Румыния отказалась сделать это, хотя, по мнению наилучших военных авторитетов, такая операция была бы для нее совершенно правильной.
Румынский посланник, с которым я обсуждал этот вопрос, указывал на то, что Трансильвания является для Румынии естественной целью, так как она не стремится к захвату болгарской территории. Поэтому он настаивал на том, чтобы все усилия Румынии были направлены именно против Австрии; между тем я старался убедить его, хотя и напрасно, что самый верный путь к завоеванию Трансильвании для Румынии состоит в том, чтобы вывести из боя болгарскую армию. Наконец, Румынии было разрешено итти своим путем, и в конце августа она объявила войну Австрии. Но было уже слишком поздно. Русское наступление почти совершенно выдохлось; войска устали; артиллерийские снаряды пришли к концу, а подвоз был почти невозможен вследствие транспортных затруднений. Продвижение румын в Трансильвании, происходившее удовлетворительно в течение, примерно, двух недель, внезапно потерпело крушение вследствие наступления австро-германских армий, и румынская армия принуждена была стремительно отступить по всей линии фронта. Кроме того, на юге она понесла серьезное поражение от болгар, на нейтралитет которых она довольно глупо рассчитывала вначале.
Тем временем император в начале февраля расстался с Горемыкиным и назначил председателем совета министров Штюрмера. Дед Штюрмера был австрийским комиссаром на острове св. Елены во время пребывания там Наполеона, а сам он занимал последовательно должности церемониймейстера при русском дворе и ярославского губернатора. Обладая умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим новым назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи. О нем я буду говорить еще ниже, теперь же упомяну, как о факте, показывающем, к какому сорту людей он принадлежал, - о том, что он назначил начальником своей канцелярии бывшего агента охранки Мануйлова, который несколько месяцев спустя был арестован и предан суду за шантажирование банка.
Министр внутренних дел Хвостов, добравшийся до власти, подобно Штюрмеру, благодаря влиянию камарильи, был тогда же уволен в отставку. Причины этого были разоблачены одной из больших петроградских газет, и хотя я не ручаюсь за их точность, но они проливают настолько яркий свет на положение, что заслуживают того, чтобы передать их здесь. Хвостов, как говорят, поссорился со своими прежними друзьями и, будучи человеком честолюбивым, захотел сыграть роль благодетеля народа, избавив Россию от Распутина. Для этого он послал тайного агента Ржевского в Христианию с поручением войти в сношения с бывшим монахом Илиодором, который состоял некогда в дружбе с Распутиным, но в описываемое время был одним из его жесточайших врагов. По обсуждении вопроса во всех подробностях Илиодор и Ржевский должны были убить Распутина и некоторых из его близких. Убийцы, как было условлено, должны были получить за свою услугу 60.000 руб. от министра внутренних дел. Заговор был раскрыт, прежде чем был приведен в исполнение, и Ржевский, арестованный на границе при возвращении в Россию, как говорят, во всем сознался. Верна ли эта история во всех деталях или нет, - во всяком случае остается фактом, что Распутин и Хвостов вступили между собой в борьбу, причем каждый из них старался всячески дискредитировать другого в глазах императора. В конце концов, Распутин выиграл игру, и Хвостов получил отставку.
В первых числах февраля я получил аудиенцию, на которой я впервые сделал серьезную попытку побудить императора вступить на более либеральный путь. Указав на растущее чувство недовольства, открыто выражаемого всеми классами населения, я сказал ему, что офицеры и даже генералы, возвращающиеся с фронта, заявляют, что пора убрать с дороги всех тех, кто виноват в страданиях армии. Принесенные народом жертвы, говорил я, заслуживают некоторой награды, и я советовал его величеству даровать в качестве акта милости за оказанные услуги то, что было бы унизительно отдать под давлением революционного движения. Не пожелает ли он, - спрашивал я, воспользоваться настоящим, единственным в своем роде благоприятным случаем связать покрепче созданные войной узы между государем и народом, сделав некоторые шаги навстречу пожеланиям народа?
Посоветовав мне не придавать преувеличенного значения распространяющимся в Петрограде слухам, император сказал, что он вполне оценивает жертвы, принесенные народом, но что время для уступок еще не пришло. "Вы припомните, - продолжал он, - что я в самом начале сказал народу, что он должен напрячь все свои силы для войны, и что вопросы о внутренних реформах должны быть отложены до заключения мира". При прощаньи я сделал еще одну попытку, сказав: "Если ваше величество не можете сделать сколько-нибудь существенных уступок в настоящее время, то не могли ли бы вы, по крайней мере, подать своему народу какой-нибудь знак, который ободрил бы его и позволил бы ему надеяться на лучшее в не столь отдаленном будущем?" Подавая мне руку, император улыбнулся, но не ответил на мой вопрос.
Хотя я и не могу думать, что внушил мысль о форме, в которой это было сделано, однакоже, его величество, две недели спустя подал некоторый знак, посетив первое заседание открывшейся сессии Думы и произнеся при этом речь, в которой, заявив о том, как счастлив он находиться среди своего народа, он призывал благословение божие на труд народных представителей. То был, как сказал мне тогда же мой друг Сазонов, "счастливейший день в истории России". Но основанным на этом случае надеждам не было суждено осуществиться. Реакционная политика правительства продолжалась без перерыва, и недолгое время спустя отношения между ним и Думой снова сделались натянутыми. В марте пять социалистов-членов Думы были обвинены в организации революционной пропаганды в армии и присуждены к ссылке в Сибирь, хотя, по словам защищавшего их Керенского, их деятельность ограничивалась попыткой парализовать движение в пользу сближения между русскими и германскими реакционерами. В следующем месяце популярный военный министр Поливанов, выказавший себя честным и способным администратором, был уволен в отставку и замещен Шуваевым, полным ничтожеством. Поливанов никогда не пользовался благосклонностью императора, и его отставку приписывали тому обстоятельству, что он был близок с лидером октябристов, Гучковым, который возбудил к себе непримиримую ненависть со стороны императрицы своими жестокими нападками на Распутина в Думе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Румынский посланник, с которым я обсуждал этот вопрос, указывал на то, что Трансильвания является для Румынии естественной целью, так как она не стремится к захвату болгарской территории. Поэтому он настаивал на том, чтобы все усилия Румынии были направлены именно против Австрии; между тем я старался убедить его, хотя и напрасно, что самый верный путь к завоеванию Трансильвании для Румынии состоит в том, чтобы вывести из боя болгарскую армию. Наконец, Румынии было разрешено итти своим путем, и в конце августа она объявила войну Австрии. Но было уже слишком поздно. Русское наступление почти совершенно выдохлось; войска устали; артиллерийские снаряды пришли к концу, а подвоз был почти невозможен вследствие транспортных затруднений. Продвижение румын в Трансильвании, происходившее удовлетворительно в течение, примерно, двух недель, внезапно потерпело крушение вследствие наступления австро-германских армий, и румынская армия принуждена была стремительно отступить по всей линии фронта. Кроме того, на юге она понесла серьезное поражение от болгар, на нейтралитет которых она довольно глупо рассчитывала вначале.
Тем временем император в начале февраля расстался с Горемыкиным и назначил председателем совета министров Штюрмера. Дед Штюрмера был австрийским комиссаром на острове св. Елены во время пребывания там Наполеона, а сам он занимал последовательно должности церемониймейстера при русском дворе и ярославского губернатора. Обладая умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим новым назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи. О нем я буду говорить еще ниже, теперь же упомяну, как о факте, показывающем, к какому сорту людей он принадлежал, - о том, что он назначил начальником своей канцелярии бывшего агента охранки Мануйлова, который несколько месяцев спустя был арестован и предан суду за шантажирование банка.
Министр внутренних дел Хвостов, добравшийся до власти, подобно Штюрмеру, благодаря влиянию камарильи, был тогда же уволен в отставку. Причины этого были разоблачены одной из больших петроградских газет, и хотя я не ручаюсь за их точность, но они проливают настолько яркий свет на положение, что заслуживают того, чтобы передать их здесь. Хвостов, как говорят, поссорился со своими прежними друзьями и, будучи человеком честолюбивым, захотел сыграть роль благодетеля народа, избавив Россию от Распутина. Для этого он послал тайного агента Ржевского в Христианию с поручением войти в сношения с бывшим монахом Илиодором, который состоял некогда в дружбе с Распутиным, но в описываемое время был одним из его жесточайших врагов. По обсуждении вопроса во всех подробностях Илиодор и Ржевский должны были убить Распутина и некоторых из его близких. Убийцы, как было условлено, должны были получить за свою услугу 60.000 руб. от министра внутренних дел. Заговор был раскрыт, прежде чем был приведен в исполнение, и Ржевский, арестованный на границе при возвращении в Россию, как говорят, во всем сознался. Верна ли эта история во всех деталях или нет, - во всяком случае остается фактом, что Распутин и Хвостов вступили между собой в борьбу, причем каждый из них старался всячески дискредитировать другого в глазах императора. В конце концов, Распутин выиграл игру, и Хвостов получил отставку.
В первых числах февраля я получил аудиенцию, на которой я впервые сделал серьезную попытку побудить императора вступить на более либеральный путь. Указав на растущее чувство недовольства, открыто выражаемого всеми классами населения, я сказал ему, что офицеры и даже генералы, возвращающиеся с фронта, заявляют, что пора убрать с дороги всех тех, кто виноват в страданиях армии. Принесенные народом жертвы, говорил я, заслуживают некоторой награды, и я советовал его величеству даровать в качестве акта милости за оказанные услуги то, что было бы унизительно отдать под давлением революционного движения. Не пожелает ли он, - спрашивал я, воспользоваться настоящим, единственным в своем роде благоприятным случаем связать покрепче созданные войной узы между государем и народом, сделав некоторые шаги навстречу пожеланиям народа?
Посоветовав мне не придавать преувеличенного значения распространяющимся в Петрограде слухам, император сказал, что он вполне оценивает жертвы, принесенные народом, но что время для уступок еще не пришло. "Вы припомните, - продолжал он, - что я в самом начале сказал народу, что он должен напрячь все свои силы для войны, и что вопросы о внутренних реформах должны быть отложены до заключения мира". При прощаньи я сделал еще одну попытку, сказав: "Если ваше величество не можете сделать сколько-нибудь существенных уступок в настоящее время, то не могли ли бы вы, по крайней мере, подать своему народу какой-нибудь знак, который ободрил бы его и позволил бы ему надеяться на лучшее в не столь отдаленном будущем?" Подавая мне руку, император улыбнулся, но не ответил на мой вопрос.
Хотя я и не могу думать, что внушил мысль о форме, в которой это было сделано, однакоже, его величество, две недели спустя подал некоторый знак, посетив первое заседание открывшейся сессии Думы и произнеся при этом речь, в которой, заявив о том, как счастлив он находиться среди своего народа, он призывал благословение божие на труд народных представителей. То был, как сказал мне тогда же мой друг Сазонов, "счастливейший день в истории России". Но основанным на этом случае надеждам не было суждено осуществиться. Реакционная политика правительства продолжалась без перерыва, и недолгое время спустя отношения между ним и Думой снова сделались натянутыми. В марте пять социалистов-членов Думы были обвинены в организации революционной пропаганды в армии и присуждены к ссылке в Сибирь, хотя, по словам защищавшего их Керенского, их деятельность ограничивалась попыткой парализовать движение в пользу сближения между русскими и германскими реакционерами. В следующем месяце популярный военный министр Поливанов, выказавший себя честным и способным администратором, был уволен в отставку и замещен Шуваевым, полным ничтожеством. Поливанов никогда не пользовался благосклонностью императора, и его отставку приписывали тому обстоятельству, что он был близок с лидером октябристов, Гучковым, который возбудил к себе непримиримую ненависть со стороны императрицы своими жестокими нападками на Распутина в Думе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112