В нем и вправду, казалось, не было перемен; люди полагали, что он думает о великих делах, но это он делал часто.
Лишь некоторое время спустя он рассказал, что во сне ему явилась его мачеха. Она как будто недавно умерла; ветер, которого он не ощущал, разметал ее серые локоны и развевал рубашку; руки, что к нему прикоснулись, были холодные. И все же она улыбнулась, как может улыбнуться труп, и сказала ему: — Ищи королеву, у которой нет короля.
IV
Как и всегда, первый вечер Охотничьей Луны наполнил Ис вакханалией. Тогда даже самый ничтожный работяга становился равным знатному суффету, не обязан был кланяться и не подвергался порицанию. Даже в средних семьях собрание в чьем-либо доме вполне могло привести к тому, что люди уединялись не со своими супругами, либо к откровенной оргии. Если погода была сносная, молодежь выходила на улицы, если только родители не были столь строги, чтобы не отпустить невинную дочь выйти. Ночью правили вино, эль, курение конопли, настои грибов. Нижний город мог вполне стать опасным, но в процветающих районах города насилие случалось редко; много чем можно было заняться и помимо драки.
На Форуме действовал Огненный фонтан: на кружащую толпу падали тревожные тени и лучи от цветных вспышек и языков пламени масляных ламп, почти закрывая поднявшуюся над холмами луну. Холода никто не чувствовал. Все были так близко друг к другу, в чужом аромате, поту, все были слишком подвижны. Большинство перестаралось с пышными нарядами, в смысле безвкусицы или фантастичности костюмов. Они дурачились, танцевали, обнимались, целовались, причем часто наугад; они смеялись, кричали, ревели и пели. Инструменты звенели, кричали, звякали, щелкали, свистели, визжали, бились и выли.
Маска гоблина хитро смотрела на танцующую девушку, у которой под тонкой двойной вуалью были нарисованы на коже золотые завитки. Другого ряженого с ног до головы покрывали перья. Девушка с парнем вместе сделали костюм кентаврессы с обнаженной грудью. Двое юношей, один одет сатиром, а второй в оленьи рога и накидку из оленьей шкуры, размахивал кожаным фаллосом таких же размеров. Страшная старая ведьма мелькала ладными лодыжками, танцуя рядом с парнем, переодетым, надо полагать, в гунна. Девушка с лицом суффетки хихикала, а дородный моряк держал ее за талию и щупал ее под роскошной рубашкой. Приезжий озисмийский торговец нес на руках исанскую даму, которая не могла идти, потому что ноги были заключены в рыбий хвост; она награждала его чашей, которую подносила к его губам, да изощренными ласками. Суматоха бурлила везде, насколько хватало взгляда.
Можно было наблюдать за тем, что происходило со ступеней зданий, располагавшихся вокруг площади. Три разные группы музыкантов играли, невзирая на противоречия. Здесь завывали трубочки и неистово стучали барабаны во фригийской манере, там две кифары вторили застольной песне, вон труба играла величавую дорийскую мелодию — но слова к ней были далеко не величавые. Две гибкие женщины в открытых египетских нарядах играли на трещотках и волнообразно покачивались. Фокусник показывал свое искусство. Несколько пар, расстелив плащи, занимались любовью в разных позах. В портике христианской, церкви стоял голый мужчина в венке из колючек, руки раскинув в стороны, а у его ног три женщины, в одежде, отдаленно напоминающей форму римских легионеров, играли в кости.
Заметив это, Томмалтах нахмурился. Было неумно и, конечно, невоспитанно осмеивать чужого бога. На нем, в свою очередь, были туника и штаны из хорошей ткани, и позолоченная маска на верхней половине лица. Он поднимал себе настроение свежим глотком вина из кожаного бурдюка, что висел у него на плече.
— Дай! Дай мне немножко! — закричала Дахут.
Она открыла рот и запрокинула голову. Он засмеялся и поспешил угодить ей. Она была одета похожим образом, но достаточно свободно, чтобы сойти за мальчика. Голову прикрывала полная маска, оставлявшая свободными подбородок и губы (они были словно лепестки розы, эти губы). То было смотрящее в пустоту изображение совы.
Она метнулась от него вверх по ступеням, туда, где были танцоры. Там она прыгала, раскачивалась, щелкала пальцами не медленнее и не менее грациозно, чем они. Он смотрел в изумлении. С того момента, когда они повстречались на закате, она уже дико повеселела. Она всякий раз ловила его за руку, потом ее откидывала, прыгала и трепетала у него перед глазами, зажигаясь свечой в его глазах.
— К Верхним воротам! — сквозь гам прокричал голос. — Многие ему завторили: — К Верхним воротам! К Верхним воротам! Церемониальные танцы вдоль дороги Лера были традиционными, после того как луна подымалась достаточно высоко, чтоб их освещать.
Дахут наклонилась назад.
— Мы идем, пойдем, — пропела она и, потянув своего сопровождающего за руку, положила ее себе на талию. На миг он встревожился, как отреагирует народ, увидавший таким образом мужчину с мальчиком — но сегодня вечером никому до этого дела не было, и оба они, он и она, были безымянны, и кроме того, она заметила, что мужчинами переодеты многие женщины. А она была Дахут, и он ее обнимал. Музыканты унеслись, чтобы встать во главе колонны, в которой все смешалось. Они достали свои инструменты и завели модную «Она сидела на дольмене». Они шли вперед, а следом резвилась молодежь Иса. Танцевали все по-разному. Кто прыгал и кружился сам по себе, кто-то парами и кругами, чтобы создавались переплетения. Дахут и Томмалтах, прижимаясь друг к другу, мешались у них на пути, смеясь еще больше. Когда линия стала широко разбросанной, она дала ему знак — он понял это каким-то образом, — что каждые несколько минут они будут сцепляться свободными руками и кружиться щека к щеке. Он тонул в ее теплом аромате, его навсегда затягивало в водоворот.
Луна из своего морозного кольца серебрила вершины башен, покрывала пятнами мостовые, и от этого казалось, что каменные химеры оживают и вот-вот присоединятся к безумию. Гудело эхо. Когда бульвар взобрался в гору, веселящиеся, оглянувшись назад, могли за стенами и Морскими вратами видеть медленно катившую волны необъятность, обсидиановую тьму, ослепленную блеском луны.
Дахут увела Томмалтаха. От линии танцующих они оторвались на боковую улицу.
— Нас, нас отнесло, — пошатывался он.
Она придерживала его за поясницу, ее энергичные ноги несли его вперед.
— Нас двое, — произнесла она откуда-то из глубины горла. — Идем, идем.
Оглушенный, он танцевал с ней в узком продуваемом ветром проходе. Музыка и крики доносились до него все слабее, пока не превратились в шум из сна под лунной тишью, где звучали лишь притопывания туфелек Дахут по камням. Дома отгородили его и ее своей тьмой, нарушаемой только мимолетным видом столбов и латунных колец на дверях, да иногда желтым проблеском, что пробивался через ставни, которыми окна закрывали от холода вечера Самайн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Лишь некоторое время спустя он рассказал, что во сне ему явилась его мачеха. Она как будто недавно умерла; ветер, которого он не ощущал, разметал ее серые локоны и развевал рубашку; руки, что к нему прикоснулись, были холодные. И все же она улыбнулась, как может улыбнуться труп, и сказала ему: — Ищи королеву, у которой нет короля.
IV
Как и всегда, первый вечер Охотничьей Луны наполнил Ис вакханалией. Тогда даже самый ничтожный работяга становился равным знатному суффету, не обязан был кланяться и не подвергался порицанию. Даже в средних семьях собрание в чьем-либо доме вполне могло привести к тому, что люди уединялись не со своими супругами, либо к откровенной оргии. Если погода была сносная, молодежь выходила на улицы, если только родители не были столь строги, чтобы не отпустить невинную дочь выйти. Ночью правили вино, эль, курение конопли, настои грибов. Нижний город мог вполне стать опасным, но в процветающих районах города насилие случалось редко; много чем можно было заняться и помимо драки.
На Форуме действовал Огненный фонтан: на кружащую толпу падали тревожные тени и лучи от цветных вспышек и языков пламени масляных ламп, почти закрывая поднявшуюся над холмами луну. Холода никто не чувствовал. Все были так близко друг к другу, в чужом аромате, поту, все были слишком подвижны. Большинство перестаралось с пышными нарядами, в смысле безвкусицы или фантастичности костюмов. Они дурачились, танцевали, обнимались, целовались, причем часто наугад; они смеялись, кричали, ревели и пели. Инструменты звенели, кричали, звякали, щелкали, свистели, визжали, бились и выли.
Маска гоблина хитро смотрела на танцующую девушку, у которой под тонкой двойной вуалью были нарисованы на коже золотые завитки. Другого ряженого с ног до головы покрывали перья. Девушка с парнем вместе сделали костюм кентаврессы с обнаженной грудью. Двое юношей, один одет сатиром, а второй в оленьи рога и накидку из оленьей шкуры, размахивал кожаным фаллосом таких же размеров. Страшная старая ведьма мелькала ладными лодыжками, танцуя рядом с парнем, переодетым, надо полагать, в гунна. Девушка с лицом суффетки хихикала, а дородный моряк держал ее за талию и щупал ее под роскошной рубашкой. Приезжий озисмийский торговец нес на руках исанскую даму, которая не могла идти, потому что ноги были заключены в рыбий хвост; она награждала его чашей, которую подносила к его губам, да изощренными ласками. Суматоха бурлила везде, насколько хватало взгляда.
Можно было наблюдать за тем, что происходило со ступеней зданий, располагавшихся вокруг площади. Три разные группы музыкантов играли, невзирая на противоречия. Здесь завывали трубочки и неистово стучали барабаны во фригийской манере, там две кифары вторили застольной песне, вон труба играла величавую дорийскую мелодию — но слова к ней были далеко не величавые. Две гибкие женщины в открытых египетских нарядах играли на трещотках и волнообразно покачивались. Фокусник показывал свое искусство. Несколько пар, расстелив плащи, занимались любовью в разных позах. В портике христианской, церкви стоял голый мужчина в венке из колючек, руки раскинув в стороны, а у его ног три женщины, в одежде, отдаленно напоминающей форму римских легионеров, играли в кости.
Заметив это, Томмалтах нахмурился. Было неумно и, конечно, невоспитанно осмеивать чужого бога. На нем, в свою очередь, были туника и штаны из хорошей ткани, и позолоченная маска на верхней половине лица. Он поднимал себе настроение свежим глотком вина из кожаного бурдюка, что висел у него на плече.
— Дай! Дай мне немножко! — закричала Дахут.
Она открыла рот и запрокинула голову. Он засмеялся и поспешил угодить ей. Она была одета похожим образом, но достаточно свободно, чтобы сойти за мальчика. Голову прикрывала полная маска, оставлявшая свободными подбородок и губы (они были словно лепестки розы, эти губы). То было смотрящее в пустоту изображение совы.
Она метнулась от него вверх по ступеням, туда, где были танцоры. Там она прыгала, раскачивалась, щелкала пальцами не медленнее и не менее грациозно, чем они. Он смотрел в изумлении. С того момента, когда они повстречались на закате, она уже дико повеселела. Она всякий раз ловила его за руку, потом ее откидывала, прыгала и трепетала у него перед глазами, зажигаясь свечой в его глазах.
— К Верхним воротам! — сквозь гам прокричал голос. — Многие ему завторили: — К Верхним воротам! К Верхним воротам! Церемониальные танцы вдоль дороги Лера были традиционными, после того как луна подымалась достаточно высоко, чтоб их освещать.
Дахут наклонилась назад.
— Мы идем, пойдем, — пропела она и, потянув своего сопровождающего за руку, положила ее себе на талию. На миг он встревожился, как отреагирует народ, увидавший таким образом мужчину с мальчиком — но сегодня вечером никому до этого дела не было, и оба они, он и она, были безымянны, и кроме того, она заметила, что мужчинами переодеты многие женщины. А она была Дахут, и он ее обнимал. Музыканты унеслись, чтобы встать во главе колонны, в которой все смешалось. Они достали свои инструменты и завели модную «Она сидела на дольмене». Они шли вперед, а следом резвилась молодежь Иса. Танцевали все по-разному. Кто прыгал и кружился сам по себе, кто-то парами и кругами, чтобы создавались переплетения. Дахут и Томмалтах, прижимаясь друг к другу, мешались у них на пути, смеясь еще больше. Когда линия стала широко разбросанной, она дала ему знак — он понял это каким-то образом, — что каждые несколько минут они будут сцепляться свободными руками и кружиться щека к щеке. Он тонул в ее теплом аромате, его навсегда затягивало в водоворот.
Луна из своего морозного кольца серебрила вершины башен, покрывала пятнами мостовые, и от этого казалось, что каменные химеры оживают и вот-вот присоединятся к безумию. Гудело эхо. Когда бульвар взобрался в гору, веселящиеся, оглянувшись назад, могли за стенами и Морскими вратами видеть медленно катившую волны необъятность, обсидиановую тьму, ослепленную блеском луны.
Дахут увела Томмалтаха. От линии танцующих они оторвались на боковую улицу.
— Нас, нас отнесло, — пошатывался он.
Она придерживала его за поясницу, ее энергичные ноги несли его вперед.
— Нас двое, — произнесла она откуда-то из глубины горла. — Идем, идем.
Оглушенный, он танцевал с ней в узком продуваемом ветром проходе. Музыка и крики доносились до него все слабее, пока не превратились в шум из сна под лунной тишью, где звучали лишь притопывания туфелек Дахут по камням. Дома отгородили его и ее своей тьмой, нарушаемой только мимолетным видом столбов и латунных колец на дверях, да иногда желтым проблеском, что пробивался через ставни, которыми окна закрывали от холода вечера Самайн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115