Я даже сомневаюсь, что поэт был настоящим фаталистом, этаким печальным рыцарем, только и ищущим случая опустить забрало и скрыть свое невеселое лицо.
- Но почему же вы сочетали фаталиста с рыцарем? Разве это так необходимо?
- Нет, пожалуйста, согласитесь, что он был очень сильным человеком. Если бы не сила его духа и воли, как он мог бы вызывать духов земли и заставлять их парить в небе?
- Наверное, вы правы, - сказала Вера, подводя Григория к краю горы. А вон Беловодск, он отсюда виден как на ладони.
Стоя у могилы Фаталиста и болтая с Верой, Григорий понял простую вещь: решение перекинуться в один миг на правильность, на истинный путь, на путь, ведущий к совершенству, он принять в состоянии, но ведь не по собственной же воле сунулся он минувшей ночью в лужу. Он не из тех, кто мечтает перестроить мир, перекроить его в соответствии со своими идеями, и, думая о расширении своего присутствия, он вовсе не собирается кого-либо теснить и ущемлять. Но что за силы сронили его ночью в холодную воду и заставили взглянуть на некий уголок мира глазами смерти? Что это за игра? Жертвой чьей прихоти он пал?
Странствующий покорно следовал за путеводной местной жительницей, которая так много сделала для него всего за несколько часов. Он уже почти знал Кормленщиково. По знаку Веры остановившись на созданной самой природой смотровой площадке, Григорий едва не ахнул перед открывшимся ему великолепным видом. Вера тоже была поражена. В который уже раз!
Солнечные лучи косо падали на лежавшую гораздо ниже храмовой горы холмистую долину, где взволнованно сбивались в кучки маленькие игрушечные домики. На небе не было ни облачка, а между тем свет не разливался равномерно по небосклону и земле, но как-то тревожно и сумрачно косил, и можно было прочитать каждый его лучик, крепившийся в усиленной ровности или наклонившийся, как стебель сломанного цветка. За перехлестами, за навевавшими тревогу узорами этих прозрачных колонн и обозревался благословенный город Беловодск, стоявший на возвышении, не таком, однако, значительном, как та гора, в которой покоился великий поэт.
Даже издали поражала монолитная громада Беловодского кремля, изумлявшая белизной и сверкавшая золотом. Она не удалялась, не стояла на месте, неуклонно приближалась, ее носил и баюкал ветер, и этот ветер, непонятный в тихий солнечный день, бил Григорию прямо в лицо. Ошеломленный этим обманом зрения, задолго до его появления на свет придуманным неведомыми зодчими, раздосадованный ловушкой, в которую угодили его ощущения, Григорий смотрел во все глаза, и чем больше напрягался, тем очевиднее нарастал в воздухе огромный купол главного кремлевского собора. И в конце концов он уже не мог не принять это благодатное и мучительное зрелище внутрь, в то, что было источником его зрения.
- Я хочу здесь остаться... - тихонько шепнул он.
Вера услышала. Она молча кивнула, давая знать, что понимает чувства своего друга.
---------------
По вьющейся между могилами тропе бесшумно скользнул Виктор. Остановившись за спиной Григория и Веры, он снял с головы свою залоснившуюся от частого употребления кепку, вытер пот со лба и, внутренне усмехаясь предвкушению, как вздрогнут сейчас эти славные люди, неожиданно заслышав его голос, сказал:
- В мире нет более величественного зрелища, чем это. Я сейчас свободен, и если хотите, друзья мои, я проведу вас по всему Кормленщиково. Устрою вам индивидуальную экскурсию.
Григорий хотел было ответить, что он заплатит, но Виктор предупредительно поднял руку, останавливая в нем это финансовое движение. С километр протопали они к имению, некогда принадлежавшему Фаталисту, по пыльной дороге, то взбиравшейся на поля, где звенели и гудели насекомые, то нырявшей в сырую, с валяющейся на обочине растительной гнилью, тень леса. Как все это было непохоже на ночное пробуждение в луже! Вера вкладывала руку в узкую ладонь брата, и они, неразрывно связанные, убегали далеко вперед и оттуда звонкими, веселыми голосами звали зазевавшегося Григория. Ему вовсе не хотелось бегать по такой жаре, но приходилось. И в собственном учащенном дыхании он слышал растущий и укрепляющийся голос расширения здоровой части своего существа. Он становился еще более другим, чем был прежде.
Его подвели к большому каменному особняку с широким парадным подъездом и вкраплениями правильного, суховатого классицизма, что пользовалось успехом в прошлом веке. Народная любовь к поэту, помноженная на производительную административную фантазию, превратила длинную череду комнат, огибавших некую невидимую ось, в обыкновенный музей с кожаными креслами, разными ломберными столиками, письменными столами, потемневшими от времени картинами, подсвечниками, сундуками, выставленными напоказ и нисколько не смущавшими целомудрие альковами, широкими диванами, на которые строго запрещалось садиться, курительными и танцевальными площадками. Среди всех этих шедевров быта, сохранившегося лишь в виде музейных символов, Виктор торжественно надел кепку (чтобы снимать ее в минуты, когда из его слов явственно вытекало смиренное уважение к поэту) и пустился в подробные объяснения, но едва у него дошло до знаменитого "калики перехожие", Григорий не выдержал и громко, непринужденно рассмеялся.
- Похоже, это относится ко мне гораздо больше, чем вы думаете! воскликнул он.
Виктор провел своих спутников в служебное помещение. Он прогнал оттуда дремавшую у окна старуху и спросил:
- Что будете пить? Чай? Кофе? Водку?
Выбрали кофе. Григорий снял пиджак и повесил на спинку стула, а Вера, остановившись у окна и заложив руки за спину, смотрела на парадное крыльцо, где у массивных колонн две старухи-смотрительницы, отдыхая от посетителей, предавались оживленной беседе. Ей пришло в голову, что брат и московский гость могут и не заметить, как взаимная неприязнь овладеет ими. Вскоре многообещающий аромат распространился по комнате, и на столе появился из рук экскурсовода кофейник - изящная подделка под старину. Хозяин хмурился оттого, что гости слишком долго гремят ложечками, размешивая сахар, и не дают ему начать обстоятельный разговор.
- Вы обратили внимание, как выглядит этот дом, когда в нем не толпятся люди? - наконец начал он; и, не дожидаясь ответа, который все равно был известен только ему, продолжил: - Ведь мы прошли по пустым комнатам... Дом выглядит так, словно в него никто и никогда уже не войдет. Пустота и оцепенение, которые сказываются и на всем Кормленщикова. А Кормленщиково это целый мир. Странно и неприятно, что, глядя, в каком оцепенении пребывает этот мир сегодня, можно забыть, что именно здесь в свое время Фаталист поднял огромную духовную волну, которая все еще продолжает гулять по миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
- Но почему же вы сочетали фаталиста с рыцарем? Разве это так необходимо?
- Нет, пожалуйста, согласитесь, что он был очень сильным человеком. Если бы не сила его духа и воли, как он мог бы вызывать духов земли и заставлять их парить в небе?
- Наверное, вы правы, - сказала Вера, подводя Григория к краю горы. А вон Беловодск, он отсюда виден как на ладони.
Стоя у могилы Фаталиста и болтая с Верой, Григорий понял простую вещь: решение перекинуться в один миг на правильность, на истинный путь, на путь, ведущий к совершенству, он принять в состоянии, но ведь не по собственной же воле сунулся он минувшей ночью в лужу. Он не из тех, кто мечтает перестроить мир, перекроить его в соответствии со своими идеями, и, думая о расширении своего присутствия, он вовсе не собирается кого-либо теснить и ущемлять. Но что за силы сронили его ночью в холодную воду и заставили взглянуть на некий уголок мира глазами смерти? Что это за игра? Жертвой чьей прихоти он пал?
Странствующий покорно следовал за путеводной местной жительницей, которая так много сделала для него всего за несколько часов. Он уже почти знал Кормленщиково. По знаку Веры остановившись на созданной самой природой смотровой площадке, Григорий едва не ахнул перед открывшимся ему великолепным видом. Вера тоже была поражена. В который уже раз!
Солнечные лучи косо падали на лежавшую гораздо ниже храмовой горы холмистую долину, где взволнованно сбивались в кучки маленькие игрушечные домики. На небе не было ни облачка, а между тем свет не разливался равномерно по небосклону и земле, но как-то тревожно и сумрачно косил, и можно было прочитать каждый его лучик, крепившийся в усиленной ровности или наклонившийся, как стебель сломанного цветка. За перехлестами, за навевавшими тревогу узорами этих прозрачных колонн и обозревался благословенный город Беловодск, стоявший на возвышении, не таком, однако, значительном, как та гора, в которой покоился великий поэт.
Даже издали поражала монолитная громада Беловодского кремля, изумлявшая белизной и сверкавшая золотом. Она не удалялась, не стояла на месте, неуклонно приближалась, ее носил и баюкал ветер, и этот ветер, непонятный в тихий солнечный день, бил Григорию прямо в лицо. Ошеломленный этим обманом зрения, задолго до его появления на свет придуманным неведомыми зодчими, раздосадованный ловушкой, в которую угодили его ощущения, Григорий смотрел во все глаза, и чем больше напрягался, тем очевиднее нарастал в воздухе огромный купол главного кремлевского собора. И в конце концов он уже не мог не принять это благодатное и мучительное зрелище внутрь, в то, что было источником его зрения.
- Я хочу здесь остаться... - тихонько шепнул он.
Вера услышала. Она молча кивнула, давая знать, что понимает чувства своего друга.
---------------
По вьющейся между могилами тропе бесшумно скользнул Виктор. Остановившись за спиной Григория и Веры, он снял с головы свою залоснившуюся от частого употребления кепку, вытер пот со лба и, внутренне усмехаясь предвкушению, как вздрогнут сейчас эти славные люди, неожиданно заслышав его голос, сказал:
- В мире нет более величественного зрелища, чем это. Я сейчас свободен, и если хотите, друзья мои, я проведу вас по всему Кормленщиково. Устрою вам индивидуальную экскурсию.
Григорий хотел было ответить, что он заплатит, но Виктор предупредительно поднял руку, останавливая в нем это финансовое движение. С километр протопали они к имению, некогда принадлежавшему Фаталисту, по пыльной дороге, то взбиравшейся на поля, где звенели и гудели насекомые, то нырявшей в сырую, с валяющейся на обочине растительной гнилью, тень леса. Как все это было непохоже на ночное пробуждение в луже! Вера вкладывала руку в узкую ладонь брата, и они, неразрывно связанные, убегали далеко вперед и оттуда звонкими, веселыми голосами звали зазевавшегося Григория. Ему вовсе не хотелось бегать по такой жаре, но приходилось. И в собственном учащенном дыхании он слышал растущий и укрепляющийся голос расширения здоровой части своего существа. Он становился еще более другим, чем был прежде.
Его подвели к большому каменному особняку с широким парадным подъездом и вкраплениями правильного, суховатого классицизма, что пользовалось успехом в прошлом веке. Народная любовь к поэту, помноженная на производительную административную фантазию, превратила длинную череду комнат, огибавших некую невидимую ось, в обыкновенный музей с кожаными креслами, разными ломберными столиками, письменными столами, потемневшими от времени картинами, подсвечниками, сундуками, выставленными напоказ и нисколько не смущавшими целомудрие альковами, широкими диванами, на которые строго запрещалось садиться, курительными и танцевальными площадками. Среди всех этих шедевров быта, сохранившегося лишь в виде музейных символов, Виктор торжественно надел кепку (чтобы снимать ее в минуты, когда из его слов явственно вытекало смиренное уважение к поэту) и пустился в подробные объяснения, но едва у него дошло до знаменитого "калики перехожие", Григорий не выдержал и громко, непринужденно рассмеялся.
- Похоже, это относится ко мне гораздо больше, чем вы думаете! воскликнул он.
Виктор провел своих спутников в служебное помещение. Он прогнал оттуда дремавшую у окна старуху и спросил:
- Что будете пить? Чай? Кофе? Водку?
Выбрали кофе. Григорий снял пиджак и повесил на спинку стула, а Вера, остановившись у окна и заложив руки за спину, смотрела на парадное крыльцо, где у массивных колонн две старухи-смотрительницы, отдыхая от посетителей, предавались оживленной беседе. Ей пришло в голову, что брат и московский гость могут и не заметить, как взаимная неприязнь овладеет ими. Вскоре многообещающий аромат распространился по комнате, и на столе появился из рук экскурсовода кофейник - изящная подделка под старину. Хозяин хмурился оттого, что гости слишком долго гремят ложечками, размешивая сахар, и не дают ему начать обстоятельный разговор.
- Вы обратили внимание, как выглядит этот дом, когда в нем не толпятся люди? - наконец начал он; и, не дожидаясь ответа, который все равно был известен только ему, продолжил: - Ведь мы прошли по пустым комнатам... Дом выглядит так, словно в него никто и никогда уже не войдет. Пустота и оцепенение, которые сказываются и на всем Кормленщикова. А Кормленщиково это целый мир. Странно и неприятно, что, глядя, в каком оцепенении пребывает этот мир сегодня, можно забыть, что именно здесь в свое время Фаталист поднял огромную духовную волну, которая все еще продолжает гулять по миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150