В условленный час стали съезжаться приглашенные. На­ступила торжественная минута. Александр Даргомыжский - вторая скрипка - занял место за пультом рядом с Эрастом. Шоберлехнер и виолончелист расположились напротив. Му­зыканты взялись за смычки. Может быть, это был один из тех немногих вечеров, когда еще так проникновенно звучала скрипка Эраста Даргомыжского...
За чайным столом Шоберлехнер долго говорил с Эрас­том, поглядывая в то же время на Александра. Что это за цветник выдающихся талантов!
- У меня есть еще замужняя дочь-арфистка, - напомнил Сергей Николаевич. - А может быть, и наша меньшая люби­мица Эрминия когда-нибудь заявит о себе в искусстве.
- В вашем доме я ничему не удивляюсь! - отвечал гость. И он крепко пожал руку отцу, столь счастливому в детях.
Благодаря маэстро Шоберлехнеру Александр Даргомыж­ский все чаще бывал на вечерах у именитых любителей му­зыки. Все больше расширялись его знакомства в артистичес­ком мире, все насыщенней становились его встречи с музы­кой.
Одна из них произвела на него неизгладимое впечатление. Исполнялся до-минорный квартет Бетховена, который Дар­гомыжский слышал впервые. Он был потрясен до глубины души. Давно отзвучал бетховенский квартет, давно окончил­ся музыкальный вечер, - душевное потрясение не проходило.
Утром он, как всегда, отправился в должность. Вероятно, даже самые нелюбопытные из сослуживцев обратили внима­ние на странное состояние молодого человека, обычно столь старательного в занятиях. Но где же им знать, что Алек­сандр Даргомыжский принял важнейшее решение: он будет писать квартет.
В последующие дни он старался никуда не выезжать и, пользуясь каждым свободным часом, безотрывно писал.
- Отложил бы ты, Сашенька, хоть на время свое писа­ние!- тревожится Марья Борисовна, видя, как сын, едва вернувшись со службы, снова берется за нотную рукопись.
Но сын не внемлет разумным увещеваниям. Работать и работать! Вот уже готовы целые три части струнного квар­тета. Остается только дописать финал и... Но именно теперь, когда цель совсем близка, сочинитель вдруг оставляет рабо­ту. Нет, никуда не годится все, над чем так лихорадочно он трудился.
Молодой музыкант, однако, не падает духом. Все дело, видно, по-прежнему упирается в музыкальную науку.
Быть может, помимо советов, которыми пользуется Алек­сандр Даргомыжский у своих учителей, надо бы самому уг­лубиться в ученые труды и в них попытаться отыскать ответ на мучительные загадки? Заглянул в один из трактатов - бог мой, о чем только там не говорилось! И о развитии му­зыки, начиная с древних греков и римлян до новейших вре­мен; и о строении гамм у разных народов и их различии ме­жду собой...
Да не пожалел бы времени Александр Даргомыжский! Но только кажется ему, что даже этот многотомный труд не научит его главному - правилам сочинения музыки.
Но правилами так или иначе Даргомыжский со временем овладеет. Теперь же его все больше начинает занимать со­всем другая мысль: «как естественно и правдиво передать в музыке живое звучание человеческой речи со всеми ее изги­бами и оттенками. Он не знает, когда и почему эта мысль у него возникла. Но сейчас, перечитывая вслух стихотворения любимых поэтов, Даргомыжский пытается - увы, покамест тщетно - продекламировать их в музыке так, чтобы звуки послушно следовали за словами и точно выражали смысл каждого из них.
Порою думается молодому человеку, что обрести такой правдивый и гибкий музыкальный язык во многом поможет ему сама жизнь со всеми ее живыми голосами. Кажется, именно по этому пути следует отправляться в поиски за му­зыкальной правдой. Но сколь долог будет этот нехоженый путь?
«Эх, надо бы познакомить вас с Михаилом Глинкой!» - вспомнился давний посул Льва Пушкина. Но не сдержал обещания Левушка - укатил юнкером на Кавказ, а Глинка путешествует где-то в Европе и неизвестно, когда вернется на родину.
Правда, в столице распеваются романсы и песни Михаила Глинки. Хорошо знакомы они и Александру Даргомыж­скому. Что греха таить - многие из них берет он образцом для подражания, хотя уже сейчас понимает: никаким искус­ным подражанием, даже наилучшим образцам, подлинную правду не найти.
Александр Даргомыжский взял привычку подолгу бро­дить по городу. Богата и пестра городская разноголосица. Протяжные крики разносчиков, торгующих с лотков на улич­ных перекрестках, зазывы приказчиков, приглашающих по­купателей в лавки, звуки шарманок, пронзительные голоса бродячих кукольников, музыка садовых оркестров... Жадно вбирает чуткий юношеский слух все, чем живет и дышит столица.
Но более всего привораживает его песня. А песня, будто догадавшись, сама опешит навстречу. Приветит она путника то широким разливом мелодии «Вниз по матушке по Волге», то бойким малороссийским казачком или русской плясовой. Иной раз поманит из окошка, завешенного кисейной зана­веской, чувствительным романсом. Иногда же этот нехитрый напев предстанет, принаряженный искусным сочинителем, в вариациях, разыгранных на фортепиано, или на скрипке, или на гитаре...
Почему, бы и Александру Даргомыжскому не запечатлеть эти песенные встречи? Давно приметил он среди многих пе­сен одну, более всех пришедшуюся ему по сердцу:
Винят меня в народе,
Любить мне не велят,
Вольно ж было природе
На свет меня создать...
- Неужто, друг мой, способен ты прельститься этакими виршами? - удивился Сергей Николаевич.
- Однако, папенька, - возразил сын, - обратите внима­ние на мелодию песни. Разве ею не может вдохновиться са­мый взыскательный музыкант? Если бы знали вы, сколько вариаций на этот напев писано сочинителями и для форте­пиано и для гитары...
- Зачем же и тебе этим сочинителям подражать?
Но никому не собирался подражать Александр Дарго­мыжский. В его фортепианных вариациях на тему «Винят меня в народе», содержащих в себе черты большой концерт­ной фантазии, простодушная, бесхитростная песенка вдруг заговорила пылко и взволнованно, языком глубоких, силь­ных и правдивых чувств.
Переписав набело вариации, Александр Даргомыжский отдал их печатать. «Кажется, - подумал он, - за эту пьесу мне не придется краснеть».
У МИХАИЛА ГЛИНКИ
- Здесь! - пробасил бравый капитан-гвардеец, одолев крутую лестницу, едва освещенную масляной лампой.
Вместе со своим спутником он остановился подле дверей, из-за которых глухо доносились звуки фортепиано.
- Сейчас, Александр Сергеевич, сам увидишь - сам ус­лышишь... Да ты, брат, не робей: наш славный маэстро - зо­лотой души человек! К тому же мы с Глинкой на короткой ноге. Покорный твой слуга, - пояснил офицер, - имел честь не раз певать под его аккомпанемент.
Сделав ободряющий жест, гвардеец дернул ручку звонка.
- Не обессудь за смелость, Михаил Иванович, - сказал капитан, войдя в гостиную, - позволь представить на твой суд еще одного музыканта, жаждущего знакомства с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37