Сверху нависали ветви деревьев, скрученные зимними ветрами в причудливые формы. Ночь выдалась тихой и гнетущей, шепот волн накладывался на стрекот цикад и писк комаров. Мы напоили лошадей из пруда и оставили пастись в заброшенном саду. Там не было рыб: всех давно съели. Квакала одинокая лягушка, иногда ухала сова.
Йоро разжег костер из свежесрубленной древесины, чтобы отпугнуть насекомых. Мы поели привезенной с собой еды. Я велел воинам поспать до полуночи.
– Если этот мужчина не покажется, что тогда? – спросил Макото.
– Я верю, он придет, – ответил я.
Йоро молча сидел у огня и клевал носом, борясь со сном.
– Ложись, – велел ему Макото и, как только юноша погрузился в беззаботный сон, тихо поинтересовался: – Что ты сказал рыбаку, чтобы расположить его к себе?
– Я накормил его ребенка. Иногда этого достаточно.
– Нет, дело не в этом. Он слушал тебя так, словно вы говорили на одном языке.
Я пожал плечами.
– Посмотрим, появится ли его друг.
– И с неприкасаемым то же самое, – не унимался Макото. – Он смеет приближаться к тебе и говорит как с равным. Я хотел убить его за такую наглость еще у реки, а ты спокойно его слушал, отвечал.
– Е-Ан спас мне жизнь по дороге в Тераяму.
– Даже имя его знаешь, – удивился Макото. – В жизни не спрашивал имя у неприкасаемого.
От дыма щипало глаза. Я молчал. Макото не ведал, что я родился и вырос среди Потаенных. Это известно только Каэдэ.
– Ты как-то упоминал об отце, – продолжал Макото. – Он смешанных кровей: наполовину Отори, наполовину из Племени. Но ты ни слова не произнес о матери. Кто она?
– Она была крестьянкой из Мино. Это маленькая деревушка в горах по другую сторону Инуямы, почти на границе Трех Стран. Глухая деревушка. Видимо, поэтому мне так легко общаться с рыбаками и неприкасаемыми.
Я старался принять беспечный вид. Не хотелось думать о матери: столько времени прошло с тех времен. Я отошел от прежних верований и, вспоминая ее, чувствовал неловкость. Моя семья погибла, а я выжил, я предал идеи, ради которых они умирали. У меня другие цели, другие заботы.
– Была? Ее нет в живых?
Мы сидели в тихом заброшенном саду у дымящегося костра, рядом с вздыхающим морем, и напряжение росло. Мой друг хотел знать обо мне все. И я решил открыться ему. Все спали, лишь мы не смыкали глаз в этом жутком месте. Я никогда не забывал о его любви ко мне. Для меня она оставалась необъяснимой, как преданность братьев Миеси, как собственное чувство к Каэдэ. Макото стал неотъемлемой частью моей жизни. Он нужен мне. Возможно, наши отношения и поменялись с той ночи, когда он утешал меня в Тераяме, но теперь я снова вспомнил, каким одиноким и уязвимым чувствовал себя после смерти Шигеру, как мне хотелось почувствовать чье-то дружеское плечо.
Пламя почти потухло, и я едва видел лицо Макото, но ощущал на себе его взгляд. Интересно, догадался ли он о моем происхождении? Мне все казалось столь очевидным.
– Моя мать была из Потаенных. Я вырос в той вере. Всю семью, насколько мне известно, уничтожил клан Тоган. Меня спас Шигеру. Е-Ан и рыбак тоже Потаенные. Мы… признали друг друга. – Макото молчал, и я добавил: – Только никому не говори.
– Настоятель знал?
– Он никогда не поднимал этой темы, хотя, вероятно, Шигеру сказал ему. Как бы то ни было, я больше не верующий. Я нарушил все заповеди, в особенности запрет убивать.
– Конечно, это останется тайной. Подобное признание безвозвратно подорвет твою репутацию среди воинов. Они поддерживали Йоду в преследовании Потаенных, подражали ему. Теперь мне многое стало ясно.
– Ты воин и монах, последователь Просветленного. Ты должен ненавидеть Потаенных.
– Я испытываю не столько ненависть, сколько озадаченность их странными убеждениями. Так мало о них знаю, и наверняка неправду. Как-нибудь в мирное время поговорим об этом.
– Главное, чему я научился у матери, это сострадание. Сострадание и отвращение к жестокости.
Однако с тех пор меня воспитывали так, чтобы искоренить милосердие и зародить безжалостность.
– Таковы требования к правителю и воину, – ответил друг. – Судьба ведет нас по этому пути. В храме монахов учат не убивать, и только святые в преклонном возрасте могут следовать этому предписанию. Сражаться для самозащиты, чтобы отомстить за господина или во имя мира и справедливости – отнюдь не грех.
– То же самое говорил мне и Шигеру.
Последовало молчание, и мне показалось, Макото вот-вот прильнет ко мне и обнимет. Я, по правде говоря, не стал бы сопротивляться, но Макото поднялся на ноги.
– Тебе надо поспать. Я постою на карауле, а потом разбужу смену.
Я остался у самого огня, однако это не спасло меня от комаров, зудящих над ухом. Море неустанно окатывало волнами гальку. Мне было неловко. Изменилось ли отношение ко мне Макото? Мне, как ребенку, хотелось, чтобы он подошел и сказал, будто ему все равно, будто он относится ко мне, как прежде. Я мечтал о Каэдэ. Боялся, что исчезну в логове дракона и не увижу ее более.
Наконец я погрузился в сон. Впервые после смерти мать снилась мне столь отчетливо. Она стояла передо мной, у дома в Мино. Я вдыхал запах еды на костре, слышал, как отчим рубит дрова. Меня охватила радость и облегчение, что они живы. Однако у ног послышалось шуршание: по мне что-то ползло. Мама посмотрела вниз пустыми удивленными глазами. Я опустил взгляд. Земля кишела черными крабами с оторванными панцирями. Затем раздался крик, тот самый, что я слышал из храма, когда люди клана Тоган раздирали человека на части.
Я понимал, что крабы разорвут меня.
Проснулся я в ужасе, в поту. Рядом на коленях стоял Макото:
– Пришел мужчина. Желает говорить только с тобой.
Меня обуял страх: я не хотел плыть на Ошиму с этим незнакомцем. Лишь бы вернуться в Маруяму, к Каэдэ. Послать кого-нибудь вместе себя или бросить эту глупую затею. Нет, любого другого пираты убьют, не спрашивая. Раз уж я зашел так далеко, раз мне прислали человека, который отвезет меня на Ошиму к Тераде, отступаться поздно.
В темноте едва вырисовывался силуэт мужчины на коленях, прямо за Макото. Он извинился, что не пришел раньше: прилив достигает нужного уровня во второй половине часа Быка. При полной луне лучше отправляться ночью, не дожидаясь рассвета. Он выглядел моложе, чем рыбак, говорил с достоинством и сложно было определить его происхождение.
Макото хотел послать со мной хотя бы одного воина, однако проводник отказался сажать в лодку, и без того маленькую, лишнего человека. Я предложил ему серебро еще на берегу. В ответ прозвучал смех:
– Зачем так просто отдавать деньги пиратам. Возьму их, когда вернемся. А если не вернемся, заберут родственники.
– Если не доставишь господина Отори целым и невредимым, твоим вознаграждением будет удар мечом по шее, – угрюмо проронил Макото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Йоро разжег костер из свежесрубленной древесины, чтобы отпугнуть насекомых. Мы поели привезенной с собой еды. Я велел воинам поспать до полуночи.
– Если этот мужчина не покажется, что тогда? – спросил Макото.
– Я верю, он придет, – ответил я.
Йоро молча сидел у огня и клевал носом, борясь со сном.
– Ложись, – велел ему Макото и, как только юноша погрузился в беззаботный сон, тихо поинтересовался: – Что ты сказал рыбаку, чтобы расположить его к себе?
– Я накормил его ребенка. Иногда этого достаточно.
– Нет, дело не в этом. Он слушал тебя так, словно вы говорили на одном языке.
Я пожал плечами.
– Посмотрим, появится ли его друг.
– И с неприкасаемым то же самое, – не унимался Макото. – Он смеет приближаться к тебе и говорит как с равным. Я хотел убить его за такую наглость еще у реки, а ты спокойно его слушал, отвечал.
– Е-Ан спас мне жизнь по дороге в Тераяму.
– Даже имя его знаешь, – удивился Макото. – В жизни не спрашивал имя у неприкасаемого.
От дыма щипало глаза. Я молчал. Макото не ведал, что я родился и вырос среди Потаенных. Это известно только Каэдэ.
– Ты как-то упоминал об отце, – продолжал Макото. – Он смешанных кровей: наполовину Отори, наполовину из Племени. Но ты ни слова не произнес о матери. Кто она?
– Она была крестьянкой из Мино. Это маленькая деревушка в горах по другую сторону Инуямы, почти на границе Трех Стран. Глухая деревушка. Видимо, поэтому мне так легко общаться с рыбаками и неприкасаемыми.
Я старался принять беспечный вид. Не хотелось думать о матери: столько времени прошло с тех времен. Я отошел от прежних верований и, вспоминая ее, чувствовал неловкость. Моя семья погибла, а я выжил, я предал идеи, ради которых они умирали. У меня другие цели, другие заботы.
– Была? Ее нет в живых?
Мы сидели в тихом заброшенном саду у дымящегося костра, рядом с вздыхающим морем, и напряжение росло. Мой друг хотел знать обо мне все. И я решил открыться ему. Все спали, лишь мы не смыкали глаз в этом жутком месте. Я никогда не забывал о его любви ко мне. Для меня она оставалась необъяснимой, как преданность братьев Миеси, как собственное чувство к Каэдэ. Макото стал неотъемлемой частью моей жизни. Он нужен мне. Возможно, наши отношения и поменялись с той ночи, когда он утешал меня в Тераяме, но теперь я снова вспомнил, каким одиноким и уязвимым чувствовал себя после смерти Шигеру, как мне хотелось почувствовать чье-то дружеское плечо.
Пламя почти потухло, и я едва видел лицо Макото, но ощущал на себе его взгляд. Интересно, догадался ли он о моем происхождении? Мне все казалось столь очевидным.
– Моя мать была из Потаенных. Я вырос в той вере. Всю семью, насколько мне известно, уничтожил клан Тоган. Меня спас Шигеру. Е-Ан и рыбак тоже Потаенные. Мы… признали друг друга. – Макото молчал, и я добавил: – Только никому не говори.
– Настоятель знал?
– Он никогда не поднимал этой темы, хотя, вероятно, Шигеру сказал ему. Как бы то ни было, я больше не верующий. Я нарушил все заповеди, в особенности запрет убивать.
– Конечно, это останется тайной. Подобное признание безвозвратно подорвет твою репутацию среди воинов. Они поддерживали Йоду в преследовании Потаенных, подражали ему. Теперь мне многое стало ясно.
– Ты воин и монах, последователь Просветленного. Ты должен ненавидеть Потаенных.
– Я испытываю не столько ненависть, сколько озадаченность их странными убеждениями. Так мало о них знаю, и наверняка неправду. Как-нибудь в мирное время поговорим об этом.
– Главное, чему я научился у матери, это сострадание. Сострадание и отвращение к жестокости.
Однако с тех пор меня воспитывали так, чтобы искоренить милосердие и зародить безжалостность.
– Таковы требования к правителю и воину, – ответил друг. – Судьба ведет нас по этому пути. В храме монахов учат не убивать, и только святые в преклонном возрасте могут следовать этому предписанию. Сражаться для самозащиты, чтобы отомстить за господина или во имя мира и справедливости – отнюдь не грех.
– То же самое говорил мне и Шигеру.
Последовало молчание, и мне показалось, Макото вот-вот прильнет ко мне и обнимет. Я, по правде говоря, не стал бы сопротивляться, но Макото поднялся на ноги.
– Тебе надо поспать. Я постою на карауле, а потом разбужу смену.
Я остался у самого огня, однако это не спасло меня от комаров, зудящих над ухом. Море неустанно окатывало волнами гальку. Мне было неловко. Изменилось ли отношение ко мне Макото? Мне, как ребенку, хотелось, чтобы он подошел и сказал, будто ему все равно, будто он относится ко мне, как прежде. Я мечтал о Каэдэ. Боялся, что исчезну в логове дракона и не увижу ее более.
Наконец я погрузился в сон. Впервые после смерти мать снилась мне столь отчетливо. Она стояла передо мной, у дома в Мино. Я вдыхал запах еды на костре, слышал, как отчим рубит дрова. Меня охватила радость и облегчение, что они живы. Однако у ног послышалось шуршание: по мне что-то ползло. Мама посмотрела вниз пустыми удивленными глазами. Я опустил взгляд. Земля кишела черными крабами с оторванными панцирями. Затем раздался крик, тот самый, что я слышал из храма, когда люди клана Тоган раздирали человека на части.
Я понимал, что крабы разорвут меня.
Проснулся я в ужасе, в поту. Рядом на коленях стоял Макото:
– Пришел мужчина. Желает говорить только с тобой.
Меня обуял страх: я не хотел плыть на Ошиму с этим незнакомцем. Лишь бы вернуться в Маруяму, к Каэдэ. Послать кого-нибудь вместе себя или бросить эту глупую затею. Нет, любого другого пираты убьют, не спрашивая. Раз уж я зашел так далеко, раз мне прислали человека, который отвезет меня на Ошиму к Тераде, отступаться поздно.
В темноте едва вырисовывался силуэт мужчины на коленях, прямо за Макото. Он извинился, что не пришел раньше: прилив достигает нужного уровня во второй половине часа Быка. При полной луне лучше отправляться ночью, не дожидаясь рассвета. Он выглядел моложе, чем рыбак, говорил с достоинством и сложно было определить его происхождение.
Макото хотел послать со мной хотя бы одного воина, однако проводник отказался сажать в лодку, и без того маленькую, лишнего человека. Я предложил ему серебро еще на берегу. В ответ прозвучал смех:
– Зачем так просто отдавать деньги пиратам. Возьму их, когда вернемся. А если не вернемся, заберут родственники.
– Если не доставишь господина Отори целым и невредимым, твоим вознаграждением будет удар мечом по шее, – угрюмо проронил Макото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73