Тут впервые проводится резкая грань
между природой и историей. Я не буду опровергать бесконеч-
но упреков в <субъективизме>, <идеализме>, <метафизике> и
по Это скучно. Кто не усваивает <объективности>, <созна-
я> ц <понимания>, тот напрасно читает мои рассуждения и
задраено теряет время на изучение проблем мифа и истории.
факты истории должны быть так или иначе фактами созна-
ния. В истории мы оперируем не с фактами как таковыми, но
с той или иной структурой, даваемой при помощи того или
иного понимания. Куча фактов, из которых состоит, напр.,
эпоха культурного перелома России в XVII в., должны быть
осмыслены заново так, чтобы получился действительно куль-
турный перелом, а не просто голые факты, как, напр., запад-
ная живопись в боярских домах или немецкая слобода под
Москвой. Все эти факты как факты, сами по себе, совершенно
ничего не значат в смысле истории. Они должны быть обняты
какой-то общей концепцией, в них же содержащейся, но не
появляющейся из простой их суммы. Историческое зрение
обобщает эти факты и видит их in specie. Этот подвижной
<специес> и есть подлинный предмет истории.
Что он даст для мифа? Конечно, он несравним в этом от-
ношении с первым слоем. Если первый слой, можно сказать,
амифичен, то второй слой доставляет мифу его фактический
материал и служит как бы ареной, где разыгрывается мифи-
ческая история. При его помощи мы можем увидеть миф, уви-
деть подлинно исторические факты. Пока мы находимся в
первом слое, мы только анализируем отдельные краски, кото-
рые ушли на изготовление картины, холст, на котором она на-
рисована, .химически и физически анализируем все вещества,
из которых состоит картина. Этим мы еще даже и не прикос-
нулись к картине как таковой. Но вот мы взг/чянули на картину
как на нечто целое, восприняли ее в единой концепции, увиде-
ли светотени, краски, фигуры, забывши о химии и физике.
Это значит, что мы перешли ко второму слою. Аналогично, в
мифической истории мы тут начинаем видеть живых личнос-
тей и живые факты; картина истории становится обозримым и
339
ощутимым целым. Уже перед нами не мертвый приказ или
указ, но его реально-историческая значимость, его фактичес-
ки бывшее воздействие на государственную и общественную
жизнь; не собрание мертвых документов и писем данного го-
сударственного человека, но самый этот живой человек, выра-
зившийся в этих документах и письмах. Бить по воздуху пле-
тью - пустое и отвлеченное занятие; но, напр., порка крестьян
и рабов есть проявление конкретной идеи, ибо тут - реальное
общение личностей, понимающих друг друга. Существует, ко-
нечно, и разная степень конкретности исторических идей.
Сжигать людей на кострах красивее, чем расстреливать, та
же как готика красивее и конкретнее новейших казарм, коло-
кольный звон - автомобильных воплей и платонизм - мате-
риализма. Таковы <живописные> функции этого второго слоя
исторического процесса.
Но для мифа не только <исторична> история в обыкновен-
ном смысле. Исторична всякая личность, всякое личное об-
щение, всякая мельчайшая черта или событие в личности.
Особенно ярко ощущение универсального историзма в хрис-
тианстве. В язычестве, вырастающем на обожествлении кос-
моса, строго говоря, нет историзма. Языческий платонизм -
максимально аисторическая система. Тут сама история и со-
циология есть часть астрономии. В христианстве, вырастаю-
щем на культе абсолютной Личности, персоналистична и ис-
торична всякая мелочь. И в особенности опыт мистического
историзма ощущается христианским монашеством. Для мона-
ха нет безразличных вещей. Монах все переживает как исто-
рию, а именно как историю своего спасения и мирового спа-
сения. Только монах есть универсалист в смысле всеобщего
историзма, и только монах исповедует историзм, не будучи
рабски привязан к тому, что толпа и улица считает <исто-
рией>. Он умеет поставить свою личность и свои личные при-
вязанности на правильное место; и только монах один - не
мещанин. Только монах понимает правильно и достаточно
глубоко половую жизнь; и только он один знает глубину И
красоту женской души. Только он один ощущает всю глубо-
чайшую антиномию продолжения человеческого рода, кото-
рую не знает ни блудник, ни живущий умеренной, <законной>
супружеской жизнью. Пишет величайший аскет, мировой на-
ставник монашества: <Некто поведал мне о необычайной и
самой высшей степени непорочности, он сказал: <Один [св.
Нон еп. илиопольский; см. Четьи-Минеи 8 окт.], воззрев на
венскую красоту, прославил при сем Творца и от единого
Qpa погрузился в любовь Божию и в источник слез. И чудно
Qulo видеть, - что для другого послужимте бы рвом погибели,
T.Q для него сверхъестественно стало венцом>. Таковой если
дргда, в подобных случаях, имеет такое же чувство и дела-
g _- еще прежде общего воскресения восстал уже нетлен-
fibul>. Может ли сравниться тонкость чувств и глубина созер-
цания монаха с мещанством того, что называется <мирской>
жизнью? Может ли, кроме монаха, кто-нибудь понять, что ис-
тинное монашество есть супружество, а истинный брак есть
монашество? Может ли кто-нибудь увидеть историю, подлин-
ную, настоящую историю духа, со своими революциями и
войнами, неведомыми миру, - в блаженном безмолвии тела и
души, в тонком ощущении воздействия помыслов на кровооб-
ращение, в просветлении мыслей во время поста и особенной,
невыразимой легкой тонкости тела, в сладости воздержания, в
благоуханной молитве отверстого сердца? Все бездарно в
сравнении с монашеством, и всякий подвиг в сравнении с
нам есть мещанство. Только ты, сестра и невеста, дева и мать,
только ты, подвижница и монахиня, узнала суету мира и муд-
рость отречения от женских немощей. Только ты, худая и
бледная, узнала тайну плоти и подлинную историю плотского
человека. Только ты, больная и родная, вечная и светлая, ус-
талая и умиленная, узнала постом и молитвой, что есть лю-
бовь, что есть отвержение себя и церковь как тело. Помнишь:
там, в монастыре, эта узренная радость навеки и здесь, в миру,
это наше томление.
Вижу я очи Твои, Безмерная,
под взором Твоим душа расплавливается... -
о, не уходи, моя Единая и Верная,
овитая радостями тающими
радостями, знающими
Все.
И это - история, живая, трепещущая радость и боль исто-
рических судеб... Но - не забудем - это история мифов, исто-
рия для мифического субъекта, мифическая история и судьба
бытия. А ведь по-вашему же миф есть выдумка, не правда ли"
Ну, так вам и беспокоиться нечего... Вы думаете, другие <ис-
торические> мифы более безопасны или не столь ответствен-
ны? Вот, пожалуйста. Однажды я обратил внимание на то, что
Это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
между природой и историей. Я не буду опровергать бесконеч-
но упреков в <субъективизме>, <идеализме>, <метафизике> и
по Это скучно. Кто не усваивает <объективности>, <созна-
я> ц <понимания>, тот напрасно читает мои рассуждения и
задраено теряет время на изучение проблем мифа и истории.
факты истории должны быть так или иначе фактами созна-
ния. В истории мы оперируем не с фактами как таковыми, но
с той или иной структурой, даваемой при помощи того или
иного понимания. Куча фактов, из которых состоит, напр.,
эпоха культурного перелома России в XVII в., должны быть
осмыслены заново так, чтобы получился действительно куль-
турный перелом, а не просто голые факты, как, напр., запад-
ная живопись в боярских домах или немецкая слобода под
Москвой. Все эти факты как факты, сами по себе, совершенно
ничего не значат в смысле истории. Они должны быть обняты
какой-то общей концепцией, в них же содержащейся, но не
появляющейся из простой их суммы. Историческое зрение
обобщает эти факты и видит их in specie. Этот подвижной
<специес> и есть подлинный предмет истории.
Что он даст для мифа? Конечно, он несравним в этом от-
ношении с первым слоем. Если первый слой, можно сказать,
амифичен, то второй слой доставляет мифу его фактический
материал и служит как бы ареной, где разыгрывается мифи-
ческая история. При его помощи мы можем увидеть миф, уви-
деть подлинно исторические факты. Пока мы находимся в
первом слое, мы только анализируем отдельные краски, кото-
рые ушли на изготовление картины, холст, на котором она на-
рисована, .химически и физически анализируем все вещества,
из которых состоит картина. Этим мы еще даже и не прикос-
нулись к картине как таковой. Но вот мы взг/чянули на картину
как на нечто целое, восприняли ее в единой концепции, увиде-
ли светотени, краски, фигуры, забывши о химии и физике.
Это значит, что мы перешли ко второму слою. Аналогично, в
мифической истории мы тут начинаем видеть живых личнос-
тей и живые факты; картина истории становится обозримым и
339
ощутимым целым. Уже перед нами не мертвый приказ или
указ, но его реально-историческая значимость, его фактичес-
ки бывшее воздействие на государственную и общественную
жизнь; не собрание мертвых документов и писем данного го-
сударственного человека, но самый этот живой человек, выра-
зившийся в этих документах и письмах. Бить по воздуху пле-
тью - пустое и отвлеченное занятие; но, напр., порка крестьян
и рабов есть проявление конкретной идеи, ибо тут - реальное
общение личностей, понимающих друг друга. Существует, ко-
нечно, и разная степень конкретности исторических идей.
Сжигать людей на кострах красивее, чем расстреливать, та
же как готика красивее и конкретнее новейших казарм, коло-
кольный звон - автомобильных воплей и платонизм - мате-
риализма. Таковы <живописные> функции этого второго слоя
исторического процесса.
Но для мифа не только <исторична> история в обыкновен-
ном смысле. Исторична всякая личность, всякое личное об-
щение, всякая мельчайшая черта или событие в личности.
Особенно ярко ощущение универсального историзма в хрис-
тианстве. В язычестве, вырастающем на обожествлении кос-
моса, строго говоря, нет историзма. Языческий платонизм -
максимально аисторическая система. Тут сама история и со-
циология есть часть астрономии. В христианстве, вырастаю-
щем на культе абсолютной Личности, персоналистична и ис-
торична всякая мелочь. И в особенности опыт мистического
историзма ощущается христианским монашеством. Для мона-
ха нет безразличных вещей. Монах все переживает как исто-
рию, а именно как историю своего спасения и мирового спа-
сения. Только монах есть универсалист в смысле всеобщего
историзма, и только монах исповедует историзм, не будучи
рабски привязан к тому, что толпа и улица считает <исто-
рией>. Он умеет поставить свою личность и свои личные при-
вязанности на правильное место; и только монах один - не
мещанин. Только монах понимает правильно и достаточно
глубоко половую жизнь; и только он один знает глубину И
красоту женской души. Только он один ощущает всю глубо-
чайшую антиномию продолжения человеческого рода, кото-
рую не знает ни блудник, ни живущий умеренной, <законной>
супружеской жизнью. Пишет величайший аскет, мировой на-
ставник монашества: <Некто поведал мне о необычайной и
самой высшей степени непорочности, он сказал: <Один [св.
Нон еп. илиопольский; см. Четьи-Минеи 8 окт.], воззрев на
венскую красоту, прославил при сем Творца и от единого
Qpa погрузился в любовь Божию и в источник слез. И чудно
Qulo видеть, - что для другого послужимте бы рвом погибели,
T.Q для него сверхъестественно стало венцом>. Таковой если
дргда, в подобных случаях, имеет такое же чувство и дела-
g _- еще прежде общего воскресения восстал уже нетлен-
fibul>. Может ли сравниться тонкость чувств и глубина созер-
цания монаха с мещанством того, что называется <мирской>
жизнью? Может ли, кроме монаха, кто-нибудь понять, что ис-
тинное монашество есть супружество, а истинный брак есть
монашество? Может ли кто-нибудь увидеть историю, подлин-
ную, настоящую историю духа, со своими революциями и
войнами, неведомыми миру, - в блаженном безмолвии тела и
души, в тонком ощущении воздействия помыслов на кровооб-
ращение, в просветлении мыслей во время поста и особенной,
невыразимой легкой тонкости тела, в сладости воздержания, в
благоуханной молитве отверстого сердца? Все бездарно в
сравнении с монашеством, и всякий подвиг в сравнении с
нам есть мещанство. Только ты, сестра и невеста, дева и мать,
только ты, подвижница и монахиня, узнала суету мира и муд-
рость отречения от женских немощей. Только ты, худая и
бледная, узнала тайну плоти и подлинную историю плотского
человека. Только ты, больная и родная, вечная и светлая, ус-
талая и умиленная, узнала постом и молитвой, что есть лю-
бовь, что есть отвержение себя и церковь как тело. Помнишь:
там, в монастыре, эта узренная радость навеки и здесь, в миру,
это наше томление.
Вижу я очи Твои, Безмерная,
под взором Твоим душа расплавливается... -
о, не уходи, моя Единая и Верная,
овитая радостями тающими
радостями, знающими
Все.
И это - история, живая, трепещущая радость и боль исто-
рических судеб... Но - не забудем - это история мифов, исто-
рия для мифического субъекта, мифическая история и судьба
бытия. А ведь по-вашему же миф есть выдумка, не правда ли"
Ну, так вам и беспокоиться нечего... Вы думаете, другие <ис-
торические> мифы более безопасны или не столь ответствен-
ны? Вот, пожалуйста. Однажды я обратил внимание на то, что
Это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72