– Да вы сумасшедший! – вдруг догадалась Софья и хотела рассмеяться.
– Как верно вы угадали! Только не я, а он! Он болен! Его гениальный талант, его поразительное воображение, его напряженный внутренний мир совершенно сбили его с толку. Он живет в мире своих образов и настолько сильно ими проникается, что начинает отождествлять свою жизнь с происходящим на страницах его книг. Именно так он возомнил себя Синей Бородой!
– Господи помилуй!
– Вот-вот! Я вижу, вы понимаете, о чем идет речь!
– Но какие доказательства?
– Доказательства чего? Того, что именно он убил своих жен? Прямых нет, но я знаю это наверняка. Разве вы не замечали у него иногда что-то странное, непонятное во взгляде, что вы не могли объяснить? Разве не происходило каких-нибудь необъяснимых мелочей, которые тоже как-то неприятно крутятся в голове, но не находят ответа? Снова вижу по вашему лицу, что я попал в точку. Но вы скажете мне, что все это притянуто за уши. Возможно, умерли только эти женщины, но они умерли по его сценарию! Вы хорошо знаете его творчество и согласитесь со мной, что три вещи из цикла его сказочных новелл совершенно гениальные. Сказка о корове, сказка о русалке и о женщине-птице. И почему? Да потому, что он написал это не просто как повествование, а как яркое действие. Аллегория смерти близкого человека! Поэтому все эти вещи невозможно читать. Дыхание перехватывает от ужаса и красоты! Именно красоты! Его привлекает красочность, сказочность смерти! Я уверен, что если, не дай бог, вы не убережетесь, то следующее его произведение будет просто гениальным, затмит все предыдущие!
– Нет, нет, не верю! Это злой рок, это мистическое предзнаменование, – прошептала потрясенная Софья.
– Полно! Вы сами-то не верите! Какой злой рок? Помилуйте! Это я, я придумал однажды и внушил ему для его же самообмана и утешения! Я! – И Рандлевский ткнул себя в грудь. – Для того, чтобы он мог жить дальше и не изводить себя мучительным раскаянием в периоды просветления.
– Не верю! – простонала Софья и закрыла лицо руками. – Вы лжете. Но не могу понять, с какой целью!
– Глупая, легкомысленная женщина! – зарычал Рандлевский, раздраженный ее непониманием. – Своим неверием вы погубите его! Уезжайте, уезжайте отсюда немедленно! Тем самым вы остановите его! А не то он снова станет Синей Бородой!
– Но почему же тогда он не сделал этого до сих пор?
– Понятия не имею! Я не знаю, что он теперь пишет, как рождается сюжет, какие образы приходят ему в голову. Но не сомневайтесь! У вас нет времени на сомнения, с каждой минутой приближается смерть!
– Кто там приближается? – раздался знакомый громкий голос. – Это я приближаюсь!
И в гостиную стремительным шагом вошел Нелидов.
Глава двадцать седьмая
Разгоряченный морозом и быстрыми движениями, Нелидов ворвался в комнату, неся с собой зимнюю свежесть. Его лицо пылало румянцем, он энергично тер замерзшие руки.
– Вот так сюрприз! Леонтий, брат! А я-то думаю, чьи это сани, кто к нам явился? А это ты, мой друг!
Товарищи обнялись.
– Ты улыбаешься, слава богу, а то я боялся, на порог не пустишь! – засмеялся Рандлевский.
– Отчего же? Если не будешь канючить новой пьесы, милости просим, правда, дорогая? – И Нелидов обернулся Софье. – Да что с тобой? Ты точно привидение увидела. Соня, да ты здорова ли?
– Не беспокойся, мой друг, – торопливо произнесла Софья и быстро направилась к двери. – Пойду, распоряжусь насчет обеда.
– Да что с ней такое? И как бледна! О чем вы говорили, Леонтий? – Нелидов стал серьезен и пристально посмотрел в глаза гостя.
– Помилуй, брат! О чем мы могли говорить, коли я приехал с полчаса назад! И к тому же, как ты помнишь, мы едва знакомы! Сдается мне, что она нездорова. Да и я явился незваным гостем. Кто будет такому рад? Впрочем, если не очень помешаю, я бы хотел пожить у тебя недельку-другую.
– Отчего же? Оставайся!
И они снова обнялись.
– Ты сердит на меня? – спросил Нелидов.
– Был сердит, да прошло. Что же поделать, если у меня кроме «Белой ротонды» в жизни нет ничего. Ты да театр. Вот два моих кумира. Театр, почитай, погиб, вот я к тебе и приехал зализывать свои раны.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь! Не могу поверить, что в столице не найдется для тебя завалящей пьесы!
– Мне нужен только ты!
– Но я не пишу теперь пьес! Мне нечего тебе предложить!
– Я думаю, что при желании, повторяю, при желании, ты бы мог переделать в роскошную пьесу любую из твоих сказочных новелл. – Рандлев-ский весь подался вперед.
– Леонтий, как я понимаю и как ты понимаешь, дело не только в пьесах! Оставим это! – Феликс прошелся по комнате и нервно закурил. – Как там движется дело об убийстве несчастной Изабеллы? – спросил он, чтобы переменить тему беседы.
– Совсем не движется. Я полагаю, что полиция в конечном итоге обвинит все-таки Толкушина. А там уж присяжные решат. Темная история!
Оставив мужчин в гостиной, Софья выскочила из комнаты как ошпаренная, но силы ее тотчас же покинули и она прислонилась к стене. Зубы ее стучали, руки ходили ходуном, все тело тряслось. Она не могла совладать с собой. Панический ужас и полное отчаяние овладели ею настолько, что совершенно парализовали разум. Что теперь делать? Верить ли этому человеку? Если верить, то получается, что Нелидов – настоящий монстр! И что тогда? Все эти месяцы она жила на краю могилы? Могилы, которую тот любовно и с удовольствием приготовлял для нее? Для того, чтобы потом без спешки, с красивыми деталями отправить на тот свет и затем сотворить очередной кровавый шедевр? Господи! Да это просто немыслимо! Нет, этот человек лжет, наговаривает на Феликса! Он мстит ему за то, что он оставил театр в трудную минуту, лишил его пьес! Ведь она не глухая, не слепая. И совсем не глупая или легкомысленная, чтобы не видеть порочности человека. Впрочем, впрочем… Почему она не выбросила письма? Почему не спросила напрямую самого Нелидова в тот же день? Сознайся, в глубине души, в самой-самой ее сердцевине живет махонький червячок подозрения, недоверия. Да, ты Феликса знаешь. Ты его любишь. Знаешь или любишь? Чего больше? Слишком много любви. Как у Толкушиной. Нет, душа моя, ты Нелидова не знаешь совсем. Ведь чужая душа потемки!
– Куколка моя! Ты что тут в темноте притаилась? – Софья вздрогнула от громкого голоса Матрены. – Да на тебе лица нет! Что опять приключилось?
– Пока еще ничего. – Софья с трудом оторвалась от стены. – Но боюсь, Матреша, нас ожидают большие неприятности!
Софья хотела пойти, но неожиданно замерла. Из темноты угла неспешно выполз мохнатый, неестественно огромный паук и зашевелил своими омерзительными длинными конечностями. Паук, зимой? Она охнула, видение исчезло.
За окном совсем стемнело, когда сели обедать. На столе стояли свечи, и их веселый треск был единственным звуком, когда за столом повисало молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63