Он заметил, что Мельм стал ласковее обращаться со мной. Мельм — средоточие всяческих достоинств, Гурц всю жизнь провел бок о бок с ним, с детских лет, прожитых в поместье. Он знает, что я ехала в походной кухне вместе с Мельмом. Но это неподходящее для меня место, несмотря на все усердие Мельма, да и повозка не может служить достаточной защитой от холода. К завтрашнему дню мне следует превозмочь свои детские антипатии и воспользоваться экипажем принцессы.
Он не сказал, что до Золи остался день пути, хотя все офицеры в лагере говорили об этом.
Мельм выполнял свои обязанности с привычной тщательностью, только теперь он при этом видел меня. В сумерках, перед тем, как мы остановились на привал, он еще раз шепнул, что мне нужно просто положиться на него. (Оставшуюся часть пути через лес мы проделали в чуть ли не благоговейном молчании, словно в знак почтения перед богом этих мест.) Он быстренько расспросил меня и на основе моих меланхолических ответов сочинил нам легенду. Если гревшиеся у костра люди из фургонов вспомнят, как меня увез сержант кавалерии, Мельм заявит, будто попросил его подобрать меня. Погибший сержант, конечно же, не сможет опровергнуть его слова. А потом я все время провела в повозке вместе с Мельмом. Ему не пришло в голову спросить о Джильзе, но у меня в мозгу слабо блеснула мысль, напомнив, что гадалка сможет угрожать мне, если пожелает. Она предвидела мои вероятные действия, но не предупредила меня. Хотя, с другой стороны, именно она вложила мне в руки орудие убийства — может быть, это ее остановит.
У Гурца раскраснелось лицо; жалкий супчик, к которому внезапно свелся весь наш паек, не вызвал у него аппетита. Ему очень хотелось вина, и через некоторое время Мельм ушел в надежде где-нибудь его отыскать.
Однажды мне довелось спасти человеку жизнь. Я знала, что за это необходимо принести жертву. Но какой должна быть плата за жертвоприношение?
К тому же в этом было нечто постыдное. Это не просто кровавый ритуал.
Гурц сказал, что меня лихорадит. Сам он явно выглядел больным. Мы забрались в постель. Он обнял меня. Я не почувствовала отвращения — напротив, грустная привязанность побудила меня удобно устроиться в его объятиях. Я уснула и во сне увидела, как медведь Уртка сидит в лесу, смеясь и улыбаясь, а на шее у него ожерелье из отрубленных голов. Я тащила труп Драхриса, держа его за руки и за края плаща, прямо к его богу. Тащить было тяжело, я стонала, обливаясь потом, боль раздирала мне мышцы. Уртка накажет меня, и тогда с меня снимется бремя.
Я очнулась и поняла, что это бремя не исчезнет никогда, оно останется со мной на всю жизнь. Я вся взмокла от пота, а мой покровитель, храпя, обнимал меня, забывшись тяжелым сном. Мне очень хотелось высвободиться, но я не смогла. Мельм не вернулся, не принес вина. Огонь едва теплился. Казалось, у меня все время стоит перед глазами эта струя брызжущей крови, и я еще чувствовала его плоть во мне и укус на плече, который я промыла и скрыла. Неужели я сойду с ума среди темноты? Неужели вдруг сорвусь с места и закричу?
Именно тогда это и случилось. Послышались несмолкающие пронзительные крики.
Гурц закряхтел, заворочался и проснулся. Мельм проскользнул в лачугу. Он повел было рукой в мою сторону, но, заметив, что Гурц не спит, сказал:
— Мы понесли потери, господин. Леса кишат чаврийцами. Там погиб тритарк со своими солдатами.
— Но кто же так кричит? — будто большой испуганный ребенок, спросил Гурц.
— Его женщина.
Гурц потер лоб.
— У меня все время болят глаза. Где вино?
— Вина нет. Немного бренди.
Мельм принес чашку, и Гурц с радостью принял напиток из его рук. Прежде он ни за что не позволил бы Мельму подойти так близко к постели, в которой лежу я, но теперь времена переменились.
Мельм не смотрел на меня, но он меня видел. Доносившиеся с улицы крики зазвучали слабее. Теперь они больше походили на хныканье, у нее не осталось сил.
— Это принцесса? — резко, удивленно спросил Гурц. Он выпил бренди. — Для нее это катастрофа. Но если плачут по тритарку Драхрису, то этот человек никогда не вызывал во мне приязни. У него… нехорошая репутация. — Затем он обернулся ко мне: — Ара, милая, выпей глоточек.
Мой союзник Мельм опять отправился на улицу. Я глотнула бренди, как тогда, возле костра, среди людей из фургонов. Я подумала: теперь он не будет настаивать, чтоб я ехала в ее экипаже.
Мы лежали бок о бок, и Гурц держал меня за руку, которой я убила человека, никогда не вызывавшего в нем приязни. Он говорил об Отечестве, а я представляла себе, как светловолосая дама лежит среди снегов, укрывая телом труп своего любовника.
Нож Вульмартис наверняка в повозке Мельма, он забрал у меня клинок. Никто не должен его обнаружить.
— Зимой, как раз в это время, озеро снова белеет: туда прилетают дикие лебеди.
Убийца кивнула.
У меня в голове раздался голос Джильзы: Она притягивает молнию.
Утром я проснулась, думая про себя на кронианском. Это огорчило меня. Я тут же произнесла вслух несколько слов, детский стишок моей родной страны на языке, знакомом мне с рождения: «Как у нашей яблоньки яблочки зеленые, яблочки зеленые, сладкие, как мед…»
Наступил очень холодный день, и солнечный свет придавал ему отточенность бритвенного лезвия. Я вышла из лачуги и оказалась среди стоявших на возвышенности людей. Мы смотрели туда, где пролегал край леса и начиналась равнина, где взгляду открывался город Золи. Нам удалось увидеть бело-розовую кладку стен, блестящие стволы пушек, стянутых Альянсом Чавро к их подножию.
Я не могла найти покоя и все сидела в свете солнца на краю пустой телеги, стуча по ней каблуками сапог, пока не почувствовала, как в обмороженных ногах забилась кровь. Отсюда я следила за тем, как легионы саз-кронианцев спускаются на равнину.
Гремели барабаны, а солдаты навели лоск перед битвой, чтобы солнце осыпало их хрусткими искрами, словно сам огонь, и показало незадачливому противнику, с кем ему вот-вот придется иметь дело. И даже лица бойцов, которые могли лишь ковылять, обмотав распухшие, искалеченные морозом ноги ослиными шкурами или мехом, закрыла подобающая случаю маска войны. Со всех сторон снова доносились голоса рожков и труб.
Все мои действия слились воедино с этой вселенной, такая уж возникла ситуация.
Рядом со мной стояли другие женщины, кронианки; они махали вслед бойцам и кричали, восхваляя их и называя всевозможными ласковыми именами. Один из солдат вышел из строя, чтобы поцеловать нас. Губы у него огрубели от холода, но глаза сияли, как у тигра. Отдельные полки на марше пели боевые гимны. Я без труда разобрала слова. (Но… Как у нашей яблоньки…)
Кавалерия выглядела пышно, великолепно; их кони были слишком уж хороши, чтобы пустить их на мясо, эти лошади побывали уже в пяти или шести боевых кампаниях и теперь вышагивали в полном убранстве:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148