Потом лежим в тряпьях простыней и я смотрю на потолок. Он тоже по цвету белый.
- Прости, родной, - теплое дыхание. - Мы все сошли с ума. Мы сами выбрали этот путь. Но мы будем любить, чтобы не происходило.
- Нет.
- Что? Не будешь меня любить?
- Не буду, - и перевел взгляд с потолка на живую ткань любимого лица.
- Почему? - удивление.
- Потому, - отвечаю, - что мне сегодня исполнилось тридцать три года.
- Что?! - отшатнулась. - Нет! - прошептала. - Нет! - сказала. Не-е-ет! - закричала и от ужаса прикусила губу, и её провизорская кровь окропила обманчивую чистоту нашей жизни.
Почему же так переживала моя любимая и единственная девушка? Все очень просто - все, кто достигал возраста Христа были обязаны пройти операцию на мозге в интересах государственной безопасности. Такое решение было принято на весеннем референдуме, а народное волеизъявление есть основа национальных интересов, объявила группа военных, называющих себя ДИКТАТом.
Поспешные операции по лоботомии частенько приводили к трагическим результатам. Больницы были переполнены теми, кому неудачно пытались стереть память о недавнем прошлом, когда люди были свободны и счастливы.
- Не делай этого, - просила моя любимая. - Я не хочу, чтобы ты был идиотом.
- А что делать? Ты же знаешь, кто не выполняет Постановление, тому делают стопроцентную лоботомию, - напомнил я. - Даст Бог, мне повезет.
И вот я уже в районном пункте Стерилизации. Обшарпанное здание, обшарпанные коридоры, обшарпанные люди в них... Старенький врач встречает меня с радостью:
- Все будет прекрасно, молодой человек. Сегодня мы освободим вашу память от лишней информации. - И хихикает. - И вы почувствуете себя другим человеком.
Я смотрю на белый кафель ординаторской, на кушетку с липкой клеенкой, на металлический отсвет хромированных инструментов и прошу:
- Доктор, а нельзя ли это сделать завтра.
- Завтра?
- У меня концерт вечером. Я - дирижер оркестра.
- Голубчик, какая может быть сейчас музыка? - удивляется врач. - А Постановление? Вы хотите, чтобы я его нарушил?
- Я понимаю, доктор...
- Если что, из меня последнюю душу...
- Обещаю - буду после концерта!
- Какие могут быть концерты? - задумывается старенький врач.
- Клянусь!..
- Не нужны мне ваши клятвы, - отмахивается. - Все клянутся, - с тревогой посмотрел в окно, - кому не лень.
- Это мой последний концерт, - защищаюсь из последних сил.
- Матушка жива?
- Да, конечно, - вру я.
Старенький доктор подходит к умывальнику, пускает воду, потом манит меня пальцем к себе. И я иду к нему, доброму сатрапу. Иду, потому, что живу надеждой на чудо.
И оно происходит - и наступает вечер. Я стою за дирижерским пультом, за моей спиной темный зал. Он практически пуст - слушатели пришли, но их очень мало, их почти нет. (Какие могут быть концерты?)
И тем не менее мои руки живут, и летит в свободном полете над пюпитром моя дирижерская палочка. Волшебная палочка. И звучит великая музыка, и будет она звучать пока есть надежда. Но есть ли эта надежда? Я знаю, она есть, потому, что несмотря ни на что мой оркестр играет. Они играют, мои коллеги! Я вижу их родные лица, свободные лица свободных людей. Мы побеждаем всякий раз, когда собираемся вместе, чтобы играть. Пусть зал безмолвен и мертв. Пока есть музыка, есть и мы, сопротивляющиеся агрессивной посредственности.
Но взвизгнули тромбоны, но заплакали скрипки, но вскрикнули флейты. Я вижу тряпичные испуганные лица оркестрантов. И оглядываюсь: по проходу зала шли гвардейцы - они шли несокрушимой, бронированной стеной. Свое оружие несли, словно фанфары - бравые фанфаристы режима.
- Всем стоять! Руки за голову! - командовал офицер, точно явившийся из моего сна.
- Извините, - поклонился я. - У нас есть разрешение на этот концерт.
- Пид-д-драс - это раз! - рявкнул человек с лицом удавленника. - А два: скажи - "кар-р-раул"!
- Позвольте, я не понимаю...
- "Кар-р-раул", я сказал!
И я, чувствуя в груди сгусток стыда и унижения, фальцетом вскричал:
- Кар-р-раул!
И темный свод консерватории лопнул от сытого хохота, и обрушился на меня злорадством и ненавистью, смял и уничтожил.
- Проверка документов! - Гвардейцы крушили пюпитры, стулья, инструменты. - Стоять! Кто из вас ещё не стерилизованный?!.
Я стою у дирижерского пульта и вижу, как в дурном сне, вижу разгром оркестра. Я возвышаюсь над миром, над родными людьми, но я тоже бессилен, как и они. Хрустят кости, хрустит дерево, хрустят души. Со всех сторон несется варварская костоправная музыка.
Потом я вижу: маленький затрапезный флейтист воровато выпростает из внутреннего кармана фрака игрушечный пистолет. И поспешно так - тыкает дуло в свой гордый рот.
- Взять его! - ревет офицер, находящийся где-то рядом со мной.
Его приказ не успевают выполнить: голова флейтиста лопается нелояльными к режиму кровавыми ошметками. И темный свод снова обрушился, содрогнувшись от ужаса и криков.
А что же я? Я увидел внизу, на уровне своих рук, я увидел офицерское и потное, пористое и мясистое... И с отвращением увидел, как жало моей волшебной дирижерской палочки вонзается в округленное глазное яблоко врага.
Дальнейшее помню плохо - отключили свет. Нам обещали новые счастливые времена с Новой Энергией, а свет в помещениях отключали в самые неподходящие моменты. В данном случае, мне повезло: отключили свет и я бежал из родной консерватории.
Город тоже был черен - энергию экономили в государственных целях, готовя широкомасштабную рекламную акцию в честь создания Новой Энергии, способной изменить весь мир.
Бежал я долго, теша себя иллюзией, что можно убежать от страха, разлагающего живую плоть. После осознал себя у длинного бетонного забора. За этим забором находилась больница, где работает мой любимая и единственная. Если есть спасение, то только в ней. В противном случае, меня, преступника, бросят под хирургический нож и через час он уже будет валяться куском казенного мяса в бетонном колодце беспамятства.
Увидев меня, любимая не удивляется, лишь спросила:
- Что это у тебя в руках?
Я поднимаю руку к лицу - в руке дирижерская палочка с запекшей киноварью, похожей на кровь. Впрочем, это кровь, похожая на киноварь.
- Это волшебная палочка, - отвечаю и рассказываю о том, что случилось на моем последнем концерте. - Нам же разрешили играть, - не понимаю. Почему же они так поступили?
- Это их время, - отвечает Анна, - и они будут поступать так, как считают нужным.
- И что делать?
- Бежать! - и смотрела с надеждой на меня.
- Куда бежать? - не понимал. - Они везде, они всюду. У них система контроля, ты же знаешь.
- Тогда почему ты здесь?
- Мне страшно.
- Страшно?
- Страшно одному... умирать...
- Умирать? - посмотрела непонятными глазами. - А так жить не страшно?
- Я тебя люблю, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
- Прости, родной, - теплое дыхание. - Мы все сошли с ума. Мы сами выбрали этот путь. Но мы будем любить, чтобы не происходило.
- Нет.
- Что? Не будешь меня любить?
- Не буду, - и перевел взгляд с потолка на живую ткань любимого лица.
- Почему? - удивление.
- Потому, - отвечаю, - что мне сегодня исполнилось тридцать три года.
- Что?! - отшатнулась. - Нет! - прошептала. - Нет! - сказала. Не-е-ет! - закричала и от ужаса прикусила губу, и её провизорская кровь окропила обманчивую чистоту нашей жизни.
Почему же так переживала моя любимая и единственная девушка? Все очень просто - все, кто достигал возраста Христа были обязаны пройти операцию на мозге в интересах государственной безопасности. Такое решение было принято на весеннем референдуме, а народное волеизъявление есть основа национальных интересов, объявила группа военных, называющих себя ДИКТАТом.
Поспешные операции по лоботомии частенько приводили к трагическим результатам. Больницы были переполнены теми, кому неудачно пытались стереть память о недавнем прошлом, когда люди были свободны и счастливы.
- Не делай этого, - просила моя любимая. - Я не хочу, чтобы ты был идиотом.
- А что делать? Ты же знаешь, кто не выполняет Постановление, тому делают стопроцентную лоботомию, - напомнил я. - Даст Бог, мне повезет.
И вот я уже в районном пункте Стерилизации. Обшарпанное здание, обшарпанные коридоры, обшарпанные люди в них... Старенький врач встречает меня с радостью:
- Все будет прекрасно, молодой человек. Сегодня мы освободим вашу память от лишней информации. - И хихикает. - И вы почувствуете себя другим человеком.
Я смотрю на белый кафель ординаторской, на кушетку с липкой клеенкой, на металлический отсвет хромированных инструментов и прошу:
- Доктор, а нельзя ли это сделать завтра.
- Завтра?
- У меня концерт вечером. Я - дирижер оркестра.
- Голубчик, какая может быть сейчас музыка? - удивляется врач. - А Постановление? Вы хотите, чтобы я его нарушил?
- Я понимаю, доктор...
- Если что, из меня последнюю душу...
- Обещаю - буду после концерта!
- Какие могут быть концерты? - задумывается старенький врач.
- Клянусь!..
- Не нужны мне ваши клятвы, - отмахивается. - Все клянутся, - с тревогой посмотрел в окно, - кому не лень.
- Это мой последний концерт, - защищаюсь из последних сил.
- Матушка жива?
- Да, конечно, - вру я.
Старенький доктор подходит к умывальнику, пускает воду, потом манит меня пальцем к себе. И я иду к нему, доброму сатрапу. Иду, потому, что живу надеждой на чудо.
И оно происходит - и наступает вечер. Я стою за дирижерским пультом, за моей спиной темный зал. Он практически пуст - слушатели пришли, но их очень мало, их почти нет. (Какие могут быть концерты?)
И тем не менее мои руки живут, и летит в свободном полете над пюпитром моя дирижерская палочка. Волшебная палочка. И звучит великая музыка, и будет она звучать пока есть надежда. Но есть ли эта надежда? Я знаю, она есть, потому, что несмотря ни на что мой оркестр играет. Они играют, мои коллеги! Я вижу их родные лица, свободные лица свободных людей. Мы побеждаем всякий раз, когда собираемся вместе, чтобы играть. Пусть зал безмолвен и мертв. Пока есть музыка, есть и мы, сопротивляющиеся агрессивной посредственности.
Но взвизгнули тромбоны, но заплакали скрипки, но вскрикнули флейты. Я вижу тряпичные испуганные лица оркестрантов. И оглядываюсь: по проходу зала шли гвардейцы - они шли несокрушимой, бронированной стеной. Свое оружие несли, словно фанфары - бравые фанфаристы режима.
- Всем стоять! Руки за голову! - командовал офицер, точно явившийся из моего сна.
- Извините, - поклонился я. - У нас есть разрешение на этот концерт.
- Пид-д-драс - это раз! - рявкнул человек с лицом удавленника. - А два: скажи - "кар-р-раул"!
- Позвольте, я не понимаю...
- "Кар-р-раул", я сказал!
И я, чувствуя в груди сгусток стыда и унижения, фальцетом вскричал:
- Кар-р-раул!
И темный свод консерватории лопнул от сытого хохота, и обрушился на меня злорадством и ненавистью, смял и уничтожил.
- Проверка документов! - Гвардейцы крушили пюпитры, стулья, инструменты. - Стоять! Кто из вас ещё не стерилизованный?!.
Я стою у дирижерского пульта и вижу, как в дурном сне, вижу разгром оркестра. Я возвышаюсь над миром, над родными людьми, но я тоже бессилен, как и они. Хрустят кости, хрустит дерево, хрустят души. Со всех сторон несется варварская костоправная музыка.
Потом я вижу: маленький затрапезный флейтист воровато выпростает из внутреннего кармана фрака игрушечный пистолет. И поспешно так - тыкает дуло в свой гордый рот.
- Взять его! - ревет офицер, находящийся где-то рядом со мной.
Его приказ не успевают выполнить: голова флейтиста лопается нелояльными к режиму кровавыми ошметками. И темный свод снова обрушился, содрогнувшись от ужаса и криков.
А что же я? Я увидел внизу, на уровне своих рук, я увидел офицерское и потное, пористое и мясистое... И с отвращением увидел, как жало моей волшебной дирижерской палочки вонзается в округленное глазное яблоко врага.
Дальнейшее помню плохо - отключили свет. Нам обещали новые счастливые времена с Новой Энергией, а свет в помещениях отключали в самые неподходящие моменты. В данном случае, мне повезло: отключили свет и я бежал из родной консерватории.
Город тоже был черен - энергию экономили в государственных целях, готовя широкомасштабную рекламную акцию в честь создания Новой Энергии, способной изменить весь мир.
Бежал я долго, теша себя иллюзией, что можно убежать от страха, разлагающего живую плоть. После осознал себя у длинного бетонного забора. За этим забором находилась больница, где работает мой любимая и единственная. Если есть спасение, то только в ней. В противном случае, меня, преступника, бросят под хирургический нож и через час он уже будет валяться куском казенного мяса в бетонном колодце беспамятства.
Увидев меня, любимая не удивляется, лишь спросила:
- Что это у тебя в руках?
Я поднимаю руку к лицу - в руке дирижерская палочка с запекшей киноварью, похожей на кровь. Впрочем, это кровь, похожая на киноварь.
- Это волшебная палочка, - отвечаю и рассказываю о том, что случилось на моем последнем концерте. - Нам же разрешили играть, - не понимаю. Почему же они так поступили?
- Это их время, - отвечает Анна, - и они будут поступать так, как считают нужным.
- И что делать?
- Бежать! - и смотрела с надеждой на меня.
- Куда бежать? - не понимал. - Они везде, они всюду. У них система контроля, ты же знаешь.
- Тогда почему ты здесь?
- Мне страшно.
- Страшно?
- Страшно одному... умирать...
- Умирать? - посмотрела непонятными глазами. - А так жить не страшно?
- Я тебя люблю, - сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97