Но теперь, похоже, этот мир сожрал его. Точнее, пожевал как следует, выжал все сладкое и выплюнул кости да хрящи. Джонни откинул голову на сиденье. Я скользнула взглядом по его шее, по волосам, вьющимся у горловины футболки. И шея тоже в шрамах. Господи, да он что, весь такой?
Мы в молчании катили по Лондон-роуд, мимо бледно-розового «Слона» и торгового центра «Замок».
– Вам куда именно? – спросила я.
– Эпплтон-стрит.
Я свернула на Нью-Кент-роуд. Ветер опрокинул урны, и мусор рассыпался по дороге – теперь она казалась еще более запущенной, чем обычно. Ненавижу этот уголок Лондона – от него так и разит нищетой. Мы выехали на Эпплтон-стрит – кварталы приземистых домишек, узкие лестницы, крытые переходы, заколоченные окна.
– Здесь?
– Ага.
– Где остановить?
– Да где угодно. Можно прямо тут. – Джонни шмыгнул носом.
Я притормозила у обшарпанного белого фургона; руки точно налились свинцом. Я не хотела, чтобы он уходил, чтобы он снова исчез. Хотела расспросить его об этих шрамах, о музыке, о его жизни. Рассказать о невеселых своих школьных годах, о моей матери… Но я знала, что не смогу этого сделать. В нем чувствовалась какая-то неприступность. Истерзанное лицо словно предостерегало: никаких попыток к сближению. Подобраться к такому – это все равно что вить гнездышко из наждачной бумаги. Надо что-то придумать.
– Прошу прощения. – Джонни постучал по экрану, протягивая десятку и пятерку. – А мы так и будем здесь сидеть?
– Извините. Задумалась. – Я взяла деньги. Теперь он ждал, когда я открою дверцу, а я именно этого делать и не хотела. Прошло еще несколько мгновений.
– Послушайте, в чем дело? Собираетесь вы меня выпускать или нет?
Я обернулась и посмотрела на него. Воспаленные, полные ярости глаза, кожа словно опутана колючей проволокой.
– Я тут подумала… – начала я и умолкла.
– О чем?
А действительно – о чем?
– Я подумала… Может, вам отсосать?
– Мне – что?
Черт. Надо же такое брякнуть. Я развернулась обратно и отключила замок. Но он не двинулся с места.
– Вы проститутка? Это что, новый способ искать клиентов?
– Я не проститутка. Просто… нахожу вас привлекательным.
Он то ли хмыкнул, то ли искренне рассмеялся.
– Да у вас с головой не в порядке.
Это слишком – даже для меня. Лицо горело от унижения.
– Не в порядке так не в порядке. Выходите из моей машины.
Он молчал. Я чувствовала на себе его взгляд.
– Выходите из машины, говорю!
Я услышала, как открывается дверца, но не обернулась. Потом дверца захлопнулась. Удаляющиеся шаги… Я завела мотор.
В окошко слева постучали. Наклонившись, он разглядывал меня. Потом вопросительно вскинул бровь.
– А вы серьезно?
– Не знаю.
– На чашечку кофе зайдете?
– Да.
Килберн. Или Хемпстед – если вы спросите мнение агента по недвижимости. Я высадила девчонок на Динхем-роуд возле высокого викторианского особняка с террасой. Похоже, там назревала вечеринка – трое парней тащили к дому хозяйственные сумки. Девицы с собой бутылочку не захватили – с них уже явно хватит. Я смотрела, как они устремились к дому, а сама нашаривала красный мобильник. На крыльце стояла дама в брючном костюме и рассылала всем воздушные поцелуи. Если не ошибаюсь, появление девиц ее в восторг не привело.
Я проверила сообщения на красном мобильнике. Джонни звонил дважды: первый раз – умолял прийти, второй – посылал на хрен.
Я не могла не работать этой ночью, но и махнуть рукой на Джонни было нельзя. Только не тогда, когда он в таком состоянии. Я завела мотор. Может, по дороге к нему еще кого-нибудь подвезу.
Джонни ехал на мотоцикле. Это и стало роковой ошибкой. Все остальные были в легковушках – кроме, разумеется, водителя грузовика. Все оказались в броне, в укрытии – и только Джонни остался совсем беззащитным. Не знаю всех подробностей – их так и не удалось из него выудить. Не думаю, что он мог бы рассказать все, даже если бы захотел. Джонни говорил, что ничего не помнит. Знаю только, что произошло все на М4 – а там несутся на больших скоростях. Столкнулось несколько автомобилей, и в самом центре этого месива оказался Джонни. Еще я знаю, что вспыхнул огонь.
Джонни был весь в кусках. Ожоги, осколки, переломанные кости, разорванное мясо. Он был без сознания, когда его везли в операционную, и потом еще долго не приходил в себя. Все готовились к худшему. Но произошло настоящее чудо: он открыл глаза, он помнил свое имя и имена родных, помнил свой возраст и размер обуви. Он мог сказать, сколько пальцев ему показывают, и прочитать «Отче наш». Он был все тем же Джонни Джорданом.
Только когда Джонни вернулся к матери для окончательного выздоровления, дали о себе знать более глубинные травмы. Джонни спал весь день, а проснувшись, сидел без дела в потемках. Обе его гитары покоились в своих футлярах, в недрах гардероба. Причина депрессии была очевидна. Вы бы не впали в депрессию, отними у вас кто-нибудь лицо, всучив взамен лоскутное одеяло? Но и это еще не все. С Джонни случались припадки бешенства, и тогда он орал всякие мерзости своей старенькой маме и швырял в нее костылями. На него накатывали такие приступы головной боли, что он выл и колотил сам себя кулаками. Миссис Джордан пришлось обращаться за помощью. Джонни отправили на обследование.
От головной боли ему прописали парамакс – сильнодействующую смесь парацетамола и кодеина. Его спрашивали, случаются ли у него провалы памяти. Джонни сказал, что не случаются, и все остались очень довольны. В конце концов он дошел до кабинета психолога – специалистки по черепно-мозговым травмам. Она посоветовала ему соблюдать режим – вставать в восемь утра и совершать прогулку. Сказала, что привыкать ко всему надо постепенно, шаг за шагом возвращаясь к прежней жизни. Он ненавидел эту самодовольную дамочку с ее маленькими чистенькими ручками, с ее опрятными шелковыми шарфиками – но сеансы начали приносить пользу. Джонни вернулся в свою старую квартиру возле «Слона». Он ел отварные овощи и ходил в бассейн. Он снова взял в руки гитару – не «Гибсон», заменивший на сцене тот псевдо-«Стратокастер», а старую бренчалку, которую купил еще в детстве. И снова начал играть. Это оказался самый трудный барьер – Джонни боялся, что играть больше не сможет. Но выяснилось, что у него только немного охрип голос – и все. Психолог объявила, что гордится им.
Какое-то время он не подходил к телефону. Не был готов к возвращению в музыкальный мир. Но когда звонить стали все реже и реже, Джонни понял, что в студии пора появиться – если, конечно, он намерен спасти свою карьеру. Ведь он был профи. Давно уже миновали времена «Капоне» и джаз-бэнда в Нью-Йорке, но он и теперь неплохо зарабатывал игрой на гитаре. У Джонни были и связи, и мастерство. Как правило, он работал в студии, но больше всего любил выступать, когда перед ним была толпа народу и ему подпевали сладкоголосые подростки в шортиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Мы в молчании катили по Лондон-роуд, мимо бледно-розового «Слона» и торгового центра «Замок».
– Вам куда именно? – спросила я.
– Эпплтон-стрит.
Я свернула на Нью-Кент-роуд. Ветер опрокинул урны, и мусор рассыпался по дороге – теперь она казалась еще более запущенной, чем обычно. Ненавижу этот уголок Лондона – от него так и разит нищетой. Мы выехали на Эпплтон-стрит – кварталы приземистых домишек, узкие лестницы, крытые переходы, заколоченные окна.
– Здесь?
– Ага.
– Где остановить?
– Да где угодно. Можно прямо тут. – Джонни шмыгнул носом.
Я притормозила у обшарпанного белого фургона; руки точно налились свинцом. Я не хотела, чтобы он уходил, чтобы он снова исчез. Хотела расспросить его об этих шрамах, о музыке, о его жизни. Рассказать о невеселых своих школьных годах, о моей матери… Но я знала, что не смогу этого сделать. В нем чувствовалась какая-то неприступность. Истерзанное лицо словно предостерегало: никаких попыток к сближению. Подобраться к такому – это все равно что вить гнездышко из наждачной бумаги. Надо что-то придумать.
– Прошу прощения. – Джонни постучал по экрану, протягивая десятку и пятерку. – А мы так и будем здесь сидеть?
– Извините. Задумалась. – Я взяла деньги. Теперь он ждал, когда я открою дверцу, а я именно этого делать и не хотела. Прошло еще несколько мгновений.
– Послушайте, в чем дело? Собираетесь вы меня выпускать или нет?
Я обернулась и посмотрела на него. Воспаленные, полные ярости глаза, кожа словно опутана колючей проволокой.
– Я тут подумала… – начала я и умолкла.
– О чем?
А действительно – о чем?
– Я подумала… Может, вам отсосать?
– Мне – что?
Черт. Надо же такое брякнуть. Я развернулась обратно и отключила замок. Но он не двинулся с места.
– Вы проститутка? Это что, новый способ искать клиентов?
– Я не проститутка. Просто… нахожу вас привлекательным.
Он то ли хмыкнул, то ли искренне рассмеялся.
– Да у вас с головой не в порядке.
Это слишком – даже для меня. Лицо горело от унижения.
– Не в порядке так не в порядке. Выходите из моей машины.
Он молчал. Я чувствовала на себе его взгляд.
– Выходите из машины, говорю!
Я услышала, как открывается дверца, но не обернулась. Потом дверца захлопнулась. Удаляющиеся шаги… Я завела мотор.
В окошко слева постучали. Наклонившись, он разглядывал меня. Потом вопросительно вскинул бровь.
– А вы серьезно?
– Не знаю.
– На чашечку кофе зайдете?
– Да.
Килберн. Или Хемпстед – если вы спросите мнение агента по недвижимости. Я высадила девчонок на Динхем-роуд возле высокого викторианского особняка с террасой. Похоже, там назревала вечеринка – трое парней тащили к дому хозяйственные сумки. Девицы с собой бутылочку не захватили – с них уже явно хватит. Я смотрела, как они устремились к дому, а сама нашаривала красный мобильник. На крыльце стояла дама в брючном костюме и рассылала всем воздушные поцелуи. Если не ошибаюсь, появление девиц ее в восторг не привело.
Я проверила сообщения на красном мобильнике. Джонни звонил дважды: первый раз – умолял прийти, второй – посылал на хрен.
Я не могла не работать этой ночью, но и махнуть рукой на Джонни было нельзя. Только не тогда, когда он в таком состоянии. Я завела мотор. Может, по дороге к нему еще кого-нибудь подвезу.
Джонни ехал на мотоцикле. Это и стало роковой ошибкой. Все остальные были в легковушках – кроме, разумеется, водителя грузовика. Все оказались в броне, в укрытии – и только Джонни остался совсем беззащитным. Не знаю всех подробностей – их так и не удалось из него выудить. Не думаю, что он мог бы рассказать все, даже если бы захотел. Джонни говорил, что ничего не помнит. Знаю только, что произошло все на М4 – а там несутся на больших скоростях. Столкнулось несколько автомобилей, и в самом центре этого месива оказался Джонни. Еще я знаю, что вспыхнул огонь.
Джонни был весь в кусках. Ожоги, осколки, переломанные кости, разорванное мясо. Он был без сознания, когда его везли в операционную, и потом еще долго не приходил в себя. Все готовились к худшему. Но произошло настоящее чудо: он открыл глаза, он помнил свое имя и имена родных, помнил свой возраст и размер обуви. Он мог сказать, сколько пальцев ему показывают, и прочитать «Отче наш». Он был все тем же Джонни Джорданом.
Только когда Джонни вернулся к матери для окончательного выздоровления, дали о себе знать более глубинные травмы. Джонни спал весь день, а проснувшись, сидел без дела в потемках. Обе его гитары покоились в своих футлярах, в недрах гардероба. Причина депрессии была очевидна. Вы бы не впали в депрессию, отними у вас кто-нибудь лицо, всучив взамен лоскутное одеяло? Но и это еще не все. С Джонни случались припадки бешенства, и тогда он орал всякие мерзости своей старенькой маме и швырял в нее костылями. На него накатывали такие приступы головной боли, что он выл и колотил сам себя кулаками. Миссис Джордан пришлось обращаться за помощью. Джонни отправили на обследование.
От головной боли ему прописали парамакс – сильнодействующую смесь парацетамола и кодеина. Его спрашивали, случаются ли у него провалы памяти. Джонни сказал, что не случаются, и все остались очень довольны. В конце концов он дошел до кабинета психолога – специалистки по черепно-мозговым травмам. Она посоветовала ему соблюдать режим – вставать в восемь утра и совершать прогулку. Сказала, что привыкать ко всему надо постепенно, шаг за шагом возвращаясь к прежней жизни. Он ненавидел эту самодовольную дамочку с ее маленькими чистенькими ручками, с ее опрятными шелковыми шарфиками – но сеансы начали приносить пользу. Джонни вернулся в свою старую квартиру возле «Слона». Он ел отварные овощи и ходил в бассейн. Он снова взял в руки гитару – не «Гибсон», заменивший на сцене тот псевдо-«Стратокастер», а старую бренчалку, которую купил еще в детстве. И снова начал играть. Это оказался самый трудный барьер – Джонни боялся, что играть больше не сможет. Но выяснилось, что у него только немного охрип голос – и все. Психолог объявила, что гордится им.
Какое-то время он не подходил к телефону. Не был готов к возвращению в музыкальный мир. Но когда звонить стали все реже и реже, Джонни понял, что в студии пора появиться – если, конечно, он намерен спасти свою карьеру. Ведь он был профи. Давно уже миновали времена «Капоне» и джаз-бэнда в Нью-Йорке, но он и теперь неплохо зарабатывал игрой на гитаре. У Джонни были и связи, и мастерство. Как правило, он работал в студии, но больше всего любил выступать, когда перед ним была толпа народу и ему подпевали сладкоголосые подростки в шортиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70