Потом шнырял между нарами по казарме и рассовывал под серые одеяла и набитые соломой подушки отданные ему Люсик листовки...
Начальство встретилось им уже на выходе, у ворот. Полковник в посеребренных погонах, усатый и злой, сопровождаемый двумя чинами поменьше, остановил Люсик и ее спутников грозным окриком:
- Кто такие? По какому праву?!
Ответила Люсик:
- Это мать одного из ваших солдат, господин полковник, и ее сынишка. Приносили передачу, продукты и махорку. На казенных харчах не разжиреешь, ваше благородие!
Полковник с ног до головы осмотрел всех троих, а особенно пристально Люсик.
- А вы здесь при чем, сударыня? Вы по какому праву?
- Я из Красного Креста, ваше высокоблагородие! До нас дошли слухи о повальных заболеваниях в подчиненных вам казармах, и мне поручено проверить...
- Документы!
- Пожалуйста!
Покусывая ус, полковник читал удостоверение, напечатанное в подпольной мастерской, поглядывал поверх листка на Люсик.
- Сами кто таковы?
- Студентка Коммерческого института, ваше высокоблагородие! Дворянка. Армянка. Из Тифлиса. Что еще вас интересует, ваше вы-со-ко-благородие?
- Что вами обнаружено в казармах? - возвращая удостоверение, тихо спросил полковник.
- Мириады клопов и вшей, ваше вы-со-ко-благородие! И тысячи голодных, измученных муштрой солдат! Обнаружены заболевания цингой и дизентерией. Учтите, за вспышку эпидемических заболеваний отвечать придется вам, ваше вы-со-ко-благородие господин полковник.
- Ступайте!
Дома Пашка был удивлен необыкновенной разговорчивостью всегда скупого на слова отца.
- Ну вот, Павел! - сказал Андреич с каким-то даже торжеством. - Ты по малолетству еще не можешь встать в общий наш рабочий ряд. А меня кузнецы да молотобойцы посылают завтра на собрание Советов в здание городской думы. Может, нам и удастся вытребовать кое-что у михельсонов, гейтеров да бромлеев! Эх, свалить бы их с наших плеч совсем долой. А фабрики да заводы - рабочим!
- Андреич, дорогой мой, что говоришь?! - вмешалась мать. - Да ведь это их имение, имущество! Мы же с тобой чужой копейки никогда не ухватили, не зажилили!
- А сколько моей и Андрюхиной крови в михельсоновские заводы из наших ран да царапин вылито? Можешь счесть, мать?!
- Так все равно чужое, Андреич! Несправедливо же!
- Эх, мать! - отмахнулся кузнец. - Справедливо - несправедливо! Ты сравни! На них, - он ткнул кулаком в потолок, - самая дорогая одежа, а на нашем Пашуньке заплаток не перечесть. Эдак-то справедливо?
Засыпая, Пашка вновь видел, будто наяву, как солдаты обнимают его мамку в Хамовнических казармах и кричат десятками голосов: "Спасибо тебе, мать, спасибо!"
21. "ДЫРКА ОТ БУБЛИКА"
Так закрутилась по Москве небывалая праздничная карусель. Стемна дотемна на улицах и площадях толпился народ. Рабочие пели запрещенные песни, обнимались и целовались, размахивали красными флагами.
Гадали о будущем, прикидывали и так и этак: а что же дальше? Куда она повернет, жизнь? Без работы да без торговли, без денег, без лавок и магазинов не проживешь!
Ни городовых, ни приставов не видно, попрятались по теплым углам. Тоже, видно, в завтрашний день заглядывают. Да им что?! У них по кладовкам да подвалам на годы всего запасено. Случится нужда, с черного хода к любому лавочнику сунутся, тот выручит. Ворон ворону глаз не выклюет!
Еще одно возмущало Пашку. Дни революции он считал своим, рабочим праздником, а к нему нахально примазываются и прочие, вроде Ершиновых. Некоторые из них, разодевшись, словно на рождество или пасху, тоже разгуливают по улицам: купеческие, приказчичьи и чиновничьи семейки. "Ну им-то какая радость?! - недоумевал Пашка. - Царь для них был главной опорой, не зря называли "надежа-государь"! Ишь вырядились: народ посмотреть и себя показать. У самих, наверно, поджилки трясутся: как бы неправедно нажитое не отобрали!"
Но эти мысли не омрачали Пашкиного торжества. Разгуливал он в эти дни все в той же старой Андрюхиной брезентовке, хотя по настоянию матери надел под нее новую сатиновую рубаху. "У всех, сынонька, праздник, сказала она, - а мы хуже других, что ли?"
На второй день он забежал в столовку, заглянул в "красную": а вдруг что-нибудь нужно помочь Шиповнику?
К его радости, Люсик оказалась в столовой, писала письма о событиях в Москве на далекую свою родину. Она тоже обрадовалась Пашке.
- Как же получается, Шиповник? - с недоумением спросил он, подсаживаясь к столику. - Царя прогнали, кричат: "Республика!", а все как было, так и осталось. Почему это?
- Да, многое осталось по-старому, Павлик, - согласилась Люсик. - Но это временно. Потому что республика пока не рабочая, а буржуазная. Костя Островитянов горько шутит: "Буржуям - бублики, а рабочим - дырки от бубликов! Вот что такое буржуазная республика!"
- А когда же наша?
- Скоро, Павлик! Очень скоро!
- А что значит рес-пуб-лика? - спросил еще Пашка. - Какое-то слово нерусское, непонятное...
Люсик пристально всмотрелась в Пашкино лицо.
- Вспомни, Павлик, как называются люди, которые собираются в театре, в синематографе, в балаганах на ярмарке?
- Ну, как... зрители, толпа... публика.
- Молодец! Именно публика! А "республика" это два латинских слова: "рес" - значит "дело", а "публика" - "народ". А в целом что?
- Выходит - дело народа?
- Да, Павлик! - кивнула Люсик. - Республика - дело народа!
- Но разве народ это они, буржуи? А мы? Мы не народ? Почему сейчас их республика?
- Конечно, рабочие - самая главная часть народа, Павлик! Но богатые отнимают у рабочих не только время, силы и плоды их труда! Вот даже святое слово украли! Но это не надолго, Павлик!
Пашке давно хотелось прочитать Люсик свое стихотворение про кузнецов, да все не выдавалось случая. Сейчас они одни, никто не мешает. И он осмелился.
- У меня, Люсик-джан, почему-то в голове сами собой стихи складываются... Про жизнь, про работу, про все...
- Ну, прочитай мне, Павлик!..
Пашка смутился.
- Знаете, Шиповник, не все получается, как надо. Вот, к примеру, про нашу с батей работу, про кузнечную... Никак не выходит дальше...
- А вдруг я помогу?
- Не знаю... - замялся Пашка. - Ну, ладно... слушайте, как я сочинил...
Я - железный кузнец, и кузнец мой отец.
Мы шуруем вдвоем, мы железо куем,
Нашу силу свою мы ему отдаем,
Чтоб Андрюха в бою...
И замолчал, теребя на коленях шапчонку.
- Вот пока и все. А дальше как? Чтобы Андрюха в бою этим железом убивал немецких солдат? И может, Люсик-джан, тот немецкий солдат - тоже кузнец, а? Ведь это неправильно!
Люсик обняла Пашку за плечи.
- Ах, Павлик, Павлик! Дорогой ты мой железный кузнечик! Как тебе необходимо учиться!
Пашка насупился, отстранился.
- Ты рассердился, Павлик? - удивилась Люсик. - За что?
- Не называйте меня кузнечиком, Шиповник! Так ершиновская Танька в насмешку обзывает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Начальство встретилось им уже на выходе, у ворот. Полковник в посеребренных погонах, усатый и злой, сопровождаемый двумя чинами поменьше, остановил Люсик и ее спутников грозным окриком:
- Кто такие? По какому праву?!
Ответила Люсик:
- Это мать одного из ваших солдат, господин полковник, и ее сынишка. Приносили передачу, продукты и махорку. На казенных харчах не разжиреешь, ваше благородие!
Полковник с ног до головы осмотрел всех троих, а особенно пристально Люсик.
- А вы здесь при чем, сударыня? Вы по какому праву?
- Я из Красного Креста, ваше высокоблагородие! До нас дошли слухи о повальных заболеваниях в подчиненных вам казармах, и мне поручено проверить...
- Документы!
- Пожалуйста!
Покусывая ус, полковник читал удостоверение, напечатанное в подпольной мастерской, поглядывал поверх листка на Люсик.
- Сами кто таковы?
- Студентка Коммерческого института, ваше высокоблагородие! Дворянка. Армянка. Из Тифлиса. Что еще вас интересует, ваше вы-со-ко-благородие?
- Что вами обнаружено в казармах? - возвращая удостоверение, тихо спросил полковник.
- Мириады клопов и вшей, ваше вы-со-ко-благородие! И тысячи голодных, измученных муштрой солдат! Обнаружены заболевания цингой и дизентерией. Учтите, за вспышку эпидемических заболеваний отвечать придется вам, ваше вы-со-ко-благородие господин полковник.
- Ступайте!
Дома Пашка был удивлен необыкновенной разговорчивостью всегда скупого на слова отца.
- Ну вот, Павел! - сказал Андреич с каким-то даже торжеством. - Ты по малолетству еще не можешь встать в общий наш рабочий ряд. А меня кузнецы да молотобойцы посылают завтра на собрание Советов в здание городской думы. Может, нам и удастся вытребовать кое-что у михельсонов, гейтеров да бромлеев! Эх, свалить бы их с наших плеч совсем долой. А фабрики да заводы - рабочим!
- Андреич, дорогой мой, что говоришь?! - вмешалась мать. - Да ведь это их имение, имущество! Мы же с тобой чужой копейки никогда не ухватили, не зажилили!
- А сколько моей и Андрюхиной крови в михельсоновские заводы из наших ран да царапин вылито? Можешь счесть, мать?!
- Так все равно чужое, Андреич! Несправедливо же!
- Эх, мать! - отмахнулся кузнец. - Справедливо - несправедливо! Ты сравни! На них, - он ткнул кулаком в потолок, - самая дорогая одежа, а на нашем Пашуньке заплаток не перечесть. Эдак-то справедливо?
Засыпая, Пашка вновь видел, будто наяву, как солдаты обнимают его мамку в Хамовнических казармах и кричат десятками голосов: "Спасибо тебе, мать, спасибо!"
21. "ДЫРКА ОТ БУБЛИКА"
Так закрутилась по Москве небывалая праздничная карусель. Стемна дотемна на улицах и площадях толпился народ. Рабочие пели запрещенные песни, обнимались и целовались, размахивали красными флагами.
Гадали о будущем, прикидывали и так и этак: а что же дальше? Куда она повернет, жизнь? Без работы да без торговли, без денег, без лавок и магазинов не проживешь!
Ни городовых, ни приставов не видно, попрятались по теплым углам. Тоже, видно, в завтрашний день заглядывают. Да им что?! У них по кладовкам да подвалам на годы всего запасено. Случится нужда, с черного хода к любому лавочнику сунутся, тот выручит. Ворон ворону глаз не выклюет!
Еще одно возмущало Пашку. Дни революции он считал своим, рабочим праздником, а к нему нахально примазываются и прочие, вроде Ершиновых. Некоторые из них, разодевшись, словно на рождество или пасху, тоже разгуливают по улицам: купеческие, приказчичьи и чиновничьи семейки. "Ну им-то какая радость?! - недоумевал Пашка. - Царь для них был главной опорой, не зря называли "надежа-государь"! Ишь вырядились: народ посмотреть и себя показать. У самих, наверно, поджилки трясутся: как бы неправедно нажитое не отобрали!"
Но эти мысли не омрачали Пашкиного торжества. Разгуливал он в эти дни все в той же старой Андрюхиной брезентовке, хотя по настоянию матери надел под нее новую сатиновую рубаху. "У всех, сынонька, праздник, сказала она, - а мы хуже других, что ли?"
На второй день он забежал в столовку, заглянул в "красную": а вдруг что-нибудь нужно помочь Шиповнику?
К его радости, Люсик оказалась в столовой, писала письма о событиях в Москве на далекую свою родину. Она тоже обрадовалась Пашке.
- Как же получается, Шиповник? - с недоумением спросил он, подсаживаясь к столику. - Царя прогнали, кричат: "Республика!", а все как было, так и осталось. Почему это?
- Да, многое осталось по-старому, Павлик, - согласилась Люсик. - Но это временно. Потому что республика пока не рабочая, а буржуазная. Костя Островитянов горько шутит: "Буржуям - бублики, а рабочим - дырки от бубликов! Вот что такое буржуазная республика!"
- А когда же наша?
- Скоро, Павлик! Очень скоро!
- А что значит рес-пуб-лика? - спросил еще Пашка. - Какое-то слово нерусское, непонятное...
Люсик пристально всмотрелась в Пашкино лицо.
- Вспомни, Павлик, как называются люди, которые собираются в театре, в синематографе, в балаганах на ярмарке?
- Ну, как... зрители, толпа... публика.
- Молодец! Именно публика! А "республика" это два латинских слова: "рес" - значит "дело", а "публика" - "народ". А в целом что?
- Выходит - дело народа?
- Да, Павлик! - кивнула Люсик. - Республика - дело народа!
- Но разве народ это они, буржуи? А мы? Мы не народ? Почему сейчас их республика?
- Конечно, рабочие - самая главная часть народа, Павлик! Но богатые отнимают у рабочих не только время, силы и плоды их труда! Вот даже святое слово украли! Но это не надолго, Павлик!
Пашке давно хотелось прочитать Люсик свое стихотворение про кузнецов, да все не выдавалось случая. Сейчас они одни, никто не мешает. И он осмелился.
- У меня, Люсик-джан, почему-то в голове сами собой стихи складываются... Про жизнь, про работу, про все...
- Ну, прочитай мне, Павлик!..
Пашка смутился.
- Знаете, Шиповник, не все получается, как надо. Вот, к примеру, про нашу с батей работу, про кузнечную... Никак не выходит дальше...
- А вдруг я помогу?
- Не знаю... - замялся Пашка. - Ну, ладно... слушайте, как я сочинил...
Я - железный кузнец, и кузнец мой отец.
Мы шуруем вдвоем, мы железо куем,
Нашу силу свою мы ему отдаем,
Чтоб Андрюха в бою...
И замолчал, теребя на коленях шапчонку.
- Вот пока и все. А дальше как? Чтобы Андрюха в бою этим железом убивал немецких солдат? И может, Люсик-джан, тот немецкий солдат - тоже кузнец, а? Ведь это неправильно!
Люсик обняла Пашку за плечи.
- Ах, Павлик, Павлик! Дорогой ты мой железный кузнечик! Как тебе необходимо учиться!
Пашка насупился, отстранился.
- Ты рассердился, Павлик? - удивилась Люсик. - За что?
- Не называйте меня кузнечиком, Шиповник! Так ершиновская Танька в насмешку обзывает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66