— И сколько он выпил? — услышал вопрос.
И услышал ответ на этот вопрос.
— Сказать трудно… Понимаете, какое тут дело… Сын… моей жены… вернулся… оттуда. В смысле, оттуда… Так сказать, выполнял свой солдатский долг… Такая радость, в смысле, что вернулся… Они друзья… Он хороший уже был, когда сюда… Да, товарищи?.. То есть я хочу сказать: все взрослые люди, зачем неприятности?.. Я — Лаптев, думаю, вы меня знаете. Можно ведь договориться, не так ли, господа?
Прости меня, мама, говорю я. Ты спасаешь чужие разорванные тела — это твое призвание, но кто будет сшивать леской наши истерзанные души? Кто? Ты прости меня, мама. Надеюсь, ты поймешь меня.
Я сжал горло отчима приемом, которому меня научили. Лаптев захрипел от удивления и неожиданности. Мне помешали его убить, на меня напали сзади — и помешали. Я ткнул локтем напавшего, он ахнул и пропал… Отчим вырвался и сделал попытку спастись. Я подсек его ногой, и он веско обвалился на какую-то тетку. Та дурно завизжала, и все пришло в обезличенное хаотичное движение.
Молекулы хаоса и страха.
Я увидел лица, а на них — страх. Меня боятся? Почему? Почему боится Полина; я ещё не совсем сошел с ума и хорошо помню нашу первую встречу это была случайная встреча; она мне сразу понравилась, эта девочка, стойкая девочка, угодившая в удивительный переплет… Почему боится Валерия; я помню нашу первую встречу, наш познакомил Серов, а теперь он нас не сможет представить друг другу… хотя зачем, если мы, кажется, знакомы?
— Руки вверх, сволочь! — истерический ор за спиной.
Это кричат мне, и поэтому оглядываюсь. И вижу в двух метрах от груди дуло пистолета — ПМ: пистолет Макарова. Оружие пляшет на фоне окровавленного, орущего рта, оно пляшет в домашних руках младшего лейтенанта. Он стоит на прямых ногах, этот бравый, розовощекий импотент, и руку с пистолетом держит слишком высоко…
Не люблю, когда на меня направляют оружие. И делаю все по тем законам, выполнение которых не раз выручали меня от неприятностей, если смерть можно назвать неприятностью.
Я совершаю прыжок, и в прыжке вижу человека в гражданской одежде. Я совсем забыл о нем, запамятовал о существовании этого темного человека, я беззащитен перед ним, он легко может меня подстрелить. Не стреляет, лишь смотрит, как я перехватываю суетливую службистскую руку с ПМ.
Я убил пса. Бежал к автомобилю, и собака вырвалась со стороны сада. Я выстрелил в расщепленную злобой пасть. Мне показалось, что вижу: пуля входит, разбивая вдребезги клык, входит в звериное нутро и разрывает там все жизнедеятельные органы.
Помню, однажды на полуразрушенной стене со следами гари мы увидели меловую надпись: «Волки еб… т шакалов и псов». Этакая квинтэссенция войны. Ее суть. Разумеется, в роли волков выступали чечи, а мы следовательно — шакалы и псы? Ваня Стрелков хекнул, нашел кирпич и нацарапал на стене: «А тарантулы еб… т волков».
— Детский сад, — на это сказал майор Сушков. — Стрелков, Иванов, вперед, на разведку.
Шоссе было мокрым и пустым. Джип, казалось, скользил над ним, как над неустойчивой водой. Я включил печку — холодно. Удивительно: март и холодно. Так холодно, что меня пробивает дрожь… Нервы? Или?.. Проверяю лоб — испарина. Пустить бы в него холодную прощальную пулю… Больно бы не было. Наверно, не было?
Мне трудно, Серов, говорю я. Тебе нет никакого дела до меня, Сашка. Ты меня обманул, оставил одного. Ты обманул весь мир, ты оставил меня один на один с этим миром. И я не знаю, что в нем делать? Я всегда знал, что делать, а теперь здесь, на родине, не знаю. Единственное, что знаю обречен на жизнь.
Ковыряюсь в аптечке, мне нельзя болеть, я вернулся не для того, чтобы подыхать от головной боли. Ломит голову, ноет брюхо и нестерпимо хочется забыться. Заснуть и забыть этот проклятый первый день после возвращения. Я хочу спать, так давно не спал, всегда боялся заснуть, но теперь я хочу уснуть…
Нет, я должен быть последовательным и пойти до конца: должен найти женщину со странным именем Вирджиния, они дружили, Серов и она, и теперь понимаю, что их сводило вместе.
Прости меня, Санька, я её найду, найду и убью… Одно плохо усиливается туман. У меня отличная зрительная память, как и у твоего отца, Серов… Я хорошо помню дачу, там она живет со своим толстобрюхим новым мужем, любителем кенгуру, она предала нас, меня и тебя, мой друг, и я должен её найти, чтобы отомстить за предательство и твою смерть, Саша.
Туман-туман, как мертвый белый дым марихуаны.
Островерхая, кирпичная дача, похожая на шхуну, плавает в тумане. Длинный забор, калитка, она открыта, по мокрой траве пританцовывают кенгуру, на их шеях батистовые веселенькие, в клетку, платочки… Экзотические звери косятся на меня крупными солидоловыми по цвету глазами, недоумевая, кто посмел нарушить их покой в такой ранний час?
На окнах занавески с рюшечками. Останавливаюсь, чувствуя опасность, у меня хорошо развито чувство самосохранения.
Вжимаюсь в бревна дома… Сверху обрушивается тяжелая туша. Я её узнаю: это болван с заправочной станции. Он лежит на спине и размахивает велосипедной звенящей цепью, пытаясь хлестнуть мои ноги. Отсвет утра на стальных звеньях.
Наношу удар армейской бутсой спецназа в переносицу врага, как меня учили. Болван снова опрокидывается на спину, хрипит… Я замечаю вздрогнули занавески с рюшечками.
— Что ж ты, гадкий человек, делаешь? — спрашивают меня. — Больно же, жестоко же, мерзко же… Вернулся, да? И все теперь можно, да?
— Вперед, — говорю. — Пуля твоя здесь, болван.
— Куда вперед? Впереди — коммунизм, ха-ха!
— В дом! Понял?
— А вот и не понял! Бэ-бэ! — блеет, как барашек. — И ничего ты, служба, не сделаешь! Нас всех нельзя победить!
— Можно, — выдираю пистолет из куртки.
— Нельзя-нельзя меня убивать. Кто-то же должен, солдатик, заправлять ненавистью твою душу?
— Вперед!
Поднимаемся на веранду, тихую и сумрачную. Запах яблок, они лежат на старых газетах, крупные и пряные. Над ними висят красноармейские шинели.
— К нам долгожданные гости! — вопит мой враг, включая свет.
Этот свет тускл и неустойчив, и в этом мутном жидком свете вижу Вирджинию. Она сидит на тахте в атласном халатике, поджав ноги под себя. Она сидит в любимой позе и курит папиросину. У неё огромный беременный живот.
Вот тебе и занавесочки с рюшечками, говорю я себе.
— Это ты… ты сучка! — говорю я и направляю оружие на нее, свою любимую, свою первую и единственную женщину.
— Ха-ха! — заливается смехом. — Что-то ты плох, боец?
Нет, это была не Вирджиния, это была женщина с красивыми глазами, у которой пил химикалии муж Жорка.
— Что ты, родненький? Что ты, миленький? Кто тебя обидел? Что случилось? Ты же не из милиции? Ты из войны?..
— Ничего не случилось, — сглотнул горькую слюну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125