Объявим-ка поход против мертвых душ!
А возглавил этот поход не кто иной, как Николай Василь­евич Гоголь, и, вместо боевого знамени, в руках у него поэма «Мертвые души», да комедия «Ревизор», да повести «Нос», «Шинель», «Записки сумасшедшего», в которых писатель поднял голос в защиту попираемых маленьких людей.
- Гоголь дал совершенно новое направление нашей сло­весности. Положил основание новой школы в литературе. С полным правом можно назвать эту школу натуральной по од­ному тому, что без прикрас показывает она жизнь со всею повседневностью, короче, жизнь в натуре, какова она есть!
На сходке у знакомого литератора Александр Сергеевич Даргомыжский услышал эти слова из уст бледного, худощавого человека лет тридцати с острой русой бородкой и строгим, умным лицом.
Не в первый раз доводится Даргомыжскому в домах у общих приятелей встречать Виссариона Белинского. Правда, мимолетны их встречи - не любит Виссарион Григорьевич многолюдных сборищ. Но каждое, пусть и краткое слово вла­стителя дум нового поколения разносится по всей России. А все, о чем пишет в своих статьях Белинский, относится не к одной литературе: По крайней мере, так думает Алек­сандр Даргомыжский. Новому, гоголевскому направлению по­следует все русское передовое искусство. Музыка в том чис­ле. И он, Даргомыжский, готов первым встать под знамя но­вой школы.
- Но, господин Даргомыжский, - в недоумении пожал плечами некий ревнитель «чистого» искусства, - позвольте вам заметить: истинный музыкант творит ласкающие слух мелодии и благозвучные гармонии. Может ли, однако, он вдохновляться изображением низких предметов, которыми наводнена ныне отечественная словесность?
- Для музыки, которая ставит своей целью рассказы­вать людям правду, не может быть предметов низких, - сухо возразил Александр Сергеевич.
- Вот как! - насмешливо воскликнул собеседник. - Уж не собираетесь ли, по следам господина Гоголя, изобразить в музыке какого-нибудь захудалого писца или титулярного советника вроде Поприщина или Акакия Акакиевича Башмачкина?
- Почему бы и нет? - отвечал Даргомыжский.-Дру­гое дело, что безмерно трудно возвыситься до Гоголя. Но если удастся мне когда-нибудь дать в музыке портрет чело­века повседневного, буду счастлив. Если, услыша мою му­зыку, люди скажут: «Это писано с натуры», - сочту слова их за высшую себе награду!
Но чувствует Александр Сергеевич: нелегко будет проби­вать ему дорогу в избранном для себя новом направлении. Даже в собственной семье не находит он должного понима­ния.
Правда, отец гордится сыном и крепко верит в его арти­стическую звезду. Пусть творит на здоровье отставной чинов­ник сколько душе угодно! А в часы досуга пусть, как и в давние времена, ублажает музыкой старика отца.
К тому же теперь, в подмогу Александру, подросла млад­шая дочь Эрминия, или, по ласковому семейному прозвищу, Ханя, Ханечка. Она тоже замечательная музыкантша и, не­смотря на юный возраст, отлично играет на арфе. И снова, как встарь, возобновились в семье домашние музицирования.
- Ведь хорошо, душа моя, не правда ли? Или ты словно бы недовольна? - спрашивает Сергей Николаевич жену.
Но недовольна Марья Борисовна вовсе не домашним му­зицированием. Озадачивает маменьку страстная привержен­ность Александра к новым идеям и веяниям, глубоко ей чуждым. Доведут ли те идеи до добра ее единственного сы­на? И так косятся на него многие уважаемые люди. Как бы не стало еще хуже.
Тяжела ноша, добровольно взваленная Александром на свои плечи! Недаром в свое время отвращал его от сочини­тельства старый учитель Адриан Трофимович. Как в воду глядел музыкальный наставник.
Все собирался Александр Даргомыжский навестить ста­рика. Но сделать это не привелось. Заглянув как-то раз в свежий номер газеты, Даргомыжский увидел траурное объ­явление о смерти Адриана Трофимовича Данилевского, на­ступившей после продолжительной болезни.
«Обстоятельства, - писал автор некролога, - может быть, лишения необходимых средств не допустили его совершить то, к чему он был предназначаем судьбой».
Молодой человек долго не выпускал из рук газетный лист. На лице его смешались разом и огорчение, и жалость, и рас­каяние...
- Чем ты так расстроен? - Эрминия, вбежав в комнату, с беспокойством смотрит на брата.
Александр Сергеевич, положив руку на голову сестры, ласково поглядел на ее встревоженное лицо.
- Никогда, Ханя, не откладывай на завтра то, что надо бы сделать еще вчера. Иначе не сделанное вовремя может стать вечным для тебя укором.
Да, жизнь дает суровые уроки. Однако худший вывод из них - бесплодные сожаления. Пусть же благодарной па­мятью о старом учителе станут удесятеренные труды его уче­ника.
Александру Даргомыжскому приневоливать себя не нуж­но. Любовь к искусству - главный двигатель к труду. А этой силы ему на всю жизнь с избытком хватит. Эта же сила по­может устоять и в нелегкой борьбе против житейских не­взгод. Например, покамест, словно в темнице, держат «Эсмеральду» в театральном архиве, разве нельзя исполнить оперу хотя бы на домашней сцене? Мало ли вокруг Дарго­мыжского любителей-энтузиастов?
А вот и один из них. Будто на зов явился.
- Могу я снова быть чем-нибудь полезен, Александр Сергеевич? - с веселой готовностью смотрит на него давний друг и завсегдатай дома Владимир Федорович Пургольд.
Много воды утекло с тех пор, как неуклюжий подрос­ток Володя Пургольд прихо­дил к Даргомыжским со стар­шим своим братом Николаем Федоровичем, бывшим учите­лем Саши Даргомыжского. Робея от смущения, Володя пел тонким мальчишеским го­лосом под его аккомпанемент. Ныне от былой робости не ос­талось и следа. Молодой чи­новник Владимир Федорович Пургольд - теперь один из лучших учеников Александра Даргомыжского. Он известен в столице как талантливый певец-любитель, а еще бо­лее - как непревзойденный ор­ганизатор всевозможных му­зыкальных затей. Это он со­действовал Даргомыжскому в проведении плавучих серенад. Он с усердием похлопочет и с устройством любительских спектаклей «Эсмеральды».
- Хоть стараются держать ваши недруги под семью замками бедную цыганку, да вырвалась она на волю! - до­вольный, говорил Владимир Федорович после представления оперы на любительской сцене, которое прошло с большим успехом.
Но опера исполняется, конечно, не полностью и лишь под фортепиано. А непременно надо бы послушать, как звучит она в оркестре. Только где его взять?
...Петербургские жители, прохаживаясь в предвечернюю пору по Садовой улице, заметили, что каждый вторник, ров­но в семь часов вечера, в одном из домов зажигаются яркие огни и раздаются звуки оркестровой музыки.
А в это время в просторном зале перед группой музы­кантов стоит маленький человек в длинном сюртуке, с ди­рижерской палочкой в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37