Я рассказал ей о тебе, в общем, рассказал ей все. Ты не возражаешь?
– Если и возражала бы, то уже слишком поздно, не так ли? Так что, не возражаю.
– Она плакала, Дженни. Она считает, что очень давила на тебя. Она не была бы такой настойчивой, если бы знала все.
– Она не хотела этого. Скажи ей, что я понимаю ее. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой из-за меня.
– Было бы лучше, если бы ты сказала все это ей сама, Дженни.
Дженни всплеснула руками.
– Разве ты не знаешь, что мы с ней как по кругу ходим, все повторяется опять и опять. Это ни к чему не приведет.
– Ты не должна себя так настраивать. Разве не стоит снова попытаться?
Извинения, объяснения, и, возможно, опять слезы, подумала она и повторила:
– Это ни к чему не приведет.
– Я не пытаюсь ни к чему принудить тебя. Но она такая молодая. Ее детство закончилось только вчера. Пожалуйста, подумай об этом.
Дженни вздохнула.
– Хорошо. Я думаю. И это то, что я думаю.
– Подумай об этом еще, пожалуйста.
Его голос был мягким. Он успокаивал ее, и она знала это. И он, наверное, был прав. Нет, он определенно был прав. «Детство Джилл… что я знаю об этом? Но я знаю, как больно, когда тебя не понимают. Как Джей меня или как я Джилл. Все перепуталось, сплелось в какой-то узел.
Но я не могу развязать его сейчас. Не могу».
И, наклонив голову против ветра, она поспешила домой. На полпути домой она остановилась и протянула руку.
– Питер, я хочу попрощаться здесь.
– Ты не хочешь, чтобы я зашел к тебе домой? Хорошо, Дженни. Я понимаю. Но ты сделаешь для меня кое-что? Может, ты подумаешь хорошенько, как поговорить с Джилл?
– Я постараюсь, Питер.
Она открыла ключом дверь, когда распахнулась дверь квартиры Ширли.
– Где ты была? Я уж думала, что ты никогда не придешь.
– Что ты имеешь в виду? Меня не было около получаса. Минут сорок пять, может быть.
– Джей был здесь.
У Дженни сердце замерло.
– Ну? Ты разговаривала с ним?
– Он позвонил ко мне, когда у тебя никто не открыл. Я сказала ему, что видела, как ты шла по улице – я тогда только что вошла – со своим другом, тем доктором из Чикаго.
– Ты так сказала ему?
– Конечно. А не нужно было?
Как странно, сердце может замирать в то время, как голос остается твердым!
– Что он сказал?
– Ничего. Только поблагодарил меня и ушел. Он такой джентльмен! О, я сказала ему, что ты почувствовала себя лучше этим утром и что твой друг-доктор, должно быть, разрешил тебе выходить на улицу.
Дженни смотрела на подругу потухшим взглядом. Несмотря на манеры, умение одеваться и утонченный вкус, Ширли была лишь добросердечным, бездумным и чересчур болтливым ребенком. И сейчас из-за ее словоохотливости жизнь Дженни рушилась окончательно. В случайность второго прихода ее «чикагского друга» Джей уже не поверит.
– Думаю, пойду снова лягу, – тихо сказала она.
– Тебе все-таки не следует гулять в такую погоду. Ты такая бледная. Кто бы что ни говорил, но риск получить пневмонию…
Но Дженни уже зашла к себе и закрыла за собой дверь.
Сейчас ее знобило. Она опустилась в громоздкое кресло в прихожей и уставилась на пол. На маленьком коврике были изображены квадраты, четыре в ширину, семь в длину. Семью четыре – двадцать восемь. Время шло, и ее голова начала кружиться так, что Питер, тот, молодой, и настоящий начали кружиться, сливаясь с Джеем, свет сливался с темнотой, а страх витал над всем этим. Что еще она сделает со своей жизнью? Что сможет она сделать еще? И резко, как холодным утром кто-то после долгого раздумья вдруг выпрыгивает из кровати, она подошла к телефону и набрала номер офиса Джея.
Знакомый голос секретарши был как-то слегка неуверенным или смущенным, или холодным; что бы там ни было, Дженни сразу поняла, что ей солгали. Нет, мистер Вулф не приходил. Его, вероятнее всего, совсем не будет сегодня. Нет, она действительно не знает, когда он вернется и где он сейчас. И это от дружелюбной седовласой женщины, у которой всегда находилось несколько слов для Дженни и которой даже обещали приглашение на свадьбу!
Было три часа. Три – это как напоминание: дети пришли из школы. «Конечно, – подумала она, – вот что я должна сделать. Эмили и Сью скажут мне, если он дома». Ее рука легла на телефон. А если он там, что она ему скажет? Как начать? О, мой дорогой, мой любимый, выслушай меня. Выслушай что? Ее пальцы уже набирали номер.
– Это ты, Сью?
– Нет, это Эмили.
– Как ты, дорогая? Это Дженни.
– Я знаю, – ответила девочка.
– Скажи мне, папа там?
– Я не знаю.
– Дорогая, что значит, ты «не знаешь»? Ребенок что-то невнятно пробормотал.
– Я не слышу, тебя, Эмили. Что ты сказала?
– Я сказала, что няня не хочет, чтобы я разговаривала по телефону сейчас.
– А няня знает, что ты разговариваешь со мной?
– Я думаю, да.
Вот так Дженни узнала, что произошло. Никогда, никогда Джей не скажет своим детям ничего плохого о ней; он определенно никогда не позволит им грубить ей. Он, должно быть, просто сказал няне, что не хочет разговаривать с ней, и няня сказала что-то об этом детям.
И она представила Джея в библиотеке, где он обычно звонил по телефону, стоявшем на столе рядом со статуэткой Линкольна на подставке. Большое кресло было обтянуто темно-зеленой кожей с медными шляпками гвоздей. Он наверняка сидит сейчас там, одинокий и разочарованный.
Она представила себе Эмили, отвечающую по телефону в холле. Эмили всегда любила подбегать к телефону, что злило няню. Эта женщина была такой строгой, что Дженни уже подумывала о том, как после свадьбы она очень тактично убедит Джея подыскать кого-нибудь другого.
– Я соскучилась по тебе, дорогая, – сказала она теперь.
– И я тоже соскучилась, но няня говорит, чтобы я не разговаривала больше.
– До свидания, Эмили, – спокойно произнесла Дженни, повесив трубку.
Вдруг она услышала свой стон; это был жуткий крик боли и отчаяния. Такие крики раздаются, когда режут ножом или умирает ребенок. Она прижала руку ко рту, чтобы сдержать рыдания, которые сотрясали ее тело так, что она согнулась от боли.
Прошло очень много времени, пока рыдания прекратились и перешли в глубокий тяжелый вздох. Она поднялась, подошла к серванту и из коробки для крупы достала коробочку «Картье» с кольцом. Потом прошла в спальню и взяла бархатную коробочку из-под стопки свитеров. Кольцо никогда не подходило ей. Его холодный бриллиантовый глаз казался таким чужим. Жемчуг, гладкий, как шелк, скользил по ее рукам; пусть он вернется назад, чтобы украсить шею той женщины, которая привыкла носить его. На кухне она упаковала обе коробочки в маленькую картонную коробку и перевязала крепко, как только смогла. Все это время у нее стучали зубы, но она поняла это, только когда позвонила по телефону в почтовое отделение.
Надписав дрожащей рукой адрес и имя Д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Если и возражала бы, то уже слишком поздно, не так ли? Так что, не возражаю.
– Она плакала, Дженни. Она считает, что очень давила на тебя. Она не была бы такой настойчивой, если бы знала все.
– Она не хотела этого. Скажи ей, что я понимаю ее. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой из-за меня.
– Было бы лучше, если бы ты сказала все это ей сама, Дженни.
Дженни всплеснула руками.
– Разве ты не знаешь, что мы с ней как по кругу ходим, все повторяется опять и опять. Это ни к чему не приведет.
– Ты не должна себя так настраивать. Разве не стоит снова попытаться?
Извинения, объяснения, и, возможно, опять слезы, подумала она и повторила:
– Это ни к чему не приведет.
– Я не пытаюсь ни к чему принудить тебя. Но она такая молодая. Ее детство закончилось только вчера. Пожалуйста, подумай об этом.
Дженни вздохнула.
– Хорошо. Я думаю. И это то, что я думаю.
– Подумай об этом еще, пожалуйста.
Его голос был мягким. Он успокаивал ее, и она знала это. И он, наверное, был прав. Нет, он определенно был прав. «Детство Джилл… что я знаю об этом? Но я знаю, как больно, когда тебя не понимают. Как Джей меня или как я Джилл. Все перепуталось, сплелось в какой-то узел.
Но я не могу развязать его сейчас. Не могу».
И, наклонив голову против ветра, она поспешила домой. На полпути домой она остановилась и протянула руку.
– Питер, я хочу попрощаться здесь.
– Ты не хочешь, чтобы я зашел к тебе домой? Хорошо, Дженни. Я понимаю. Но ты сделаешь для меня кое-что? Может, ты подумаешь хорошенько, как поговорить с Джилл?
– Я постараюсь, Питер.
Она открыла ключом дверь, когда распахнулась дверь квартиры Ширли.
– Где ты была? Я уж думала, что ты никогда не придешь.
– Что ты имеешь в виду? Меня не было около получаса. Минут сорок пять, может быть.
– Джей был здесь.
У Дженни сердце замерло.
– Ну? Ты разговаривала с ним?
– Он позвонил ко мне, когда у тебя никто не открыл. Я сказала ему, что видела, как ты шла по улице – я тогда только что вошла – со своим другом, тем доктором из Чикаго.
– Ты так сказала ему?
– Конечно. А не нужно было?
Как странно, сердце может замирать в то время, как голос остается твердым!
– Что он сказал?
– Ничего. Только поблагодарил меня и ушел. Он такой джентльмен! О, я сказала ему, что ты почувствовала себя лучше этим утром и что твой друг-доктор, должно быть, разрешил тебе выходить на улицу.
Дженни смотрела на подругу потухшим взглядом. Несмотря на манеры, умение одеваться и утонченный вкус, Ширли была лишь добросердечным, бездумным и чересчур болтливым ребенком. И сейчас из-за ее словоохотливости жизнь Дженни рушилась окончательно. В случайность второго прихода ее «чикагского друга» Джей уже не поверит.
– Думаю, пойду снова лягу, – тихо сказала она.
– Тебе все-таки не следует гулять в такую погоду. Ты такая бледная. Кто бы что ни говорил, но риск получить пневмонию…
Но Дженни уже зашла к себе и закрыла за собой дверь.
Сейчас ее знобило. Она опустилась в громоздкое кресло в прихожей и уставилась на пол. На маленьком коврике были изображены квадраты, четыре в ширину, семь в длину. Семью четыре – двадцать восемь. Время шло, и ее голова начала кружиться так, что Питер, тот, молодой, и настоящий начали кружиться, сливаясь с Джеем, свет сливался с темнотой, а страх витал над всем этим. Что еще она сделает со своей жизнью? Что сможет она сделать еще? И резко, как холодным утром кто-то после долгого раздумья вдруг выпрыгивает из кровати, она подошла к телефону и набрала номер офиса Джея.
Знакомый голос секретарши был как-то слегка неуверенным или смущенным, или холодным; что бы там ни было, Дженни сразу поняла, что ей солгали. Нет, мистер Вулф не приходил. Его, вероятнее всего, совсем не будет сегодня. Нет, она действительно не знает, когда он вернется и где он сейчас. И это от дружелюбной седовласой женщины, у которой всегда находилось несколько слов для Дженни и которой даже обещали приглашение на свадьбу!
Было три часа. Три – это как напоминание: дети пришли из школы. «Конечно, – подумала она, – вот что я должна сделать. Эмили и Сью скажут мне, если он дома». Ее рука легла на телефон. А если он там, что она ему скажет? Как начать? О, мой дорогой, мой любимый, выслушай меня. Выслушай что? Ее пальцы уже набирали номер.
– Это ты, Сью?
– Нет, это Эмили.
– Как ты, дорогая? Это Дженни.
– Я знаю, – ответила девочка.
– Скажи мне, папа там?
– Я не знаю.
– Дорогая, что значит, ты «не знаешь»? Ребенок что-то невнятно пробормотал.
– Я не слышу, тебя, Эмили. Что ты сказала?
– Я сказала, что няня не хочет, чтобы я разговаривала по телефону сейчас.
– А няня знает, что ты разговариваешь со мной?
– Я думаю, да.
Вот так Дженни узнала, что произошло. Никогда, никогда Джей не скажет своим детям ничего плохого о ней; он определенно никогда не позволит им грубить ей. Он, должно быть, просто сказал няне, что не хочет разговаривать с ней, и няня сказала что-то об этом детям.
И она представила Джея в библиотеке, где он обычно звонил по телефону, стоявшем на столе рядом со статуэткой Линкольна на подставке. Большое кресло было обтянуто темно-зеленой кожей с медными шляпками гвоздей. Он наверняка сидит сейчас там, одинокий и разочарованный.
Она представила себе Эмили, отвечающую по телефону в холле. Эмили всегда любила подбегать к телефону, что злило няню. Эта женщина была такой строгой, что Дженни уже подумывала о том, как после свадьбы она очень тактично убедит Джея подыскать кого-нибудь другого.
– Я соскучилась по тебе, дорогая, – сказала она теперь.
– И я тоже соскучилась, но няня говорит, чтобы я не разговаривала больше.
– До свидания, Эмили, – спокойно произнесла Дженни, повесив трубку.
Вдруг она услышала свой стон; это был жуткий крик боли и отчаяния. Такие крики раздаются, когда режут ножом или умирает ребенок. Она прижала руку ко рту, чтобы сдержать рыдания, которые сотрясали ее тело так, что она согнулась от боли.
Прошло очень много времени, пока рыдания прекратились и перешли в глубокий тяжелый вздох. Она поднялась, подошла к серванту и из коробки для крупы достала коробочку «Картье» с кольцом. Потом прошла в спальню и взяла бархатную коробочку из-под стопки свитеров. Кольцо никогда не подходило ей. Его холодный бриллиантовый глаз казался таким чужим. Жемчуг, гладкий, как шелк, скользил по ее рукам; пусть он вернется назад, чтобы украсить шею той женщины, которая привыкла носить его. На кухне она упаковала обе коробочки в маленькую картонную коробку и перевязала крепко, как только смогла. Все это время у нее стучали зубы, но она поняла это, только когда позвонила по телефону в почтовое отделение.
Надписав дрожащей рукой адрес и имя Д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83