После того как он родился, я больше не могла иметь детей.
– Ваш сын – очень мужественный человек, – сказала я. – Говорил ли вам майор Эллиот, как он спас мне жизнь и привез меня целой и невредимой в Индию?
– Да, кое-что. Однажды я попрошу вас рассказать мне обо всем, рассказать все незначительные подробности, которые не важны для истории в целом, но важны для меня, потому что Адам – мой сын.
– О, я сделаю это с радостью.
Она снова замолчала, а потом внезапно проговорила:
– Они не слишком похожи друг на друга – Чарлз и Адам, но у них есть общая черта, и это – гордость. Глупая, упрямая гордость. Чарлз требовал от Адама беспрекословного повиновения, а тот не желал слушаться отца. Росло раздражение, и вместе с ним росло упрямство… а между тем сердце мое разрывалось, я пыталась прекратить их вражду, принимая одновременно сторону каждого.
Ее глаза увлажнились, и сердце мое наполнилось болью за нее. Я вспомнила гордость и надменный вид Мистера. Они проявлялись даже в том, как он сидел на своем большом черном коне, Флинте, а также высокомерие, сквозившее в холодном взгляде, который напомнил мне взгляд снежного барса. Теперь я видела, что глаза достались ему от отца, а этот тонкий орлиный нос от матери.
Леди Гэскуин продолжала:
– Иногда я задаю себе вопрос: а не боялись ли мы немного Адама. Я хочу сказать – не боялись ли того горевшего в нем огня, железной воли, побуждавшей его идти своим путем, ни перед кем не склоняться, никому не подчиняться, – она опять на мгновение закрыла глаза. – А скорее, я боялась за него. Жизнь обязательно ломает тех, кто не хочет гнуться. – Приблизив медальон к лицу, она посмотрела на него: – Я дала его ему в тот день, когда он пришел ко мне и объявил, что уезжает. Вы ведь тоже знаете, о чем говорится в этих стихах, Джейни. Я всегда молилась, чтобы он считал меня своим другом, но, боюсь, мои молитвы не сбылись. Он сказал, что прекрасно понимает: они с отцом постоянно заставляют меня страдать, и поэтому он уезжает. – Ее губы искривились, и она смахнула слезу. – Ах, как эти мужчины заставляют нас страдать, Джейни. Дело не в том, что они нас не любят. Они просто не понимают, что делают.
Я взяла ее руку, не зная, что говорить, и чувствуя себя ужасно неловко.
– Но ведь он носил ваш талисман, – решилась я наконец. – И в нем есть огромная доброта. Когда я была больна, он обращался со мной необыкновенно бережно, леди Гэскуин.
– Значит, вы хорошо на него влияли, – сказала леди Гэскуин с печальной улыбкой. – Конечно, только глупая женщина вроде меня будет думать, что сын поймет, как мать за него беспокоится. Сыновья, полагаю, делаются не из этого теста. – Она глубоко вздохнула. – Простите, моя дорогая. Вероятно, я привожу вас в смущение своими разговорами.
– О, пожалуйста, не говорите так. Я очень вам сочувствую и была бы рада помочь, но не знаю как.
– Я хватаюсь за соломинку, Джейни. Позвольте мне объяснить. Когда Адам уехал, Чарлз заявил, что никогда не позволит ему вернуться к нам, и еще несколько месяцев назад мой муж оставался тверд, как скала. Я мирилась с таким положением целых десять лет. Из писем Адама я поняла, что он не предпримет попытки вернуться, если его не пригласит отец. Мне было тяжело это выносить, но я терпела до тех пор, пока время от времени получала какие-то известия от Адама или о нем. По крайней мере я знала, что он жив. Но уже три года у меня нет никаких сведений. Три года, Джейни.
– Леди Гэскуин, мне очень жаль. Я сама встревожена и огорчена вашими словами, но понимаю, что вам во сто крат тяжелее. Это из-за длительного молчания ваш муж… склонен смягчиться?
Она поднесла руку к горлу и с трудом проговорила:
– Нет, дорогая. Дело в том, что несколько недель назад врач, специалист с Харли-стрит, сказал ему, что у него тяжелая форма диабета, и он может умереть в ближайшие годы.
Я была потрясена до глубины души.
– О мой Боже! О Господи, я не знаю, что делать, леди Гэскуин. Какое горе, какое горе!
– Спасибо, Джейни. Думаю, приближение смерти заставило Чарлза понять, как многое было упущено в его и моей жизни из-за бессмысленных ссор и глупой гордости. Ведь Адам не только мой сын, он сын и Чарлза. Мой муж всегда скрывал свои чувства, но я не сомневаюсь, что после ухода Адама он нередко ощущал ту же пустоту, что и я.
– А сейчас он хочет найти Адама? Хочет попросить его вернуться?
– Да. Чтобы я не была совсем одна… когда придет время. Но и ради себя самого тоже. Он хочет помириться с Адамом. Когда мы узнали про вас, Джейни, когда нам рассказали вашу историю, Чарлз подумал, что, может быть, в те долгие дни пути по пустынным перевалам и горам Адам разговаривал с вами так, как не стал бы разговаривать ни с кем из взрослых. Возможно, он произносил вслух свои мысли и планы на будущее, считая, что вы все равно ничего не поймете.
Я покачала головой.
– Нет, он ничего о себе не рассказывал. Однажды я спросила его про медальон, и он ответил, что его дала ему леди. Я не знала, что он имеет в виду вас, свою мать. Это все.
– Я рада, что он его носил, – тихо сказала она. – Должно быть, он для него что-то значил. Мы посылали агентов по розыску и в Америку, и на Карибское море в надежде найти кого-нибудь, кто его там знал или вел с ними дела и мог бы сообщить, что он собирался делать дальше, куда ехать, однако все напрасно. Впечатление такое, что он…. просто исчез. – Она вынула из кармана носовой платок и вытерла глаза. – Джейни, я цепляюсь за любую соломинку. Вы сделаете для меня одну вещь?
– Все, что смогу, леди Гэскуин.
– Пожалуйста, потратьте сегодня немного времени на мысленное возвращение к тем событиям, на воспоминания о вашем путешествии с Адамом, а завтра позвольте мне вновь прийти и встретиться с вами. Мы можем погулять в лесу, а вы между тем расскажете мне любую мелочь, которую вам удастся припомнить. И возможно… – ее голос задрожал, – возможно, что-нибудь да пригодится нам в наших поисках. У меня такое странное чувство, Джейни, что вы все еще как-то связаны с Адамом. Думаю, это всего лишь глупая надежда, но я не могу ее отбросить. – Она встала, и я последовала ее примеру. – Бедный Чарлз, – всхлипнула она и вздохнула. – Он так теперь изменился, стал таким терпимым. Видно, все мы, люди, одинаковы, начинаем понимать тогда, когда уже слишком поздно.
Сэр Чарлз стоял возле изгороди моего сада, держа шляпу в руке и рассеянно наблюдая за пчелами, деловито кружащими вокруг небольшого улья, находившегося по другую сторону ограды. Полуобернувшись, когда мы подошли, он улыбнулся и сказал:
– Знаете, мне вспомнилась моя бабушка, которая по старому обычаю обо всем рассказывала пчелам. Ты когда-нибудь слышала об этом, Мэри? Или вы, Джейни?
Мы обе ответили, что нет, и он продолжал:
– Поверье заключается в том, что если вы хотите получить хороший сбор меда, то вы должны рассказывать им о всех домашних новостях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Ваш сын – очень мужественный человек, – сказала я. – Говорил ли вам майор Эллиот, как он спас мне жизнь и привез меня целой и невредимой в Индию?
– Да, кое-что. Однажды я попрошу вас рассказать мне обо всем, рассказать все незначительные подробности, которые не важны для истории в целом, но важны для меня, потому что Адам – мой сын.
– О, я сделаю это с радостью.
Она снова замолчала, а потом внезапно проговорила:
– Они не слишком похожи друг на друга – Чарлз и Адам, но у них есть общая черта, и это – гордость. Глупая, упрямая гордость. Чарлз требовал от Адама беспрекословного повиновения, а тот не желал слушаться отца. Росло раздражение, и вместе с ним росло упрямство… а между тем сердце мое разрывалось, я пыталась прекратить их вражду, принимая одновременно сторону каждого.
Ее глаза увлажнились, и сердце мое наполнилось болью за нее. Я вспомнила гордость и надменный вид Мистера. Они проявлялись даже в том, как он сидел на своем большом черном коне, Флинте, а также высокомерие, сквозившее в холодном взгляде, который напомнил мне взгляд снежного барса. Теперь я видела, что глаза достались ему от отца, а этот тонкий орлиный нос от матери.
Леди Гэскуин продолжала:
– Иногда я задаю себе вопрос: а не боялись ли мы немного Адама. Я хочу сказать – не боялись ли того горевшего в нем огня, железной воли, побуждавшей его идти своим путем, ни перед кем не склоняться, никому не подчиняться, – она опять на мгновение закрыла глаза. – А скорее, я боялась за него. Жизнь обязательно ломает тех, кто не хочет гнуться. – Приблизив медальон к лицу, она посмотрела на него: – Я дала его ему в тот день, когда он пришел ко мне и объявил, что уезжает. Вы ведь тоже знаете, о чем говорится в этих стихах, Джейни. Я всегда молилась, чтобы он считал меня своим другом, но, боюсь, мои молитвы не сбылись. Он сказал, что прекрасно понимает: они с отцом постоянно заставляют меня страдать, и поэтому он уезжает. – Ее губы искривились, и она смахнула слезу. – Ах, как эти мужчины заставляют нас страдать, Джейни. Дело не в том, что они нас не любят. Они просто не понимают, что делают.
Я взяла ее руку, не зная, что говорить, и чувствуя себя ужасно неловко.
– Но ведь он носил ваш талисман, – решилась я наконец. – И в нем есть огромная доброта. Когда я была больна, он обращался со мной необыкновенно бережно, леди Гэскуин.
– Значит, вы хорошо на него влияли, – сказала леди Гэскуин с печальной улыбкой. – Конечно, только глупая женщина вроде меня будет думать, что сын поймет, как мать за него беспокоится. Сыновья, полагаю, делаются не из этого теста. – Она глубоко вздохнула. – Простите, моя дорогая. Вероятно, я привожу вас в смущение своими разговорами.
– О, пожалуйста, не говорите так. Я очень вам сочувствую и была бы рада помочь, но не знаю как.
– Я хватаюсь за соломинку, Джейни. Позвольте мне объяснить. Когда Адам уехал, Чарлз заявил, что никогда не позволит ему вернуться к нам, и еще несколько месяцев назад мой муж оставался тверд, как скала. Я мирилась с таким положением целых десять лет. Из писем Адама я поняла, что он не предпримет попытки вернуться, если его не пригласит отец. Мне было тяжело это выносить, но я терпела до тех пор, пока время от времени получала какие-то известия от Адама или о нем. По крайней мере я знала, что он жив. Но уже три года у меня нет никаких сведений. Три года, Джейни.
– Леди Гэскуин, мне очень жаль. Я сама встревожена и огорчена вашими словами, но понимаю, что вам во сто крат тяжелее. Это из-за длительного молчания ваш муж… склонен смягчиться?
Она поднесла руку к горлу и с трудом проговорила:
– Нет, дорогая. Дело в том, что несколько недель назад врач, специалист с Харли-стрит, сказал ему, что у него тяжелая форма диабета, и он может умереть в ближайшие годы.
Я была потрясена до глубины души.
– О мой Боже! О Господи, я не знаю, что делать, леди Гэскуин. Какое горе, какое горе!
– Спасибо, Джейни. Думаю, приближение смерти заставило Чарлза понять, как многое было упущено в его и моей жизни из-за бессмысленных ссор и глупой гордости. Ведь Адам не только мой сын, он сын и Чарлза. Мой муж всегда скрывал свои чувства, но я не сомневаюсь, что после ухода Адама он нередко ощущал ту же пустоту, что и я.
– А сейчас он хочет найти Адама? Хочет попросить его вернуться?
– Да. Чтобы я не была совсем одна… когда придет время. Но и ради себя самого тоже. Он хочет помириться с Адамом. Когда мы узнали про вас, Джейни, когда нам рассказали вашу историю, Чарлз подумал, что, может быть, в те долгие дни пути по пустынным перевалам и горам Адам разговаривал с вами так, как не стал бы разговаривать ни с кем из взрослых. Возможно, он произносил вслух свои мысли и планы на будущее, считая, что вы все равно ничего не поймете.
Я покачала головой.
– Нет, он ничего о себе не рассказывал. Однажды я спросила его про медальон, и он ответил, что его дала ему леди. Я не знала, что он имеет в виду вас, свою мать. Это все.
– Я рада, что он его носил, – тихо сказала она. – Должно быть, он для него что-то значил. Мы посылали агентов по розыску и в Америку, и на Карибское море в надежде найти кого-нибудь, кто его там знал или вел с ними дела и мог бы сообщить, что он собирался делать дальше, куда ехать, однако все напрасно. Впечатление такое, что он…. просто исчез. – Она вынула из кармана носовой платок и вытерла глаза. – Джейни, я цепляюсь за любую соломинку. Вы сделаете для меня одну вещь?
– Все, что смогу, леди Гэскуин.
– Пожалуйста, потратьте сегодня немного времени на мысленное возвращение к тем событиям, на воспоминания о вашем путешествии с Адамом, а завтра позвольте мне вновь прийти и встретиться с вами. Мы можем погулять в лесу, а вы между тем расскажете мне любую мелочь, которую вам удастся припомнить. И возможно… – ее голос задрожал, – возможно, что-нибудь да пригодится нам в наших поисках. У меня такое странное чувство, Джейни, что вы все еще как-то связаны с Адамом. Думаю, это всего лишь глупая надежда, но я не могу ее отбросить. – Она встала, и я последовала ее примеру. – Бедный Чарлз, – всхлипнула она и вздохнула. – Он так теперь изменился, стал таким терпимым. Видно, все мы, люди, одинаковы, начинаем понимать тогда, когда уже слишком поздно.
Сэр Чарлз стоял возле изгороди моего сада, держа шляпу в руке и рассеянно наблюдая за пчелами, деловито кружащими вокруг небольшого улья, находившегося по другую сторону ограды. Полуобернувшись, когда мы подошли, он улыбнулся и сказал:
– Знаете, мне вспомнилась моя бабушка, которая по старому обычаю обо всем рассказывала пчелам. Ты когда-нибудь слышала об этом, Мэри? Или вы, Джейни?
Мы обе ответили, что нет, и он продолжал:
– Поверье заключается в том, что если вы хотите получить хороший сбор меда, то вы должны рассказывать им о всех домашних новостях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102