Вера не знала, обнаружить себя или незаметно удалиться. Она тихонечко высунулась из-за кареты и разглядела хмурое лицо Андрея. Ноздри его трепетали, верхняя губа закушена, но Вольский молчал, не глядя на княгиню. Ее Вера не видела, только слышала.
– Я знаю вас давно, вы никогда не женитесь на воспитаннице. На что она вам? Есть менее хлопотные и вполне досягаемые цели, одна из них перед вами.
Девушка увидела, как насмешливо блеснули глаза Вольского, но он опять промолчал.
– Прошу вас, Андрей Аркадьевич, держитесь подальше от Веры, у меня на нее свои планы.
Княгиня щелчком захлопнула веер и, не оглядываясь, пошла к дому.
Глава 4
Первые опыты
Дни полетели с ошеломляющей быстротой, и однажды утром Вера со стыдом припомнила, что ни разу не написала письмо в маленький уездный городок, где осталось родное семейство Свечиных. Об этом напомнил ей неожиданный утренний визит. Всегда чем-то недовольная Малаша грубо вторглась в Верины покои и сухо изрекла:
– Вас там какой-то мужик дожидается. Полы истоптал, я только их натерла.
И Малаша удалилась, всем своим видом демонстрируя оскорбленную добродетель. Вера показала ее спине язык и быстренько сбежала вниз. Узнав визитера, она обрадовалась и смутилась одновременно: перед ней мял шапку купец Прошкин.
– Велели узнать, как поживаете-с, волнуются очень: писем не шлете. Вот я с оказией, за товаром приехал…
Он говорил, а сам мерил девушку восхищенным взглядом, что та сразу отметила с женской чуткостью. Однако, увидев Прошкина, Вера вдруг поняла, как далека она уже от прежней жизни простых, немудреных людей. И вспомнился сон, который часто тревожил ее в первые дни в Москве. Вере снилось, что ее почему-то вернули в бедный домик Свечиных, и она терзается тоской по Москве, по княгине и… да-да, что уж тут скрывать, по Вольскому.
«Как же так? – плакала Вера во сне. – Ведь я только-только привыкла, начала учиться. У меня уроки, я разливаю чай. Я начала вязать кошелек в подарок Евгению, мне и платье заказано к первому балу. Почему же все это кончилось, почему?»
Но, просыпаясь в слезах, она вновь оказывалась в прекрасной действительности, более похожей на сказочный сон.
– Что прикажете передать? – тем временем вопрошал купец.
– Передайте, что я жива-здорова и всем довольна.
– Оно видно по всему, – одобрительно кивнул Прошкин. – Уж больно волновались за вас. Да вы бы написали!
– Да-да, конечно, – краснея, поспешила заверить она.
– Ну, повидал вас, пора и честь знать, – заторопился Прошкин, чувствуя себя неловко в роскоши княжеского дома. – Ох ты, чуть не забыл главное-то!
Он достал из-за пазухи письмо и передал его девушке. Малаша без всякой надобности сновала туда-сюда и пялилась на русого богатыря. Вере сделалось вовсе неловко, и она поспешила распрощаться с любезным гонцом. Прошкин низко поклонился, еще раз восхищенно оглядел нарядную барышню и, безнадежно махнув рукой, вышел вон, так и не приметив заинтересованных взоров Малаши.
Маменька писала, что в доме стало пусто без любимой девочки, а Сашку просто не узнать. Он рьяно взялся за книги, чтобы подготовиться в Московский университет. Теперь больше не надо напоминать ему об уроках, Марья Степановна даже встревожилась: не перезанимался бы. Все развлечения Сашка забросил, в сторону Акульки и не глядит. На этих строчках Вера почувствовала, что вот-вот расплачется, и пробормотала:
– Ну слава Богу, взялся за ум!
Перечисление хворей Марьи Степановны, которым раньше девушка не придавала особого значения, теперь вызвало истинную тревогу. Ей сделалось совестно: маменька одалживается у аптекаря, у Прошкина, бьется одна по хозяйству, когда Вера купается в роскоши.
Одних новых платьев накуплено – куда столько! Вера обошлась бы и третью всего, но княгине доставляло удовольствие рядить воспитанницу да баловать. Теперь же княгиня и ее воспитанница были озабочены платьем, которое готовилось у мадам Лебур к первому балу Веры. Это случится через месяц, когда начнутся сезоны. Именно первый бал определит дальнейшую карьеру Веры в свете, говорила Браницкая.
Так невольно мысли девушки перескочили с письма на предстоящие веселья и наслаждения. Она с удовольствием представила себя в бальном наряде, увитую живыми цветами…
После необычно раннего обеда Браницкая объявила:
– Веринька, одеваться! Идем гулять на бульвар, пока светит солнце. Сегодня на Тверской съедется вся Москва, больно уж день хорош.
В последние дни княгине нездоровилось, она хандрила, никуда не выезжала, гостей не принимала. Понятно, почему сердце Веры дрогнуло при этом известии: если вся Москва, то, возможно, и он. Молодые друзья уже неделю не посещали дома княгини, а вот Алексеев, этот вездесущий Алексеев, являлся каждый вечер и надоедал Вере своими скучными ухаживаниями. Как-то она пожаловалась княгине на это. Браницкая сочувственно улыбнулась и ответила:
– Признаться, мне с ним тоже смертельно скучно. Впрочем, я всегда предпочитаю общество людей молодых. В наш век мужчины быстро утрачивают пыл стремлений, старятся. Они сухи и педантичны либо непереносимо глупы. Пожалуй, только мой муж составляет исключение, но он предпочитает Петербург… – При этих словах в чертах княгини появилась тень печали. Она вздохнула украдкой, но больше ничего не произнесла.
Тверской в эту пору был уже гол, только кое-где на кленах застряли в ветках золотые трилистники, а под ногами шуршали ворохи резных дубовых и березовых, похожих на золотые монеты листьев. Солнце уже шло к закату, но, казалось, все московское общество прогуливалось по бульвару. Мужчины кланялись по сторонам, приподнимали шляпы, шли дальше, поигрывая тростями и заглядывая под шляпки дам. Впрочем, дамы сегодня были особенно привлекательны и приветливы, даже несколько игривы. Пора бабьего лета, как и весна, пробуждает в человеке порывы, влечения, неясные желания в последний раз перед спячкой долгой русской зимы.
Многие бульварные лица показались Вере знакомыми – возможно, они бывали у княгини. Однако глаза ее невольно искали в пестрой, движущейся толпе только одно лицо. Браницкая тотчас была окружена военной и светской молодежью. Несколько важных господ присоединились к ее кружку. Вера в который раз поразилась тому, как умеет княгиня преображаться в мужском обществе. Только что это была ленивая, несколько брюзгливая, уставшая, не очень молодая дама, и вот – будто искра пробежала: черты разгладились, щеки заалели, глаза засияли, посыпались остроты, прикрывающие тонкое кокетство, – вся прелесть хорошенькой женщины проявилась вдруг.
– Вы слышали, как поддели семинаристов, дерзающих писать критику на наших поэтов? – спросил кто-то из молодых людей. – Вольский, перескажите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100