Как только Вержбента прибыл, они заперлись вдвоем в спальне воеводы, лежавшего в постели из-за больной ноги.
Вержбента, раньше старавшийся защищать Борковича и поверивший в то, что это опасный человек, возвратился из Кракова озабоченный и обеспокоенный. Он скрыл перед Бенко, что Мацек сильно возбудил его подозрения своим странным поведением на торжествах, неосторожными дерзкими разговорами и разными хитрыми приемами, с помощью которых он старался завязать с королевой прежние близкие отношения.
Откуда он такие сведения почерпнул, Вержбента не говорил, но уверял честным словом, что поведение Борковича за время свадебных пиршеств, было очень и очень подозрительно.
Воевода свято поверил словам гостя.
- Этот негодяй ведь на все способен! - воскликнул он. - С него не следует глаз спускать. Он как змея проскользнет повсюду, доберется даже до королевской спальни, если ему это будет выгодно.
Бенко еще более смутился, когда Вержбента ему признался, что все сообщенное им, пока еще никому не известно, так как он, благодаря лишь случайности, напал на след. Из всей этой беседы воевода вывел заключение, что следует поторопиться арестовать Борковича и обвинить его в измене. Его сношения с бранденбургскими князьями могли быть для этого достаточным поводом. Необходимо было во что бы то ни стало и как можно скорее помешать его сближению с королевой.
Вержбента высказывался против поспешности в действиях, однако стоял за необходимость самого тщательного надзора за старостой. Между ними завязался спор, продолжавшийся довольно долго.
Бенко сильно волновался, говоря о племяннике, и настаивал на своем.
- Я готов все это дело взять на свою ответственность! - воскликнул он. - Я убежден, что этот разбойник нам заварит кашу, у меня достаточно улик; зачем же нам ждать? Вот увидите, когда его посажу в тюрьму, все те, которые до сих пор из боязни перед ним молчали, раскроют рты и расскажут обо всем, лишь бы себя спасти!
Говоря это, воевода ударял себя в грудь и так беспокойно метался на постели, что задел больную ногу и от боли вскрикнул.
Вержбента, видя безрезультатность всех своих уговоров, не возражал больше и, предоставляя ему свободу действий, лишь прибавил:
- Хотя вы непоколебимо решили покончить с Борковичем, однако имейте в виду, что это вещь нелегкая. Он человек осторожный, хитрый, изворотливый, всегда окружен такими же дерзкими, как он сам, и не даст захватить врасплох. Поэтому надо хорошенько все обдумать, а то может случиться, что вместо того, чтобы его захватить, вы его толкнете на какой-нибудь сумасбродный поступок, который он может совершить, узнав, что покушаются на его свободу.
Воевода и слышать не хотел всех этих предостережений и настаивал на своем.
- Если его оставить долее на свободе, и он примет меры предосторожности, что Бог знает, до чего он дойдет, - говорил Бенко, задыхаясь от гнева. - Все это еще было бы ничто, но ведь он, как вы говорите, смеет поднимать глаза на королеву; ведь этот негодяй способен осрамить нашего короля. Он смел, лгун и для него не существует ничего святого. - Впрочем, друг мой! - прибавил воевода. - Мне кажется, что, арестовав его, я сделаю доброе дело и для него: помешаю ему совершить поступки, за которые он неизбежно поплатился бы головой...
- Дорогой воевода! - возразил Вержбента. - Поступай, как желаешь; у тебя опыт, сила; но, ради Бога, будь осторожен, потому что этот человек имел везде своих шпионов, и если он, сохрани Господь, преждевременно об этом узнает, то не обойдется без кровопролития.
Но и эти слова не охладили пыл воеводы, который, ломая руки, повторял:
- Ведь дело идет о короле и королеве; если ему дать время, он не смирится и не образумится, а в состоянии взволновать всю страну, завести смуту для того, чтобы в мутной воде рыбу ловить.
Они еще долго толковали, но Бенко не уступал.
Наконец, Вержбента попрощался с ним, еще раз призывая его к умеренности и осторожности.
Старый воевода, оставшись один, нескоро успокоился; ему хотелось как можно скорее привести в исполнение свое решение.
В последние годы правой рукой воеводы и исполнителем всех его поручений был какой-то русин, принятый им на службу и пользовавшийся его полным доверием. Настоящее его имя было Панас, но в Польше его переделали в Паношу и так и называли. Он происходил из боярской семьи, имевшей значительные владения в местности, завоеванной Казимиром и присоединенной к Польше. Какое-то кровавое приключение заставило его покинуть свою родину и искать убежища в королевстве; воевода, встретившись с ним в Кракове при королевском дворе предложил ему у себя службу.
Это был человек большого роста, силач с угрюмым выражением лица, хладнокровный, молчаливый отчасти потому, что плохо говорил по-польски, отчасти потому, что предпочитал дело делать, а не тратить попусту слова. Он был религиозен и в течение года половину времени постился и питался по большей части сухарями с водой; он избегал общества и свободное время проводил в своей комнате. Для исполнения приказаний и поручений это был незаменимый человек; он никогда не возражал, не ссылался на трудности или невозможность исполнить данное поручение, старался хорошенько вникнуть и понять, чего от него требуют, и затем не обращал даже внимания, если приходилось рисковать своей жизнью и жизнью сопровождавших его людей.
- Так приказано, - говорил он лаконично. Воеводе он пришелся по душе; Бенко дал ему значительный надел и обращался с ним ласково, за что Паноша любил его и готов был в случае надобности броситься за него в огонь и воду.
Все остальные завидовали любимцу, но никто не смог с ним соперничать. Это был человек с железной волей, не чувствовавший ни голода, ни холода, смелый до безумия, а по наружному виду невозмутимый, холодный, бесстрастный, как каменная глыба. Придворные посмеивались над ним, но втихомолку и исподтишка, так как затронуть Паношу никто не решался из боязни его самого и воеводы.
Он никогда не жаловался и расправлялся своими собственными силами, но расправа его была жестокой, и он нескольких изувечил.
Интересно было слышать, как Бенко разговаривал с ним. Призванный в комнату, он останавливался у дверей со скрещенными на груди руками и ждал приказаний. Воевода говорил, а он головой качал в знак того, что слышит и понимает. Если же для него что-нибудь было непонятно, он просил отца (так он обыкновенно называл воеводу) еще раз медленно повторить то же самое. Когда он заявлял, что понял, что можно было быть уверенным, что все, что ему было поручено, будет исполнено. Паноша знал о подозрении, тяготевшем над Борковичем, так как по приказанию воеводы несколько раз следил за действиями Борковича, а потом уж по собственной инициативе интересовался всем, что имело отношение к Борковичу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Вержбента, раньше старавшийся защищать Борковича и поверивший в то, что это опасный человек, возвратился из Кракова озабоченный и обеспокоенный. Он скрыл перед Бенко, что Мацек сильно возбудил его подозрения своим странным поведением на торжествах, неосторожными дерзкими разговорами и разными хитрыми приемами, с помощью которых он старался завязать с королевой прежние близкие отношения.
Откуда он такие сведения почерпнул, Вержбента не говорил, но уверял честным словом, что поведение Борковича за время свадебных пиршеств, было очень и очень подозрительно.
Воевода свято поверил словам гостя.
- Этот негодяй ведь на все способен! - воскликнул он. - С него не следует глаз спускать. Он как змея проскользнет повсюду, доберется даже до королевской спальни, если ему это будет выгодно.
Бенко еще более смутился, когда Вержбента ему признался, что все сообщенное им, пока еще никому не известно, так как он, благодаря лишь случайности, напал на след. Из всей этой беседы воевода вывел заключение, что следует поторопиться арестовать Борковича и обвинить его в измене. Его сношения с бранденбургскими князьями могли быть для этого достаточным поводом. Необходимо было во что бы то ни стало и как можно скорее помешать его сближению с королевой.
Вержбента высказывался против поспешности в действиях, однако стоял за необходимость самого тщательного надзора за старостой. Между ними завязался спор, продолжавшийся довольно долго.
Бенко сильно волновался, говоря о племяннике, и настаивал на своем.
- Я готов все это дело взять на свою ответственность! - воскликнул он. - Я убежден, что этот разбойник нам заварит кашу, у меня достаточно улик; зачем же нам ждать? Вот увидите, когда его посажу в тюрьму, все те, которые до сих пор из боязни перед ним молчали, раскроют рты и расскажут обо всем, лишь бы себя спасти!
Говоря это, воевода ударял себя в грудь и так беспокойно метался на постели, что задел больную ногу и от боли вскрикнул.
Вержбента, видя безрезультатность всех своих уговоров, не возражал больше и, предоставляя ему свободу действий, лишь прибавил:
- Хотя вы непоколебимо решили покончить с Борковичем, однако имейте в виду, что это вещь нелегкая. Он человек осторожный, хитрый, изворотливый, всегда окружен такими же дерзкими, как он сам, и не даст захватить врасплох. Поэтому надо хорошенько все обдумать, а то может случиться, что вместо того, чтобы его захватить, вы его толкнете на какой-нибудь сумасбродный поступок, который он может совершить, узнав, что покушаются на его свободу.
Воевода и слышать не хотел всех этих предостережений и настаивал на своем.
- Если его оставить долее на свободе, и он примет меры предосторожности, что Бог знает, до чего он дойдет, - говорил Бенко, задыхаясь от гнева. - Все это еще было бы ничто, но ведь он, как вы говорите, смеет поднимать глаза на королеву; ведь этот негодяй способен осрамить нашего короля. Он смел, лгун и для него не существует ничего святого. - Впрочем, друг мой! - прибавил воевода. - Мне кажется, что, арестовав его, я сделаю доброе дело и для него: помешаю ему совершить поступки, за которые он неизбежно поплатился бы головой...
- Дорогой воевода! - возразил Вержбента. - Поступай, как желаешь; у тебя опыт, сила; но, ради Бога, будь осторожен, потому что этот человек имел везде своих шпионов, и если он, сохрани Господь, преждевременно об этом узнает, то не обойдется без кровопролития.
Но и эти слова не охладили пыл воеводы, который, ломая руки, повторял:
- Ведь дело идет о короле и королеве; если ему дать время, он не смирится и не образумится, а в состоянии взволновать всю страну, завести смуту для того, чтобы в мутной воде рыбу ловить.
Они еще долго толковали, но Бенко не уступал.
Наконец, Вержбента попрощался с ним, еще раз призывая его к умеренности и осторожности.
Старый воевода, оставшись один, нескоро успокоился; ему хотелось как можно скорее привести в исполнение свое решение.
В последние годы правой рукой воеводы и исполнителем всех его поручений был какой-то русин, принятый им на службу и пользовавшийся его полным доверием. Настоящее его имя было Панас, но в Польше его переделали в Паношу и так и называли. Он происходил из боярской семьи, имевшей значительные владения в местности, завоеванной Казимиром и присоединенной к Польше. Какое-то кровавое приключение заставило его покинуть свою родину и искать убежища в королевстве; воевода, встретившись с ним в Кракове при королевском дворе предложил ему у себя службу.
Это был человек большого роста, силач с угрюмым выражением лица, хладнокровный, молчаливый отчасти потому, что плохо говорил по-польски, отчасти потому, что предпочитал дело делать, а не тратить попусту слова. Он был религиозен и в течение года половину времени постился и питался по большей части сухарями с водой; он избегал общества и свободное время проводил в своей комнате. Для исполнения приказаний и поручений это был незаменимый человек; он никогда не возражал, не ссылался на трудности или невозможность исполнить данное поручение, старался хорошенько вникнуть и понять, чего от него требуют, и затем не обращал даже внимания, если приходилось рисковать своей жизнью и жизнью сопровождавших его людей.
- Так приказано, - говорил он лаконично. Воеводе он пришелся по душе; Бенко дал ему значительный надел и обращался с ним ласково, за что Паноша любил его и готов был в случае надобности броситься за него в огонь и воду.
Все остальные завидовали любимцу, но никто не смог с ним соперничать. Это был человек с железной волей, не чувствовавший ни голода, ни холода, смелый до безумия, а по наружному виду невозмутимый, холодный, бесстрастный, как каменная глыба. Придворные посмеивались над ним, но втихомолку и исподтишка, так как затронуть Паношу никто не решался из боязни его самого и воеводы.
Он никогда не жаловался и расправлялся своими собственными силами, но расправа его была жестокой, и он нескольких изувечил.
Интересно было слышать, как Бенко разговаривал с ним. Призванный в комнату, он останавливался у дверей со скрещенными на груди руками и ждал приказаний. Воевода говорил, а он головой качал в знак того, что слышит и понимает. Если же для него что-нибудь было непонятно, он просил отца (так он обыкновенно называл воеводу) еще раз медленно повторить то же самое. Когда он заявлял, что понял, что можно было быть уверенным, что все, что ему было поручено, будет исполнено. Паноша знал о подозрении, тяготевшем над Борковичем, так как по приказанию воеводы несколько раз следил за действиями Борковича, а потом уж по собственной инициативе интересовался всем, что имело отношение к Борковичу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140