Могу ли я прервать свой Дозор, дабы отпраздновать это как положено, здесь, в храме? Ежели это собрание не позволит, я не стану. Последнее мое желание — вызвать еще больше проблем.
И все же подумайте. Подумайте о том, каким бессмысленным является сейчас обряд Дозора, особенно теперь, когда я еще не накопил сил для нового вызова. Подумайте, что это может означать — для Богов, Которых мы не знаем на самом деле, и для наших душ — если Воплощение Тараниса уделит один день из трех дней и ночей, чтобы послужить Митре, Который тоже является воином. Как я могу этим навредить? Как это могло бы помочь?
Я прошу у вас разрешения попытаться.
Началось обсуждение. Грациллония поразило то спокойствие, с которым оно проходило. Большинство суффетов сочли просьбу обоснованной. Один из главных его оппонентов, Сорен, высказался против, но кратко, с выражением угрюмой покорности, а Ханнон весь сморщился, но промолчал. Галликены избрали обычных представителей — и Ланарвилис просто вторила сказанному Сореном; Бодилис превозносила то, что поистине послужило бы семенем мира; остальные были безмолвны — Виндилис выражала презрение, остальные сестры в разной степени выражали надежду — Дахут вскочила на ноги и закричала:
— Послушайте! У кого больше права выбирать? Я говорю, что мой отец услышал голос Издалека, и у него хватило ума и смелости ему последовать. Откройте свои сердца. Даруйте ему его волю. — На покрасневших щеках у нее засверкали слезы, и от этого ее красота вспыхнула еще ярче. — После всего того, что он сделал для Иса, эт-т-то слишком малая награда!
Все почти единодушно проголосовали за.
Грациллоний и Дахут улучили минутку, чтобы побыть наедине в портике, пока расходившееся собрание продолжало идти аж до поздней ночи.
— Да простит меня Митра, — выпалил он, — но сегодня ты сделала меня счастливее, чем когда-либо удастся Ему в Его раю.
— Перед нами долгая дорога, — ответила она. Ее откровенность колебалась между детской и женской. — Ты неправ, отец, но я могу только молиться, чтобы ты повернул к свету. Нам лучше не видеться, и не бывать вместе, как в старые времена. — У нее прервался голос. — Это будет слишком больно. Но знай, я все еще люблю тебя, мой большой, сильный, одинокий Граллон.
— Терпи, дорогая. — Он путался в словах. — Я найду возможность тебе подарить — не то, что ты хочешь, как тебе кажется, — а то, чего ты действительно заслуживаешь.
Она сжала его руку. Прикосновение было горячее.
— Между тем, отец, знай, что все те сплетни, что обо мне говорят, это неправда. Ты запомнишь?
Все, что он мог, это крепко обнять ее перед тем расставаньем.
VI
— Да произнесем же теперь слова прощания, — нараспев говорил Грациллоний. Он воздел руки. И сказал горстке верующих, чей праздник подходил к концу: — Да засияет для вас свет Ахуры-Мазды, что является Истиной. Да снизойдет на вас благословение Митры, что является Словом. Да будет в вас жить сила и чистота, и в завершение принесут ваши души домой свет. Идите с миром.
Потом он увел их прочь из святилища. Когда они забирались выше, во мрак, через каменную кладку все слабее доносилось рычание моря. Оплывали и дымились факелы. Как будто бы освобождением было подняться на вершину Башни Ворона, несмотря на то что пробирал холод, и над океаном зловещей красной полоской виднелся закат.
Внизу о стены разбивались волны в унисон вечерним молитвам. Свои Грациллоний произнес, почти их не слыша. Не то, чтобы он утратил благоговение. Ум его все еще находился в тайнике. Как величественно звучала служба, и как пусто отдавались ее эхо. В этом была печаль, чувство прощания, словцо это был последний день рождения, который ему довелось отпраздновать.
Но это все чушь, сказал он сам себе. Бог его поддерживает. Он выздоравливал очень быстро. Вскоре он сможет справиться с любым новым претендентом — которому лучше не появляться, учитывая то, что происходило с остальными. Пока что это нелегко, но он полагал, что добьется поддержки Стилихона, что означало бы уступчивость со стороны Рима. В пределах же города его противники были всего лишь знатной немощью. Все больше и больше из них переходило на сторону короля, где всегда был народ Иса. Его размолвка с галликенами — с некоторыми из галликен — со временем должна завершиться, надо только набраться терпения; или разве Дахут не сказала, что любит его? Одно это и зажигало в его одиноком сердце лето.
Тогда откуда это предчувствие? Отчего полуденное солнце кажется бледным и маленьким? В уме мелькнула богохульственная мысль, что Митра побежден или отступил. Грациллоний наступил на нее, как наступил Карсе на лицо, но ощущение уйдет не сразу, не прежде, чем воспоминания.
Молитвы завершились.
— Спокойной ночи, люди, — сказал он на латыни. В ответ пробормотали слова прощания. Он взметнул над зубцами церемониальным факелом. Прежде чем утонуть, тот расплескал огонь. Король взял у охранника оставленную лампу и с ее помощью спустился вниз по ступеням в опустившейся на Ис слепоте.
Его узнавало большинство людей, что до сих пор были на улицах, но обращались нему лишь немногие, потому что на нем было облачение служителя чужого Бога. Стража у Верхних ворот отдала ему честь. Некоторые мастерские вдалеке все еще работали, и в них горел свет, но когда он туда доходил, до Церемониальной дороги, доносившийся из них лязг стихал. Переходя по маленькому мостику через канал, он увидел, что вода сверху замерзла. Небо начали заполнять звезды. Мерцание луны над холмами было таким же холодным, как звездный свет и лед. Он ускорил шаг, несмотря на то, что от этого у него болели ребра; в тишине громко звучали его шаги. Если король дойдет до Леса прежде, чем покажется луна, может, он на самом деле и не пропустит этот день посередине его Дежурства. Но эта нелепая идея, сказал он сам себе. Перед ним неясно вырисовывалась роща, чернота, из которой торчали обрубки ветвей. Ее не трогали и отблески от дома, да и когда он вошел, не почувствовал особой теплоты. Раздор между королем и Богами приводил его окружение в большее смятение, нежели простых исанцев. Тамбилис находилась на Сене.
Что ж, человек должен стойко переносить недолгое уединение. Грациллоний удалился в ту часть здания, что походила на римскую. В свете лампы он сменил священный наряд на домашнее платье и сел немного почитать. Старый добрый Вергилий…
Его разбудил ветер, дыхание под карнизом. Свечи сильно оплыли. Он сонно добрел до окна и выглянул, заслоняя своим телом отражения на оконных стеклах. Глаза не встретили ничего кроме мрака. Наверно, снова надуло облака? Он разделся, затушил огоньки, дошел до кровати и погрузился в сон.
— Вон! По домам! Вам скажут, когда вы понадобитесь снова. Вон!
Грациллоний сел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115