Это ясно показывает, что он готовится к отступлению и к принятию германских условий".
6 января.
"Наш последний день в Петрограде. И все же, несмотря на все то, что мы здесь пережили, у нас грустно на душе. Почему это Россия захватывает всякого, кто ее знает, и это непреодолимое мистическое очарование так велико, что даже тогда, когда ее своенравные дети превратили свою столицу в ад, нам грустно ее покидать? Я не могу объяснить причины, но нам действительно грустно. Сегодня после обеда я сделал печальный прощальный визит своему другу великому князю Николаю Михайловичу. Хотя он смотрит на будущее с обычной своей бодростью и был столь же остроумен и очарователен, как всегда, но, я думаю, у него есть предчувствие того, что его судьба будет раньше или позже решена. И оба мы чувствовали, что никогда больше не встретимся. И когда я с ним прощался, то он обнял меня по старому русскому обычаю и поцеловал в обе щеки и лоб (великий князь Николай Михайлович, два его брата и великий князь Павел Александрович были расстреляны большевиками следующим летом). Возвратившись в посольство, я написал прощальное обращение с выражением сердечной благодарности членам моего посольства за их многочисленные услуги, оказанные в течение этих тяжелых годов войны и революции, и с указанием на то, как горячо я ценю лояльную поддержку и многочисленные доказательства личной привязанности, которые они мне дали. Я только что получил очаровательный ответ, написанный от их имени Линдли и глубоко меня растрогавший. Сегодня вечером мы обедаем у Бенджи Брюса, который в качестве главы канцелярии должен был нести бремя и труды этого дня. Он был в полном смысле моей правой рукой, он всегда старался снять с меня как можно больше труда, он был верным и преданным другом, к которому я питаю искреннюю привязанность".
Глава XXXIV.
1918-1922
Наше путешествие на родину через Финляндию. - Телеграмма военного кабинета. - Моя неофициальная работа по русскому вопросу. - Англо-русский клуб. - Мои взгляды на положение в России и на политику интервенции
Отъезд из посольства в ранний час того зимнего утра не мог доставить нам удовольствия. Электрического освещения не было, и свечи, расставленные там и сям по лестнице и в коридорах, только подчеркивали темноту. А затем, когда медленно двигавшийся автомобиль подвез нас по глубокому снегу к Финляндскому вокзалу, то угрюмый вид и мрачные взгляды красногвардейцев, стоявших там на карауле, заставили меня сомневаться, удастся ли нам спокойно закончить свое путешествие. Троцкий не ставил никаких затруднений моему отъезду и предоставил мне обычные удобства. Однако он отказался распространить эту льготу, как акт любезности, на генерала Нокса, адмирала Стенли и пятерых других офицеров, которые ехали с нами, в случае, если я не гарантирую ему подобных же облегчений для военных атташе или офицеров, которых он, быть может, пожелает командировать в Англию. Я сказал ему, что не могу этого сделать. Я указал, что наши офицеры возвращаются домой после того, как прослужили несколько лет в России, а так как у него нет в Англии русских офицеров, которые желали бы возвратиться в Россию, то никакого вопроса о взаимности здесь быть не может. Комиссариат иностранных дел также отказался сделать какие-нибудь шаги, чтобы обеспечить какие-нибудь удобства для нас в поезде; но так как мы покорили сердце начальника станции, подарив ему две бутылки старой водки, то нам удалось получить целый спальный вагон, предоставленный в распоряжение нашей компании. Несмотря на ранний час и на трескучий мороз большинство моих коллег, а также члены посольства и некоторые друзья из английской колонии пришли проводить нас и пожелать нам счастливого пути.
17 января мы прибыли в Англию. Только после пяти недель отдыха я оказался в состоянии снова взяться за активную работу. Хотя теперь у меня не было официальных обязанностей, но мое время в течение ближайших полутора лет сполна поглощалось сотрудничеством с женой в деле оказания помощи британским и русским беженцам и освещением русского вопроса перед британской публикой. Я был председателем полудюжины комитетов, занимавшихся различными сторонами русского вопроса. Я был также президентом англо-русского клуба, основанного несколькими коммерсантами, имевшими интересы в России, которые понимали, что они могут надеяться спасти хоть что-нибудь от кораблекрушения только путем объединенной и координированной работы. Клуб мало-по-малу сделался сборным пунктом для всех, имевших интересы в России, и так как большинство его членов было на практике знакомо со всеми условиями экономической, промышленной и финансовой жизни России, то он был в состоянии давать правительству его величества весьма ценную информацию. Я глубоко симпатизировал большинству его членов, понесших потери, и горячо его поддерживал, при чем принимал участие на его обедах всякий раз, когда клубу оказывал честь своим посещением какой-нибудь почетный гость, как, например, г. Винстон Черчиль.
В первых своих беседах с г. Бальфуром и другими членами правительства я высказывался против полного разрыва с большевиками на том основании, что это предоставило бы германцам полную свободу действий в России. С другой стороны, я усиленно подчеркивал то обстоятельство, что тогда как нам нечего ожидать от социалистов-революционеров, Ленин и Троцкий, хотя они и очень крупные люди, представляют собою разрушительную, а не созидательную силу. Они могут разлагать, но не строить. Их конечная цель состоит в низвержении всех старых так называемых империалистических правительств, и, как я говорил тогдашнему первому министру, они никогда не будут работать вместе с человеком, в котором они видят подлинное олицетворение империализма.
По мере того, как положение изменялось к худшему, я видоизменял взгляды, которые первоначально высказывал. Мы должны были выбрать одно из двух: либо притти к соглашению с большевиками на основе полной взаимности во всем, либо совершенно порвать с ними и отозвать наше посольство. Я сильно склонялся в пользу последнего выхода, особенно ввиду некоторых надежд, которые, казалось, подавала оказываемая союзниками материальная помощь лояльным элементам на юге России, которые еще не подчинились ни большевикам, ни германцам.
Во всех речах, произнесенных мною в течение следующего года как в русском клубе, так и в других местах, я всегда защищал политику вооруженной интервенции. Русский вопрос, утверждал я, является доминирующим фактором интернационального положения, и до тех пор, пока он остается не решенным, не может быть устойчивого мира в Европе. Сверх того, предоставление России ее собственной участи могло бы привести к тому, что Германия могла бы в один прекрасный день обеспечить за собой распоряжение огромной людской силой России и ее неслыханными минеральными богатствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
6 января.
"Наш последний день в Петрограде. И все же, несмотря на все то, что мы здесь пережили, у нас грустно на душе. Почему это Россия захватывает всякого, кто ее знает, и это непреодолимое мистическое очарование так велико, что даже тогда, когда ее своенравные дети превратили свою столицу в ад, нам грустно ее покидать? Я не могу объяснить причины, но нам действительно грустно. Сегодня после обеда я сделал печальный прощальный визит своему другу великому князю Николаю Михайловичу. Хотя он смотрит на будущее с обычной своей бодростью и был столь же остроумен и очарователен, как всегда, но, я думаю, у него есть предчувствие того, что его судьба будет раньше или позже решена. И оба мы чувствовали, что никогда больше не встретимся. И когда я с ним прощался, то он обнял меня по старому русскому обычаю и поцеловал в обе щеки и лоб (великий князь Николай Михайлович, два его брата и великий князь Павел Александрович были расстреляны большевиками следующим летом). Возвратившись в посольство, я написал прощальное обращение с выражением сердечной благодарности членам моего посольства за их многочисленные услуги, оказанные в течение этих тяжелых годов войны и революции, и с указанием на то, как горячо я ценю лояльную поддержку и многочисленные доказательства личной привязанности, которые они мне дали. Я только что получил очаровательный ответ, написанный от их имени Линдли и глубоко меня растрогавший. Сегодня вечером мы обедаем у Бенджи Брюса, который в качестве главы канцелярии должен был нести бремя и труды этого дня. Он был в полном смысле моей правой рукой, он всегда старался снять с меня как можно больше труда, он был верным и преданным другом, к которому я питаю искреннюю привязанность".
Глава XXXIV.
1918-1922
Наше путешествие на родину через Финляндию. - Телеграмма военного кабинета. - Моя неофициальная работа по русскому вопросу. - Англо-русский клуб. - Мои взгляды на положение в России и на политику интервенции
Отъезд из посольства в ранний час того зимнего утра не мог доставить нам удовольствия. Электрического освещения не было, и свечи, расставленные там и сям по лестнице и в коридорах, только подчеркивали темноту. А затем, когда медленно двигавшийся автомобиль подвез нас по глубокому снегу к Финляндскому вокзалу, то угрюмый вид и мрачные взгляды красногвардейцев, стоявших там на карауле, заставили меня сомневаться, удастся ли нам спокойно закончить свое путешествие. Троцкий не ставил никаких затруднений моему отъезду и предоставил мне обычные удобства. Однако он отказался распространить эту льготу, как акт любезности, на генерала Нокса, адмирала Стенли и пятерых других офицеров, которые ехали с нами, в случае, если я не гарантирую ему подобных же облегчений для военных атташе или офицеров, которых он, быть может, пожелает командировать в Англию. Я сказал ему, что не могу этого сделать. Я указал, что наши офицеры возвращаются домой после того, как прослужили несколько лет в России, а так как у него нет в Англии русских офицеров, которые желали бы возвратиться в Россию, то никакого вопроса о взаимности здесь быть не может. Комиссариат иностранных дел также отказался сделать какие-нибудь шаги, чтобы обеспечить какие-нибудь удобства для нас в поезде; но так как мы покорили сердце начальника станции, подарив ему две бутылки старой водки, то нам удалось получить целый спальный вагон, предоставленный в распоряжение нашей компании. Несмотря на ранний час и на трескучий мороз большинство моих коллег, а также члены посольства и некоторые друзья из английской колонии пришли проводить нас и пожелать нам счастливого пути.
17 января мы прибыли в Англию. Только после пяти недель отдыха я оказался в состоянии снова взяться за активную работу. Хотя теперь у меня не было официальных обязанностей, но мое время в течение ближайших полутора лет сполна поглощалось сотрудничеством с женой в деле оказания помощи британским и русским беженцам и освещением русского вопроса перед британской публикой. Я был председателем полудюжины комитетов, занимавшихся различными сторонами русского вопроса. Я был также президентом англо-русского клуба, основанного несколькими коммерсантами, имевшими интересы в России, которые понимали, что они могут надеяться спасти хоть что-нибудь от кораблекрушения только путем объединенной и координированной работы. Клуб мало-по-малу сделался сборным пунктом для всех, имевших интересы в России, и так как большинство его членов было на практике знакомо со всеми условиями экономической, промышленной и финансовой жизни России, то он был в состоянии давать правительству его величества весьма ценную информацию. Я глубоко симпатизировал большинству его членов, понесших потери, и горячо его поддерживал, при чем принимал участие на его обедах всякий раз, когда клубу оказывал честь своим посещением какой-нибудь почетный гость, как, например, г. Винстон Черчиль.
В первых своих беседах с г. Бальфуром и другими членами правительства я высказывался против полного разрыва с большевиками на том основании, что это предоставило бы германцам полную свободу действий в России. С другой стороны, я усиленно подчеркивал то обстоятельство, что тогда как нам нечего ожидать от социалистов-революционеров, Ленин и Троцкий, хотя они и очень крупные люди, представляют собою разрушительную, а не созидательную силу. Они могут разлагать, но не строить. Их конечная цель состоит в низвержении всех старых так называемых империалистических правительств, и, как я говорил тогдашнему первому министру, они никогда не будут работать вместе с человеком, в котором они видят подлинное олицетворение империализма.
По мере того, как положение изменялось к худшему, я видоизменял взгляды, которые первоначально высказывал. Мы должны были выбрать одно из двух: либо притти к соглашению с большевиками на основе полной взаимности во всем, либо совершенно порвать с ними и отозвать наше посольство. Я сильно склонялся в пользу последнего выхода, особенно ввиду некоторых надежд, которые, казалось, подавала оказываемая союзниками материальная помощь лояльным элементам на юге России, которые еще не подчинились ни большевикам, ни германцам.
Во всех речах, произнесенных мною в течение следующего года как в русском клубе, так и в других местах, я всегда защищал политику вооруженной интервенции. Русский вопрос, утверждал я, является доминирующим фактором интернационального положения, и до тех пор, пока он остается не решенным, не может быть устойчивого мира в Европе. Сверх того, предоставление России ее собственной участи могло бы привести к тому, что Германия могла бы в один прекрасный день обеспечить за собой распоряжение огромной людской силой России и ее неслыханными минеральными богатствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112