаты, затем тут же скатились в канаву и открыли беспорядочную стрельбу сторону обрыва.
«Молодцы! – похвалил их Иван. – Хоть сообразили, откуда стреляют.»
Он опять вернулся к машине, встал на подножку, выжал полный газ и отпустил сцепление. «Газель» рванулась вперед, столкнув Ивана с подножки, и прыгнула вниз, как настоящая горная коза. Иван даже засмотрелся на ее полет.
«Красиво летит!» – подумал он, жмурясь на опускающееся за Черемушки солнце.
Приземлилась она метрах пяти от входа в блиндаж. Иван не стал ждать, когда его швырнет взрывная волна и бросился со всех ног от обрыва. Земля под его ногами дрогнула и поползла вниз. В прыжке он пролетел над трещиной, по которой прошел обвал, и ухватился за пучки высохшей травы на краю только что образовавшегося края обрыва. Над оврагом поднялся огромный огненный столб. Ивана, как ни далеко он находился от центра взрыва, обдало сильным жаром.
– Так и поджариться недолго! – пробормотал Иван, пряча лицо в свежую глину.
Повисев еще секунд двадцать и успокоив дыхание, Иван рывком выбросил свое тело на край обрыва и посмотрел вниз. Ни прежнего оврага, ни речки Котловки внизу не было. От блиндажа не осталось даже следов.
На том месте, где находился блиндаж Пани, зиял дырой в земле огромный котлован, в который с шумам и плеском сливалась вода из оборванной посередине Котловки. Иван засмеялся и плюнул вниз.
Но удовлетворения он не почувствовал. Он убил уже второго из поставленных Никитиным людей и до сих пор не только – невредим, ему даже опасность-то по настоящему еще и не угрожала.
«Ну же, Никитин! – думал Иван, гладя на постепенно заполняющийся водой котлован. – Вот я стою на берегу совершенно открыто и не собираюсь прятаться или защищаться. Ну! Стреляй в меня! Убивай! Что же ты медлишь? Где же твои люди? Где твоя знаменитая „Белая стрела“? Сегодня я победил тебя, Никитин! Ты со мной ничего сделать не можешь! Я одержу победу и завтра! Жди меня, Никитин! У меня не осталось никого в этом городе, кроме тебя, моего соперника. В чем соперника, спросишь ты? Не знаю... Может быть, – в искусстве убивать. Может быть – в желании жить... А может быть – и в неумении жить так, как ты хочешь. Как я хочу. Как мы с тобой хотим. Мы с тобой, Никитин, пленники нашей профессии. Она нас не отпустит никогда. И все что мы хотим, мы можем добиваться только с помощью нашей профессии.»
Иван оглянулся по сторонам, в надежде, что хоть кто-то из никитинских людей обратит на него внимание – выстрелит, бросится на него, хоть окликнет, в конце концов. Он хотел борьбы, драки, сражения...
Но им никто не интересовался. Какие-то люди бродили уже по берегу только что созданного волей Ивана и пятью сотнями килограммов тротила нового московского озера, но на Ивана они не обращали внимания.
Иван вздохнул, в раздражении плюнул еще раз в строну оврага и, повернувшись к нему спиной, побрел в сторону Варшавского шоссе.
«Кто ты по профессии, Никитин? – бормотал он бездумно. – Я – убийца! А ты – кто?..»
Глава седьмая
У Ивана осталась последняя возможность проиграть состязание с генералом Никитиным и всем ФСБ, которое он возглавляет. Он отдавал себе отчет, что может продолжать убивать милиционеров, фээсбэшников, гопоту или простых обыкновенных московских жителей, но это не даст ему успокоения, не принесет радости.
Убийство само по себе перестало играть для него особую, почти ритуальную роль, хотя и осталось привычным действием, совершаемым почти механически, часто – без участия сознания.
Думает ли человек, как он дышит и нужно ли ему расправлять грудь и набирать в легкие воздуха, когда он делает вдох? Конечно – нет! А вот задерживает дыхание он всегда сознательно.
Так и Иван. Его сознание подключалось к процессу убийства только тогда, когда он хотел удержаться от него, оставить кого-то в живых. Как того крепыша Вову-Стула, которого он взял в качестве «языка». Или тетку, в квартиру к которой затащил его на допрос. Иван чувствовал, что в эти моменты совершает над собой какое-то насилие. Словно заставляет себя быть другим человеком. И он, действительно, не узнавал себя, когда вспоминал, что говорил, как вел себя в эти редкие моменты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Иван остановил «газель», выбрался на край обрыва сел и закурил. Он видел с о своего возвышения, как бродит возле панинского блиндажа охранник, маясь бездельем и лениво поглядывая по сторонам.
«А где же никитинские орлы? – продумал Иван. – Не может быть, чтобы генерал не выставил здесь и свои кордоны против меня.»
Понаблюдав минут пять, Иван обратил внимание на рабочих, которые сидели на краю канавы, вырытой вдоль дороги, по которой машина могла спуститься на дно оврага, по которому протекала Котловка. Один из них ковырял землю лопатой так демонстративно, что у Ивана не осталось сомнений, что это и есть фээсбэшники.
Обрыв, на котором сидел Иван, никто не охранял, потому, что с него не то чтобы на машине, пешком-то спуститься было невозможно. Да и зачем было ломать ноги на этом обрыве, если буквально рядом, метрах в трехстах была вполне приличная дорога.
Выбросив сигарету вниз, Иван вернулся к «газели», включил мотор и уже собирался выжать газ, направляя машину прямо на обрыв.
Но вдруг убрал ногу с педали газа и выругался. Ему вдруг стало невыразимо скучно все происходящее. Собственная комедия с добыванием «языка», его шутовским допросом, дурацкий каприз с покупкой «газели» Ивана просто раздражали. Он подумал, не махнуть ли с обрыва вместе с этой машиной? По крайней мере, это должно быть не скучно! Но с кем он встретится там, внизу? С крестьянским выходцем Паней и его клевретами? Да на хрен они Ивану нужны! Вот если бы там сидел в блиндаже Никитин – другое дело. Тогда Иван, возможно, именно так и сделал бы.
Нет, надо все-таки довершить то, что он уже начал. Не зря же он загружал в эту машину ящики и добавлял к ним гранаты и мины. Но развлечься, пожалуй, стоит, раз уж есть такая возможность.
Иван вновь вышел на обрыв и, найдя взглядом все так же сидящих на краю канавы оперативников, резко свистнул в два пальца.
Один из них поднял голову, посмотрел на Ивана и махнул ему рукой.
«Вот, блин! – разозлился Иван. – За своего принимает! Ну, погодите у меня!»
Достав свой «макаров», Иван прицелился и несколько раз выстрелил. До фээсбэшного поста было порядочное расстояние, но Иван попал именно туда, куда хотел. Он видел, как вскочили оперативники, вспугнутые звоном пуль по лезвию лопаты, затем тут же скатились в канаву и открыли беспорядочную стрельбу сторону обрыва.
«Молодцы! – похвалил их Иван. – Хоть сообразили, откуда стреляют.»
Он опять вернулся к машине, встал на подножку, выжал полный газ и отпустил сцепление. «Газель» рванулась вперед, столкнув Ивана с подножки, и прыгнула вниз, как настоящая горная коза. Иван даже засмотрелся на ее полет.
«Красиво летит!» – подумал он, жмурясь на опускающееся за Черемушки солнце.
Приземлилась она метрах пяти от входа в блиндаж. Иван не стал ждать, когда его швырнет взрывная волна и бросился со всех ног от обрыва. Земля под его ногами дрогнула и поползла вниз. В прыжке он пролетел над трещиной, по которой прошел обвал, и ухватился за пучки высохшей травы на краю только что образовавшегося края обрыва. Над оврагом поднялся огромный огненный столб. Ивана, как ни далеко он находился от центра взрыва, обдало сильным жаром.
– Так и поджариться недолго! – пробормотал Иван, пряча лицо в свежую глину.
Повисев еще секунд двадцать и успокоив дыхание, Иван рывком выбросил свое тело на край обрыва и посмотрел вниз. Ни прежнего оврага, ни речки Котловки внизу не было. От блиндажа не осталось даже следов.
На том месте, где находился блиндаж Пани, зиял дырой в земле огромный котлован, в который с шумам и плеском сливалась вода из оборванной посередине Котловки. Иван засмеялся и плюнул вниз.
Но удовлетворения он не почувствовал. Он убил уже второго из поставленных Никитиным людей и до сих пор не только – невредим, ему даже опасность-то по настоящему еще и не угрожала.
«Ну же, Никитин! – думал Иван, гладя на постепенно заполняющийся водой котлован. – Вот я стою на берегу совершенно открыто и не собираюсь прятаться или защищаться. Ну! Стреляй в меня! Убивай! Что же ты медлишь? Где же твои люди? Где твоя знаменитая „Белая стрела“? Сегодня я победил тебя, Никитин! Ты со мной ничего сделать не можешь! Я одержу победу и завтра! Жди меня, Никитин! У меня не осталось никого в этом городе, кроме тебя, моего соперника. В чем соперника, спросишь ты? Не знаю... Может быть, – в искусстве убивать. Может быть – в желании жить... А может быть – и в неумении жить так, как ты хочешь. Как я хочу. Как мы с тобой хотим. Мы с тобой, Никитин, пленники нашей профессии. Она нас не отпустит никогда. И все что мы хотим, мы можем добиваться только с помощью нашей профессии.»
Иван оглянулся по сторонам, в надежде, что хоть кто-то из никитинских людей обратит на него внимание – выстрелит, бросится на него, хоть окликнет, в конце концов. Он хотел борьбы, драки, сражения...
Но им никто не интересовался. Какие-то люди бродили уже по берегу только что созданного волей Ивана и пятью сотнями килограммов тротила нового московского озера, но на Ивана они не обращали внимания.
Иван вздохнул, в раздражении плюнул еще раз в строну оврага и, повернувшись к нему спиной, побрел в сторону Варшавского шоссе.
«Кто ты по профессии, Никитин? – бормотал он бездумно. – Я – убийца! А ты – кто?..»
Глава седьмая
У Ивана осталась последняя возможность проиграть состязание с генералом Никитиным и всем ФСБ, которое он возглавляет. Он отдавал себе отчет, что может продолжать убивать милиционеров, фээсбэшников, гопоту или простых обыкновенных московских жителей, но это не даст ему успокоения, не принесет радости.
Убийство само по себе перестало играть для него особую, почти ритуальную роль, хотя и осталось привычным действием, совершаемым почти механически, часто – без участия сознания.
Думает ли человек, как он дышит и нужно ли ему расправлять грудь и набирать в легкие воздуха, когда он делает вдох? Конечно – нет! А вот задерживает дыхание он всегда сознательно.
Так и Иван. Его сознание подключалось к процессу убийства только тогда, когда он хотел удержаться от него, оставить кого-то в живых. Как того крепыша Вову-Стула, которого он взял в качестве «языка». Или тетку, в квартиру к которой затащил его на допрос. Иван чувствовал, что в эти моменты совершает над собой какое-то насилие. Словно заставляет себя быть другим человеком. И он, действительно, не узнавал себя, когда вспоминал, что говорил, как вел себя в эти редкие моменты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48