Только вы понимаете меня так, как я сама. Дозвольте не прерывать наших занятий, дозвольте писать к вам и просить ваших советов».
Соня была потрясена письмом, правда, тотчас же отметила несколько ошибок. Она с восторгом ответила, и между молодыми женщинами завязалась бурная переписка. Чего тут только не было! В письмах, которые регулярно летели в Петербург, Соне пришлось выступать модисткой, швеей, кухаркой, преподавателем светских манер. Но это не составляло труда для девушки. Ведь родители воспитывали ее как истинную потомственную дворянку. И теперь она радостно делилась всем тем, что было ей свойственно с детства.
Прошла зима, и Соня с нетерпением ждала приезда своей ученицы. На сей раз она заявила Ангелине Петровне, что искренняя дружеская приязнь не позволяет ей брать жалованье за уроки.
И тогда Ангелина Петровна предложила:
– Дорогая Софья Алексеевна! Я слишком высоко ценю ваш труд и вашу искреннюю помощь мне! Как я могу не желать вознаградить вас! Если вы не хотите денег, то тогда позвольте мне предложить вам мое гостеприимство, мой дом в Петербурге открыт для вас!
У Софьи даже дух перехватило от счастья! Она окажется в Петербурге! Будет жить в богатом доме Толкушиных! Увидит писателей и актеров! Будет сидеть в ложах театров! Прокатится на роскошном выезде по Невскому проспекту! Девушка запрыгала от радости и обняла Ангелину Петровну. И в ту же зиму, на Рождество, она в сопровождении верных Матрены Филимоновны и Филиппа Филипповича отправилась в сказочный Петербург.
Глава третья
Столица встретила юную провинциалку громадинами дворцов, фонарями на улицах, бескрайней широтой проспектов, по которым мчались лихачи, и под их стремительными полозьями скрипел снег. Над замерзшей Невой сверкал шпиль Петропавловской крепости. По тротуарам двигалась нарядная публика, дамы кутались в меха, спешили конторские служащие, чиновники. Магазины и лавки ломились от товаров. Сновали приказчики, мальчишки – разносчики газет, торговцы вразнос. Голова закружилась от впечатлений, от многолюдья и многоголосья.
Большой дом Толкушиных на Сергиевской улице поразил Софью пышностью и нарочитой броскостью обстановки. Тут теснилась и тяжелая мебель красного дерева, так любимая прежним поколением семьи, и новая, более легкая, на тонких ножках с гнутыми спинками из светлого дерева. Великолепные комоды, столы и столики, буфеты и многочисленные стулья вперемежку с диванами и креслами, зеркала в бронзовых рамах, огромные кадки с комнатными растениями. Все это обступило Соню, надвинувшись со всех сторон. Она неловко стояла посреди комнаты, не решаясь присесть ни на стул, ни на диван, обтянутый тканью с яркими набивными цветами. Эти цветы показались гостье такими яркими на фоне рядом стоящей прочей мебели, что хотелось зажмуриться. Хозяйка со смущенной улыбкой провела гостью по парадным комнатам: она почувствовала, что убранство ее дома неприятно поразило подругу, но не могла понять, что именно нехорошо. Спросить не решилась, а гостья, разумеется, поспешила придать своему лицу соответствующее выражение, чтобы не обидеть хозяйку. Ангелина Петровна вывела Соню во двор, пройдя через который, они очутились в маленьком уютном флигеле. В этом небольшом домике, напоминавшем ей собственный дом в Эн-ске, Соня и поселилась вместе с нянькой и ее мужем. В тот же день произошло знакомство с остальными членами семьи Толкушиных. Первым перед гостьей предстал маленький Гриша. Кудрявый веселый мальчик приглянулся девушке, и между ними тотчас же установилась дружба. Но вот с его отцом Тимофеем Григорьевичем не получилось ни дружбы, ни даже видимости дружеской приязни. Не заладились отношения сразу же, с первого мгновения.
«Какой грубый, неделикатный, резкий» – таковы были впечатления девушки от хозяина дома. Высокий, с громким голосом, порывистыми движениями, он испугал ее. Ей захотелось сжаться и сделаться невидимой в тот момент, когда он впервые уставился на нее.
«А это что еще за курица?» – говорил его взгляд.
– А, вот, значит, наша учительница прибыла! – насмешливо приветствовал Толкушин гостью. – Что ж, рады, милости просим. Мне давно любопытно было на вас поглядеть, что же это за девица такая, которая на каждый вопрос моей супруги имеет ответ.
– Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено, – спокойно и с достоинством ответила Софья, хотя видимость спокойствия и самообладания далась ей с трудом.
– Отчасти, – усмешка не сходила с уст Толкушина. – Я, признаться, ожидал более яркого оперения чудесной жар-птицы.
– Яркость перьев не всегда подразумевает чудного голоса. Вот павлины: какое чудесное оперение, а пенье – сущая насмешка. В то время как скромный серый соловушка заливается ангельским голосом. Не так ли? – Соня совсем оправилась от смущения и спокойно смотрела Толкушину в лицо.
Широкие изогнутые брови, складка между ними, резкие очертания рта, массивный подбородок. Несомненно, Тимофея Толкушина можно было назвать привлекательным мужчиной. Только сердитое выражение глаз и постоянная усмешка, которая кривила полные губы, портили эту привлекательность.
– Полно вам, – поспешила вмешаться Ангелина Петровна. – Вечно вы за свое! Вы уж простите его, Софья Алексеевна! Это он не со зла, это он всегда насмешничает! Особливо когда ему новый, незнакомый человек на зуб попадает!
– Сдается мне, что наша гостья являет собой образчик высокого ума, а также острого языка. Чему вам, моя дорогая, неплохо бы и поучиться! – промолвил супруг и зажег папиросу.
Ангелина Петровна порозовела от неловкости за бестактность мужа и поспешила пригласить гостью к столу. К обеду вышла и Устинья Власьевна Толкушина. Полная, грузная старуха с одутловатым лицом, в широком платье и старомодном чепце, она всем своим видом давала понять, что присутствие в доме посторонних людей ей не по душе и что затея с ученьем снохи тоже баловство и суета. Смешно замужней женщине, матери семейства, чему-то там учиться. А уж коли мужу не можешь угодить, так тут ученьем не поможешь. Где тут угнаться за этими расфуфыренными дамочками. И путаться с ними – сущий грех. И театр этот – бесовщина… И прочая, прочая, прочая…
Слушая это брюзжание, Софья про себя изумлялась, как подобное можно терпеть день ото дня и при этом не растерять любви к дому, к мужу, оставаться приветливой и жизнерадостной, какой казалась Ангелина Петровна. Да к тому же как можно так откровенно помыкать невесткой, словно она бесприданница, нищенка, взятая из милости?
Семейный обед оставил много впечатлений. Собираясь ко сну в своем флигельке, Соня подробно описывала Матрене всех членов семейства и их взаимоотношения. Матрена расчесывала волосы барышни и охала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Соня была потрясена письмом, правда, тотчас же отметила несколько ошибок. Она с восторгом ответила, и между молодыми женщинами завязалась бурная переписка. Чего тут только не было! В письмах, которые регулярно летели в Петербург, Соне пришлось выступать модисткой, швеей, кухаркой, преподавателем светских манер. Но это не составляло труда для девушки. Ведь родители воспитывали ее как истинную потомственную дворянку. И теперь она радостно делилась всем тем, что было ей свойственно с детства.
Прошла зима, и Соня с нетерпением ждала приезда своей ученицы. На сей раз она заявила Ангелине Петровне, что искренняя дружеская приязнь не позволяет ей брать жалованье за уроки.
И тогда Ангелина Петровна предложила:
– Дорогая Софья Алексеевна! Я слишком высоко ценю ваш труд и вашу искреннюю помощь мне! Как я могу не желать вознаградить вас! Если вы не хотите денег, то тогда позвольте мне предложить вам мое гостеприимство, мой дом в Петербурге открыт для вас!
У Софьи даже дух перехватило от счастья! Она окажется в Петербурге! Будет жить в богатом доме Толкушиных! Увидит писателей и актеров! Будет сидеть в ложах театров! Прокатится на роскошном выезде по Невскому проспекту! Девушка запрыгала от радости и обняла Ангелину Петровну. И в ту же зиму, на Рождество, она в сопровождении верных Матрены Филимоновны и Филиппа Филипповича отправилась в сказочный Петербург.
Глава третья
Столица встретила юную провинциалку громадинами дворцов, фонарями на улицах, бескрайней широтой проспектов, по которым мчались лихачи, и под их стремительными полозьями скрипел снег. Над замерзшей Невой сверкал шпиль Петропавловской крепости. По тротуарам двигалась нарядная публика, дамы кутались в меха, спешили конторские служащие, чиновники. Магазины и лавки ломились от товаров. Сновали приказчики, мальчишки – разносчики газет, торговцы вразнос. Голова закружилась от впечатлений, от многолюдья и многоголосья.
Большой дом Толкушиных на Сергиевской улице поразил Софью пышностью и нарочитой броскостью обстановки. Тут теснилась и тяжелая мебель красного дерева, так любимая прежним поколением семьи, и новая, более легкая, на тонких ножках с гнутыми спинками из светлого дерева. Великолепные комоды, столы и столики, буфеты и многочисленные стулья вперемежку с диванами и креслами, зеркала в бронзовых рамах, огромные кадки с комнатными растениями. Все это обступило Соню, надвинувшись со всех сторон. Она неловко стояла посреди комнаты, не решаясь присесть ни на стул, ни на диван, обтянутый тканью с яркими набивными цветами. Эти цветы показались гостье такими яркими на фоне рядом стоящей прочей мебели, что хотелось зажмуриться. Хозяйка со смущенной улыбкой провела гостью по парадным комнатам: она почувствовала, что убранство ее дома неприятно поразило подругу, но не могла понять, что именно нехорошо. Спросить не решилась, а гостья, разумеется, поспешила придать своему лицу соответствующее выражение, чтобы не обидеть хозяйку. Ангелина Петровна вывела Соню во двор, пройдя через который, они очутились в маленьком уютном флигеле. В этом небольшом домике, напоминавшем ей собственный дом в Эн-ске, Соня и поселилась вместе с нянькой и ее мужем. В тот же день произошло знакомство с остальными членами семьи Толкушиных. Первым перед гостьей предстал маленький Гриша. Кудрявый веселый мальчик приглянулся девушке, и между ними тотчас же установилась дружба. Но вот с его отцом Тимофеем Григорьевичем не получилось ни дружбы, ни даже видимости дружеской приязни. Не заладились отношения сразу же, с первого мгновения.
«Какой грубый, неделикатный, резкий» – таковы были впечатления девушки от хозяина дома. Высокий, с громким голосом, порывистыми движениями, он испугал ее. Ей захотелось сжаться и сделаться невидимой в тот момент, когда он впервые уставился на нее.
«А это что еще за курица?» – говорил его взгляд.
– А, вот, значит, наша учительница прибыла! – насмешливо приветствовал Толкушин гостью. – Что ж, рады, милости просим. Мне давно любопытно было на вас поглядеть, что же это за девица такая, которая на каждый вопрос моей супруги имеет ответ.
– Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено, – спокойно и с достоинством ответила Софья, хотя видимость спокойствия и самообладания далась ей с трудом.
– Отчасти, – усмешка не сходила с уст Толкушина. – Я, признаться, ожидал более яркого оперения чудесной жар-птицы.
– Яркость перьев не всегда подразумевает чудного голоса. Вот павлины: какое чудесное оперение, а пенье – сущая насмешка. В то время как скромный серый соловушка заливается ангельским голосом. Не так ли? – Соня совсем оправилась от смущения и спокойно смотрела Толкушину в лицо.
Широкие изогнутые брови, складка между ними, резкие очертания рта, массивный подбородок. Несомненно, Тимофея Толкушина можно было назвать привлекательным мужчиной. Только сердитое выражение глаз и постоянная усмешка, которая кривила полные губы, портили эту привлекательность.
– Полно вам, – поспешила вмешаться Ангелина Петровна. – Вечно вы за свое! Вы уж простите его, Софья Алексеевна! Это он не со зла, это он всегда насмешничает! Особливо когда ему новый, незнакомый человек на зуб попадает!
– Сдается мне, что наша гостья являет собой образчик высокого ума, а также острого языка. Чему вам, моя дорогая, неплохо бы и поучиться! – промолвил супруг и зажег папиросу.
Ангелина Петровна порозовела от неловкости за бестактность мужа и поспешила пригласить гостью к столу. К обеду вышла и Устинья Власьевна Толкушина. Полная, грузная старуха с одутловатым лицом, в широком платье и старомодном чепце, она всем своим видом давала понять, что присутствие в доме посторонних людей ей не по душе и что затея с ученьем снохи тоже баловство и суета. Смешно замужней женщине, матери семейства, чему-то там учиться. А уж коли мужу не можешь угодить, так тут ученьем не поможешь. Где тут угнаться за этими расфуфыренными дамочками. И путаться с ними – сущий грех. И театр этот – бесовщина… И прочая, прочая, прочая…
Слушая это брюзжание, Софья про себя изумлялась, как подобное можно терпеть день ото дня и при этом не растерять любви к дому, к мужу, оставаться приветливой и жизнерадостной, какой казалась Ангелина Петровна. Да к тому же как можно так откровенно помыкать невесткой, словно она бесприданница, нищенка, взятая из милости?
Семейный обед оставил много впечатлений. Собираясь ко сну в своем флигельке, Соня подробно описывала Матрене всех членов семейства и их взаимоотношения. Матрена расчесывала волосы барышни и охала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63