Они должны были поставить генератор два месяца назад.
— А что же Свободный мир? — спросил Мюррей. — Мы не можем позволить себе генератор?
Люк Уилльямс со смехом тряхнул головой.
— О, мы сделаем даже больше, мистер Уайлд! Мы строим им плотину. Всего в двадцати милях отсюда, на Намнгум. Стоимость сооружения — пятнадцать миллионов долларов. Около пятисот футов шириной, а резервуар, когда его достроят, будет больше двухсот футов в глубину. Это изменит всю экономическую структуру Лаоса, поверьте мне!
— Верю, — пробормотал Мюррей, но он думал совсем не об экономическом положении маленького старого Лаоса. С подачи американца в голове у него зародилась идея. — И как далеко вы продвинулись в строительстве этой плотины?
— Они строят ее уже третий год, — сказал Финлейсон. — Джунгли, грязь, инфляция против, и пока выигрывают.
— Главное заграждение уже почти закончено, — вызывающе сказал Люк, — а с тех пор, как пошли дожди, резервуар заполнился на сто футов, до пуска осталось каких-нибудь несколько месяцев.
Джордж Финлейсон никак не прокомментировал американца, так как в этот момент в темноте, за французскими окнами, оркестр Лаотянской Королевской армии в форме, представляющей собой смешение униформы гостиничного коридорного и наполеоновских гусар, грянул что-то хаотичное, напоминающее «Полковник Боуги». Мюррей заметил, что в зале стало очень тихо, все замерли, подняв в руках бокалы, и тут он понял, что исполняется лаотянский государственный гимн. Казалось, это монотонное, невыразительное гудение будет продолжаться до бесконечности, а потом Мюррей увидел, что на трибуну в сопровождении посла Канады поднимается лаотянец в безупречно сшитом деловом костюме.
Гимн наконец отзвучал. Финлейсон, который все это время стоял навытяжку, как часовой, быстро взглянул на часы.
— Время речей, — пробормотал он, — еще полчаса — и отключат свет. Мы отдали дань уважения, как насчет того, чтобы смыться отсюда и где-нибудь поужинать?
Люк ушел, у трибуны под звуки аплодисментов началось какое-то волнение. В центре увеличивающейся толпы стоял крохотный лаотянец — грудь колесом, в алом с зеленым мундире с золотой тесьмой и обилием огромных медалей. Лицо военного было похоже на ломоть ржаного хлеба, глаза отсвечивали красным, челюсти золотом. Тощий посол замер на ступеньках трибуны и пораженно слушал.
— Проблемы, — пробурчал Финлейсон, — это генерал Оум Раттибоум, командующий войсками Северной провинции. В прошлом месяце его опиумные фабрики сожгли китайцы — банда Коу минтанг, которая осталась после того, как Чианг Кайшек отошли назад к Формоса. Какая-то свара из-за того, что Оум после последнего урожая взимает слишком большие налоги. Оум в ответ послал эскадрилью королевских воздушных сил и разбомбил все к черту. Говорят, погибло около пятисот человек. Американцы и ICC были в бешенстве и пытались заставить правительство отправить его в отставку.
Они шли к выходу, а в зале тем временем нарастал шум голосов, пронзительных лаотянских и заунывных европейских.
— Так всегда, — сказал Финлейсон, — будет больше виски, шампанского и тостов, и все утихомирятся... на какое-то время. Но я не удивлюсь, если Оум совершит еще одну попытку переворота. Выждет до следующего месяца, когда Соуванна отправится в Париж на операцию, и двинет с севера свои войска.
— Я думал, они запретили перевороты, — сказал Мюррей.
Они пересекли вестибюль, спустились по ступенькам и прошли мимо веломобилей, водители которых тут же проснулись и кинулись за ними, как собаки за костью.
— Это не остановит Оума, — сказал Финлейсон. — За последние четыре года он дважды пытался совершить переворот. В последний раз у него чуть не получилось, однако генерал потратил шесть драгоценных часов на ужин с одним французом в Луангпхабанге вместо того, чтобы маршировать на Вьентьян.
— Это был правый или левый переворот?
Финлейсон покачал головой:
— Ни то, ни другое, старина. Когда дело касается Оума — это абсолютно личное.
— Вы его друг? — улыбнулся Мюррей.
— Шапочное знакомство, если можно так выразиться. У нас довольно много общего, — добавил он загадочно, когда они приблизились к машине, большому пыльному «мерседесу» с сиденьями, обтянутыми сморщенной, потрескавшейся кожей. — Запрыгивайте. Здесь, дальше по реке есть французское местечко, вполне приличное для Вьентьяна.
Мюррей сел рядом с Финлейсоном, машина засвистела, как астматик, и тронулась с места.
— Итак, Оум Раттибоум помимо других войн участвует в опиумных?
Финлейсон пожал плечами и переключил скорость:
— Можно только догадываться. Никто не знает, что происходит в этой стране, даже генералы. Предполагается, что численность Королевской Лаотянской армии — пятьдесят тысяч человек. Чепуха, конечно. Хорошо, если они имеют тысяч пятнадцать. Оум и другие генералы попросту вытягивают жалованье на тридцать пять тысяч несуществующих солдат, — продолжил он, когда «мерседес», подняв клубы пыли и гравия, понесся прочь.
— Значит, их несложно подкупить?
— Подкупить? Гораздо сложнее предложить конфетку ребенку!
Когда по встречной полосе они подъехали к воротам со слонами, навстречу им пронеслась длинная черная машина с лаотянским флагом, она прошла всего в нескольких дюймах от «мерседеса», и Мюррей понял, что если бы она ехала по своей стороне, столкновения «лоб в лоб» было бы не миновать.
Финлейсон вел машину с удивительным спокойствием. «Мерседес» с грохотом мчался по рытвинам вдоль берега широкой черной реки. Немного помолчав, Мюррей сказал:
— Вы знаете миссис Жаклин Конквест?
— Жаки? Конечно! Чудесное создание, не правда ли? Бедная рыбка.
— О?
— Без воды, старина. Замужем за цээрушником, чего еще ожидать? Вы знакомы с ее мужем?
— Не разговаривали.
— Не самый привлекательный человек во Вьентьяне. К счастью, он скоро возвращается в Сайгон. Вы ведь и сами приехали оттуда, не так ли?
— Через Пномпень.
Финлейсон поднял брови:
— Не думал, что журналистов пускают в Камбоджу, особенно после того, как кто-то из вашей братии написал, что мать Сианука содержит все бордели.
Мюррей, улыбаясь, смотрел на освещенную фарами извилистую дорогу.
— По паспорту я профессор университета.
— А, да, — кивнул Финлейсон, — кажется, Чарльз Пол говорил мне об этом. Вы читали лекции во Вьетнаме в Хюэ, верно?
— Верно. Читал, писал и бунтовал.
— Что вас заставило бросить это и заняться журналистикой?
— Я не бросал. Университет бросил после наступления Тета. Они прикрыли факультет иностранных языков.
Финлейсон резко крутанул руль, чтобы объехать собаку — паршивое горбатое существо, — и на мгновение Мюррей снова очутился на улицах сырого, утреннего Хюэ: обстреливали здание университета, и Мюррей, прихрамывая, бежал зигзагами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— А что же Свободный мир? — спросил Мюррей. — Мы не можем позволить себе генератор?
Люк Уилльямс со смехом тряхнул головой.
— О, мы сделаем даже больше, мистер Уайлд! Мы строим им плотину. Всего в двадцати милях отсюда, на Намнгум. Стоимость сооружения — пятнадцать миллионов долларов. Около пятисот футов шириной, а резервуар, когда его достроят, будет больше двухсот футов в глубину. Это изменит всю экономическую структуру Лаоса, поверьте мне!
— Верю, — пробормотал Мюррей, но он думал совсем не об экономическом положении маленького старого Лаоса. С подачи американца в голове у него зародилась идея. — И как далеко вы продвинулись в строительстве этой плотины?
— Они строят ее уже третий год, — сказал Финлейсон. — Джунгли, грязь, инфляция против, и пока выигрывают.
— Главное заграждение уже почти закончено, — вызывающе сказал Люк, — а с тех пор, как пошли дожди, резервуар заполнился на сто футов, до пуска осталось каких-нибудь несколько месяцев.
Джордж Финлейсон никак не прокомментировал американца, так как в этот момент в темноте, за французскими окнами, оркестр Лаотянской Королевской армии в форме, представляющей собой смешение униформы гостиничного коридорного и наполеоновских гусар, грянул что-то хаотичное, напоминающее «Полковник Боуги». Мюррей заметил, что в зале стало очень тихо, все замерли, подняв в руках бокалы, и тут он понял, что исполняется лаотянский государственный гимн. Казалось, это монотонное, невыразительное гудение будет продолжаться до бесконечности, а потом Мюррей увидел, что на трибуну в сопровождении посла Канады поднимается лаотянец в безупречно сшитом деловом костюме.
Гимн наконец отзвучал. Финлейсон, который все это время стоял навытяжку, как часовой, быстро взглянул на часы.
— Время речей, — пробормотал он, — еще полчаса — и отключат свет. Мы отдали дань уважения, как насчет того, чтобы смыться отсюда и где-нибудь поужинать?
Люк ушел, у трибуны под звуки аплодисментов началось какое-то волнение. В центре увеличивающейся толпы стоял крохотный лаотянец — грудь колесом, в алом с зеленым мундире с золотой тесьмой и обилием огромных медалей. Лицо военного было похоже на ломоть ржаного хлеба, глаза отсвечивали красным, челюсти золотом. Тощий посол замер на ступеньках трибуны и пораженно слушал.
— Проблемы, — пробурчал Финлейсон, — это генерал Оум Раттибоум, командующий войсками Северной провинции. В прошлом месяце его опиумные фабрики сожгли китайцы — банда Коу минтанг, которая осталась после того, как Чианг Кайшек отошли назад к Формоса. Какая-то свара из-за того, что Оум после последнего урожая взимает слишком большие налоги. Оум в ответ послал эскадрилью королевских воздушных сил и разбомбил все к черту. Говорят, погибло около пятисот человек. Американцы и ICC были в бешенстве и пытались заставить правительство отправить его в отставку.
Они шли к выходу, а в зале тем временем нарастал шум голосов, пронзительных лаотянских и заунывных европейских.
— Так всегда, — сказал Финлейсон, — будет больше виски, шампанского и тостов, и все утихомирятся... на какое-то время. Но я не удивлюсь, если Оум совершит еще одну попытку переворота. Выждет до следующего месяца, когда Соуванна отправится в Париж на операцию, и двинет с севера свои войска.
— Я думал, они запретили перевороты, — сказал Мюррей.
Они пересекли вестибюль, спустились по ступенькам и прошли мимо веломобилей, водители которых тут же проснулись и кинулись за ними, как собаки за костью.
— Это не остановит Оума, — сказал Финлейсон. — За последние четыре года он дважды пытался совершить переворот. В последний раз у него чуть не получилось, однако генерал потратил шесть драгоценных часов на ужин с одним французом в Луангпхабанге вместо того, чтобы маршировать на Вьентьян.
— Это был правый или левый переворот?
Финлейсон покачал головой:
— Ни то, ни другое, старина. Когда дело касается Оума — это абсолютно личное.
— Вы его друг? — улыбнулся Мюррей.
— Шапочное знакомство, если можно так выразиться. У нас довольно много общего, — добавил он загадочно, когда они приблизились к машине, большому пыльному «мерседесу» с сиденьями, обтянутыми сморщенной, потрескавшейся кожей. — Запрыгивайте. Здесь, дальше по реке есть французское местечко, вполне приличное для Вьентьяна.
Мюррей сел рядом с Финлейсоном, машина засвистела, как астматик, и тронулась с места.
— Итак, Оум Раттибоум помимо других войн участвует в опиумных?
Финлейсон пожал плечами и переключил скорость:
— Можно только догадываться. Никто не знает, что происходит в этой стране, даже генералы. Предполагается, что численность Королевской Лаотянской армии — пятьдесят тысяч человек. Чепуха, конечно. Хорошо, если они имеют тысяч пятнадцать. Оум и другие генералы попросту вытягивают жалованье на тридцать пять тысяч несуществующих солдат, — продолжил он, когда «мерседес», подняв клубы пыли и гравия, понесся прочь.
— Значит, их несложно подкупить?
— Подкупить? Гораздо сложнее предложить конфетку ребенку!
Когда по встречной полосе они подъехали к воротам со слонами, навстречу им пронеслась длинная черная машина с лаотянским флагом, она прошла всего в нескольких дюймах от «мерседеса», и Мюррей понял, что если бы она ехала по своей стороне, столкновения «лоб в лоб» было бы не миновать.
Финлейсон вел машину с удивительным спокойствием. «Мерседес» с грохотом мчался по рытвинам вдоль берега широкой черной реки. Немного помолчав, Мюррей сказал:
— Вы знаете миссис Жаклин Конквест?
— Жаки? Конечно! Чудесное создание, не правда ли? Бедная рыбка.
— О?
— Без воды, старина. Замужем за цээрушником, чего еще ожидать? Вы знакомы с ее мужем?
— Не разговаривали.
— Не самый привлекательный человек во Вьентьяне. К счастью, он скоро возвращается в Сайгон. Вы ведь и сами приехали оттуда, не так ли?
— Через Пномпень.
Финлейсон поднял брови:
— Не думал, что журналистов пускают в Камбоджу, особенно после того, как кто-то из вашей братии написал, что мать Сианука содержит все бордели.
Мюррей, улыбаясь, смотрел на освещенную фарами извилистую дорогу.
— По паспорту я профессор университета.
— А, да, — кивнул Финлейсон, — кажется, Чарльз Пол говорил мне об этом. Вы читали лекции во Вьетнаме в Хюэ, верно?
— Верно. Читал, писал и бунтовал.
— Что вас заставило бросить это и заняться журналистикой?
— Я не бросал. Университет бросил после наступления Тета. Они прикрыли факультет иностранных языков.
Финлейсон резко крутанул руль, чтобы объехать собаку — паршивое горбатое существо, — и на мгновение Мюррей снова очутился на улицах сырого, утреннего Хюэ: обстреливали здание университета, и Мюррей, прихрамывая, бежал зигзагами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72