А тут такое! – директор с досадой отодвинул чашку с чаем.
– Батюшки, да не томите же! – Гликерия вся изъерзалась на месте.
– Горшечникова жена бросила. Подруга ваша любимая, Софья Алексеевна, бежала, голубка, с любовником, прямо из собственного дома! – выпалил дядя, не в силах носить в себе этот ужасный секрет, который уже грязным пятном расползался по городу.
– Софья! Не может быть! – взвизгнула Гликерия, и чашка выпала из ее рук, чай разлился по скатерти. – Откуда вам знать, когда, с кем? – воскликнула изумленная Гликерия.
– Откуда, откуда! Сорока на хвосте принесла! – огрызнулся дядя. – Нынче спозаранок прибежал сам не свой Мелентий, как безумный. На уроки не пошел, больным от расстройства сделался. А с кем? Я так полагаю, уж не с тем ли таинственным господином, у которого они с подругой своей Толкушиной проживали летом.
– Бедный, бедный Мелентий! – запричитала Гликерия. – Какой для него удар! Какой позор! – От расстройства девушка не заметила, что поставила локоть прямо в чайную лужицу.
– Полно стенать! – Директор сердито пристукнул ложечкой по столу. – Подумай своей головой, если жена бежит от мужа через три месяца после свадьбы, то каков этот муж? А ведь ты сама на него заглядывалась, куры строила. Слава те, Господь отвел!
– Ах, дядя! Ну что вы такое говорите! Бедный, бедный Мелентий! – И она поднялась из-за стола.
– Ты куда собралась-то? Неужто утешать побежишь? – Девушка остановилась. – Погоди, пока нельзя. Надо посмотреть, что люди скажут. Одно дело, если жалеть будут и сочувствовать. Другое, если смеяться начнут. Тогда и над тобой заодно посмеются, так что охолони. Посиди-ка дома! Вот, скатерть испортила. А тетка твоя, покойница, к чему тебя приучала? К чистоте, к порядку! – сердито заворчал директор. – Нет, не отойдет пятно, не отойдет! Пропала скатерть!
Но Гликерия понимала, что вовсе не испорченная скатерть удручает дядюшку, а подпорченная репутация учебного заведения, которое он возглавлял уже много лет.
Горшечников и впрямь заболел. На новой съемной квартире, куда он поспешно перебрался, он сидел взаперти, как зверь в клетке. И куда пойдешь, если люди на улице только что пальцем не показывают на него! Смеются в спину, а некоторые так прямо в глаза. Убежала, стало быть, ваша драгоценная жена? От хорошего мужа жены-то не бегают! Ходил, ходил, выхаживал поди лет десять, женился, и вот результат! Это ли не посмешище всему городу!
А что еще обиднее, так это то, что и близкие друзья носа не кажут. Стыдно им небось с таким идиотом знаться! Как бы из гимназии не выставили вон, вот будет делов-то! Что же тогда делать? Неужто стреляться?
О!!!
От подобных мыслей у Горшечникова слезы катились градом. Но слезы слезами, а жить как-то дальше надобно. Из гимназии от директора прислали сердитую записку. Пришлось идти на службу. Бедный Мелентий, когда явился в первый день в класс, то чуть не провалился сквозь землю от испепеляющих и любопытствующих взглядов коллег и учениц. Он желал бы стать невидимым, плоским, прозрачным, только бы его не рассматривали и не обсуждали.
Однако время шло, и постепенно жалкий образ брошенного мужа перестал волновать окружающих. Мелентий вздохнул с облегчением и принялся думать, как ему жить дальше. Для начала надо решить – страдать или не страдать? Полагать, что это к лучшему, или лелеять свою обиду и баюкать нерастраченное чувство. Чувство? Какое чувство? Он и сам не мог объяснить, что он испытывал к беглянке. Страстной любви между ними никогда не было. Он долго ухаживал за ней. Мечтал, придумывал, а на самом-то деле между ними не было и искры подлинных чувств. Так, приятельство, приязнь. Но все же как обидно, как обидно! Как все пошло некрасиво! Вот если бы она ему призналась, что любит другого, то он тогда… Что тогда? Да бог его знает, что тогда делать! Стреляться, что ли, с разлучником? Экая глупость!
Да, положеньице. Ни муж, ни жених. Если жены теперь нет, как жениться снова? Ведь надобен развод. А это опять полосканье грязного белья на людях. И кто же его после этого на порог пустит в дом, где приличные девушки живут? Вернее, одна приличная девушка. Директор теперь на него волком смотрит. Опозорили они с Софьей учреждение. И директора тоже опозорили, ведь он был приглашен посаженым отцом. Гликерия его, Мелентия, теперь стороной обходит. Что ж, может, тогда и впрямь искать мимолетного утешения там, где законные узы Гименея совсем не требуются?
Только он успел подумать эдаким образом, как вскоре появилась Калерия Вешнякова. Она явилась под вечер, тайно, с черного хода, под густой вуалью.
– Друг мой, я долго думала о вас, но все не решалась нарушить ваше уединение. Ваши чувства оскорблены, вы одиноки, вы покинуты. Так не должно быть, кто-то должен протянуть вам руку помощи в дни величайших невзгод! – произнесла она трагическим голосом и широким жестом откинула вуаль. – Вот вам моя рука, рука преданного друга!
Но Горшечникову, истомившемуся без любви и ласки, нужна была не только рука мадам Вешняковой. Все прочие прелести тоже сгодятся. Он подхватил ее на руки и понес на диван.
С того дня жизнь злополучного Горшечникова обрела иные краски. Помимо черных и серых тонов появились оттенки цвета фуксии, сиреневые и лиловые, любимые тона новой пассии. Калерия обставляла свои визиты страшной таинственностью, это будоражило обоих любовников и подливало масла в огонь обоюдной страсти. Страшное напряжение последнего времени как-то вдруг покинуло Мелентия. Он почти успокоился и даже немного поправился. Во всяком случае из его взора исчезли затравленность и забитость, жизненные невзгоды отступили. Гликерия Зенцова, встречая прежнего воздыхателя на улице, учтиво и любезно с ним разговаривала, хотя и не предпринимала попыток к возобновлению прежнего близкого приятельства, боясь дядиного гнева. Теперь в ее ухажерах ходил почтовый чиновник, завалящий женишок, с Мелентием не сравнишь, да что поделаешь, коли иных нету?
Калерия и Гликерия, как и раньше, заглядывали друг к другу на чашку чая. Только теперь эти беседы стали совсем, совсем другими. О Софье и Горшечникове не говорили ни слова, хотя язык просто чесался. Перебирали всякие пустяки, но самого интересного, животрепещущего не касались. Калерия всячески делала вид, что ее это совершенно не интересует, и когда Гликерия ловко подходила к предмету общих раздумий, собеседница так же ловко уходила прочь, заводя разговор об иных материях. При этом весь вид Калерии Климовны говорил о величайшем довольстве, чрезвычайной радости и полноте жизни. Ее движения стали медленными и плавными, она только что не мурлыкала от удовольствия. Гликерия сразу поняла, что вечная соперница Вешнякова таки добилась своего, покорила Горшечникова, воспользовалась его несчастьем и слабостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Батюшки, да не томите же! – Гликерия вся изъерзалась на месте.
– Горшечникова жена бросила. Подруга ваша любимая, Софья Алексеевна, бежала, голубка, с любовником, прямо из собственного дома! – выпалил дядя, не в силах носить в себе этот ужасный секрет, который уже грязным пятном расползался по городу.
– Софья! Не может быть! – взвизгнула Гликерия, и чашка выпала из ее рук, чай разлился по скатерти. – Откуда вам знать, когда, с кем? – воскликнула изумленная Гликерия.
– Откуда, откуда! Сорока на хвосте принесла! – огрызнулся дядя. – Нынче спозаранок прибежал сам не свой Мелентий, как безумный. На уроки не пошел, больным от расстройства сделался. А с кем? Я так полагаю, уж не с тем ли таинственным господином, у которого они с подругой своей Толкушиной проживали летом.
– Бедный, бедный Мелентий! – запричитала Гликерия. – Какой для него удар! Какой позор! – От расстройства девушка не заметила, что поставила локоть прямо в чайную лужицу.
– Полно стенать! – Директор сердито пристукнул ложечкой по столу. – Подумай своей головой, если жена бежит от мужа через три месяца после свадьбы, то каков этот муж? А ведь ты сама на него заглядывалась, куры строила. Слава те, Господь отвел!
– Ах, дядя! Ну что вы такое говорите! Бедный, бедный Мелентий! – И она поднялась из-за стола.
– Ты куда собралась-то? Неужто утешать побежишь? – Девушка остановилась. – Погоди, пока нельзя. Надо посмотреть, что люди скажут. Одно дело, если жалеть будут и сочувствовать. Другое, если смеяться начнут. Тогда и над тобой заодно посмеются, так что охолони. Посиди-ка дома! Вот, скатерть испортила. А тетка твоя, покойница, к чему тебя приучала? К чистоте, к порядку! – сердито заворчал директор. – Нет, не отойдет пятно, не отойдет! Пропала скатерть!
Но Гликерия понимала, что вовсе не испорченная скатерть удручает дядюшку, а подпорченная репутация учебного заведения, которое он возглавлял уже много лет.
Горшечников и впрямь заболел. На новой съемной квартире, куда он поспешно перебрался, он сидел взаперти, как зверь в клетке. И куда пойдешь, если люди на улице только что пальцем не показывают на него! Смеются в спину, а некоторые так прямо в глаза. Убежала, стало быть, ваша драгоценная жена? От хорошего мужа жены-то не бегают! Ходил, ходил, выхаживал поди лет десять, женился, и вот результат! Это ли не посмешище всему городу!
А что еще обиднее, так это то, что и близкие друзья носа не кажут. Стыдно им небось с таким идиотом знаться! Как бы из гимназии не выставили вон, вот будет делов-то! Что же тогда делать? Неужто стреляться?
О!!!
От подобных мыслей у Горшечникова слезы катились градом. Но слезы слезами, а жить как-то дальше надобно. Из гимназии от директора прислали сердитую записку. Пришлось идти на службу. Бедный Мелентий, когда явился в первый день в класс, то чуть не провалился сквозь землю от испепеляющих и любопытствующих взглядов коллег и учениц. Он желал бы стать невидимым, плоским, прозрачным, только бы его не рассматривали и не обсуждали.
Однако время шло, и постепенно жалкий образ брошенного мужа перестал волновать окружающих. Мелентий вздохнул с облегчением и принялся думать, как ему жить дальше. Для начала надо решить – страдать или не страдать? Полагать, что это к лучшему, или лелеять свою обиду и баюкать нерастраченное чувство. Чувство? Какое чувство? Он и сам не мог объяснить, что он испытывал к беглянке. Страстной любви между ними никогда не было. Он долго ухаживал за ней. Мечтал, придумывал, а на самом-то деле между ними не было и искры подлинных чувств. Так, приятельство, приязнь. Но все же как обидно, как обидно! Как все пошло некрасиво! Вот если бы она ему призналась, что любит другого, то он тогда… Что тогда? Да бог его знает, что тогда делать! Стреляться, что ли, с разлучником? Экая глупость!
Да, положеньице. Ни муж, ни жених. Если жены теперь нет, как жениться снова? Ведь надобен развод. А это опять полосканье грязного белья на людях. И кто же его после этого на порог пустит в дом, где приличные девушки живут? Вернее, одна приличная девушка. Директор теперь на него волком смотрит. Опозорили они с Софьей учреждение. И директора тоже опозорили, ведь он был приглашен посаженым отцом. Гликерия его, Мелентия, теперь стороной обходит. Что ж, может, тогда и впрямь искать мимолетного утешения там, где законные узы Гименея совсем не требуются?
Только он успел подумать эдаким образом, как вскоре появилась Калерия Вешнякова. Она явилась под вечер, тайно, с черного хода, под густой вуалью.
– Друг мой, я долго думала о вас, но все не решалась нарушить ваше уединение. Ваши чувства оскорблены, вы одиноки, вы покинуты. Так не должно быть, кто-то должен протянуть вам руку помощи в дни величайших невзгод! – произнесла она трагическим голосом и широким жестом откинула вуаль. – Вот вам моя рука, рука преданного друга!
Но Горшечникову, истомившемуся без любви и ласки, нужна была не только рука мадам Вешняковой. Все прочие прелести тоже сгодятся. Он подхватил ее на руки и понес на диван.
С того дня жизнь злополучного Горшечникова обрела иные краски. Помимо черных и серых тонов появились оттенки цвета фуксии, сиреневые и лиловые, любимые тона новой пассии. Калерия обставляла свои визиты страшной таинственностью, это будоражило обоих любовников и подливало масла в огонь обоюдной страсти. Страшное напряжение последнего времени как-то вдруг покинуло Мелентия. Он почти успокоился и даже немного поправился. Во всяком случае из его взора исчезли затравленность и забитость, жизненные невзгоды отступили. Гликерия Зенцова, встречая прежнего воздыхателя на улице, учтиво и любезно с ним разговаривала, хотя и не предпринимала попыток к возобновлению прежнего близкого приятельства, боясь дядиного гнева. Теперь в ее ухажерах ходил почтовый чиновник, завалящий женишок, с Мелентием не сравнишь, да что поделаешь, коли иных нету?
Калерия и Гликерия, как и раньше, заглядывали друг к другу на чашку чая. Только теперь эти беседы стали совсем, совсем другими. О Софье и Горшечникове не говорили ни слова, хотя язык просто чесался. Перебирали всякие пустяки, но самого интересного, животрепещущего не касались. Калерия всячески делала вид, что ее это совершенно не интересует, и когда Гликерия ловко подходила к предмету общих раздумий, собеседница так же ловко уходила прочь, заводя разговор об иных материях. При этом весь вид Калерии Климовны говорил о величайшем довольстве, чрезвычайной радости и полноте жизни. Ее движения стали медленными и плавными, она только что не мурлыкала от удовольствия. Гликерия сразу поняла, что вечная соперница Вешнякова таки добилась своего, покорила Горшечникова, воспользовалась его несчастьем и слабостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63