Роднит мальчишек одинаковая судьба, трудная жизнь. И семьи у всех так же ютятся по наемным углам и подвалам, голодают и холодают зимой. И денег - даже копейки! - ни у кого из мальчишек никогда нет. Правда, Гдалька иногда подрабатывает пятаки у художника Зеркалова. Грунтует холсты для портретов, растирает краски, но все до гроша отдает матери.
Летом, понятное дело, жить ребятам куда вольготней.
В теплые дни, когда погода обещает хороший клёв, пятерка отправляется с удочками подальше за заставу, на Москву-реку. Возвращаются - на веревочных куканах красноперые плотички да серебряные уклейки нанизаны. Целое жарево - вот здорово!
Мать вечером еле доплетется с Голутвинки домой, а на припечке, глядишь, к ужину на сковородке жареная рыбешка коричневыми спинками поблескивает. И не беда, что поджарена она на ложке подсолнечного масла, - все равно вкусно.
Пашка сделает вид, будто и не обращает на мать внимания, сядет под окошком, уткнет нос в книжку, шепчет давно заученные пушкинские строки:
Ты не коршуна убил, чародея подстрелил...
Сам исподтишка наблюдает, как мамка вытирает о половичок стоптанные туфлишки, моет у глиняного умывальника руки. Но вот она подойдет к печке: надо сготовить обед и ужин, через час мужики с работы явятся! И увидит сковородку с рыбешкой - Пашка сам ни одной не съел! - и окликнет тихонько, ласково:
- Пашенька!
- Чего, мам? - спросит он, будто не понимая.
Мать подойдет, потреплет ладошкой по вихрастой голове:
- Радость ты моя, Пашенька!
Большего ему и не надо, он и этим счастлив.
И отец, тяжелый, грузный, смывая копоть и сажу, одобрительно глянет из-под насупленных бровей, побеленных ранней сединой.
- Молодец, Пашка!
Только раз, в прошлом году, осенью, крепко рассердился Андреич за принесенное младшим сыном. Вернулись отец с Андреем с завода, а на столе - громадная миска, полная яблок. Красота такая - глаза отвести трудно.
Отец глянул недобро и, скинув прожженную у кузнечного горна робу, дольше, чем всегда, возился у рукомойника. Ожидая, пока освободится умывальник, Андрей стоял рядом.
Швырнув полотенце, отец подошел к столу и спросил так, что у Пашки сразу заныло сердце:
- Откуда?!
- В монастырском саду, на Новодевичке... Там, батя, падалицы не сосчитать ско...
Но договорить не успел: отцовская ладонь так шлепнула Пашку по шее, что мальчишка откачнулся к стене. Вторым ударом отец сшиб со стола миску - красно-желтой радугой полетели яблоки к порогу.
- Еще раз принесешь краденое - выпорю так, неделю на животе спать станешь! Понял?!
Растирая по щекам слезы, Пашка бормотал:
- Ну, батя... Ты же сам сколько говорил... Купцы да заводчики, попы да монахи, они на нашей крови жируют...
- Они - пусть! - перебил отец. - Их такое кровососное дело - красть и грабить! А ты не моги! У рабочего человека и душа, и совесть завсегда чистые быть должны! Заруби на своем курносом! - ворчал отец, усаживаясь за стол.
- Не зря ты, батя, строжишься? - усмехнулся Андрей, подходя к столу. - Можно бы и согласиться с Павлухой: не украл, а свое же, у нас отнятое, взял!
В доме никто не смел перечить отцу: его слово - закон. И сейчас старый кузнец искоса, сердито глянул на первенца.
- Помолчи! Придет время, нарожает тебе Анютка твоих собственных, тогда и воспитывай как хочешь! Пока я здесь хозяин, изволь меня слушать! А не то схлопочешь, как этот паршивец! Ишь моду взяли: на Ершиновых да Михельсонов равняться!.. Эй, мать, подавай, что припасено! Поворочать нынче пришлось в лошадиную силу. Снова огромадный военный заказ Михельсоны хапанули.
Андрей на отцовскую брань смолчал, но украдкой пожал под столом Пашкино колено. Мальчишка вскинул глаза, сквозь слезы глянул на старшего. Тот подмигнул: "Не робей, малыш!" И у Пашки посветлело на душе.
Но все-таки отцовский урок запомнился, что-то было в нем такое, через что Пашка никогда больше не решался переступить.
Правда, мать не выбросила подобранные в монастырском саду яблоки: грешно же губить такое добро! Дождавшись, пока "сам" уснул, собрала и припрятала яблоки в дровяном сарайчике во дворе. И по утрам, перед тем как уйти на работу, совала два-три яблока Пашке под одеяло, шепча на ухо:
- Только гляди, сынка, чтобы отец не прознал: еще больнее пришибить может. Он у нас в таких делах сурьезный. - И целовала сына сухими, рано поблекшими губами. - И счастье, и горе ты мое, Пашенька!.. Добрый ты, последненький мой...
Старший, Андрей, замечал немудреные хитрости матери, но притворялся, будто ничего не видит, лишь усмехался одобрительно. Наверно, не очень-то соглашался с отцом, хотя спорить с ним не заводился.
Вот так она и шла, жизнь... до вчерашнего дня...
2. ПОВЕСТКА АНДРЕЮ АНДРЕЕВУ
А вчера...
Теперь нужно сказать, что совсем недавно с фронта вернулся сын Фрола Никитича Обмойкина, городового, чей пост на самой главной в Замоскворечье Большой Серпуховской.
Явился Николай Обмойкин без правой ноги по колено, на костылях, но с крестом святого Георгия. И крест тот вручен ему самим царем-батюшкой вот о чем вся округа который день шумит. Да и как не шуметь? Награда из рук государя-самодержца - шутка ли? Правда, кое-кто перешептывается, что царь-де награды раздавал в госпитале всем подряд. Дескать, несут за ним коробку, он руку назад сунет, возьмет крестик - и на грудь, не глядя. Но ведь и то верно: раз дали, значит, заслужил!
Сейчас в погожие дни Николай Фролыч с утра до вечера просиживает на скамеечке у своих ворот. Выбритый до синего блеска, поглаживает щегольски закрученные усики, попыхивает папироской "Тары-бары", свысока оглядывает уличную суету.
Проходя мимо, каждый с почтением снимает шапчонку или картуз и кланяется. Как-никак редко кто из рядовых удостоился такой чести: сам император, "Мы, Николай Второй", собственноручно приколол крест к госпитальному халату солдата Обмойкина. Есть чем гордиться - на все Замоскворечье единственный!
Возгордясь сыном-героем, старший Обмойкин стал последнее время необыкновенно важен - ну, ни дать ни взять оживший памятник стоит на посту возле будки. Следя за порядком на подвластных ему улицах, Обмойкин то и дело поглядывает на молодца-сына. Ему от будки все хорошо видно, ведь их дом - рядом с двухэтажным домом-магазином Ершиновых на углу Арсеньевского переулка и Серпуховки.
С самых дальних улиц, даже из-за Москвы-реки и от заставы, приходят поглазеть на героя пораженные рассказами о его подвигах москвичи. А здешняя ребятня толпится вокруг Николая Фролыча весь день. Конечно, никто не осмеливается присесть на скамейку, где отдыхает герой. Пристраиваются на дощатом тротуаре, а то и прямо на мостовой. И, затаив дыхание, слушают рассказы о войне, о кровавых битвах с нехристями-германцами.
Здесь, понятно, и Пашкина дружина. Позабыты на время удочки, заброшены рогатки, не дребезжат по мостовой битки и железяки, сбивая выстроенные в ряды бабки-козны, изображающие немецкие полки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66