- Мал золотник, да дорог! - быстро возразил один из слушателей.
Он так и впился в Александра Сергеевича, когда тот играл наброски к «Чухонской фантазии». То был приведен­ный Стасовым и его единомышленниками новый член содру­жества молодых русских музыкантов, ученый-химик и выда­ющийся по дарованию композитор Александр Порфирьевич Бородин.
- Ваша будущая фантазия, - горячо продолжал Алек­сандр Порфирьевич, - блещет таким неподдельным юмором и комизмом, столько в ней небывалых музыкальных курье­зов и эффектов, поражающих свежестью и новизной, что, несмотря на малый ее объем, русские музыканты всегда бу­дут находить в ней богатейший материал для изучения!
Но только ли русские музыканты оценят новизну худо­жественных средств, которые Даргомыжский применил в оркестровых пьесах? Не проявят ли к ним интерес и серь­езные знатоки в Западной Европе? О путешествии туда все больше подумывает в последнее время Александр Сергеевич.
- Опять за границу собрался? - опросил сына Сергей Николаевич. - Ко времени ли затеял поездку, когда в теат­ре дирекция надумала возобновить «Русалку»?
- Ничего хорошего ни для себя, ни для оперы моей от этого возобновления не жду, - махнул рукой Александр Сер­геевич.- А путешествие мое ничему не помешает: я уже со многими новыми актерами их партии вчерне успел пригото­вить и к нужному сроку сам вернусь. А вам, любезный ба­тюшка, чтоб не скучали, стану описывать в письмах заграничные свои впечатления.
Отец промолчал. Вряд ли доведется ему читать сыновние заграничные письма. Совсем одряхлел Сергей Николаевич. Должно быть, старость и болезни взяли наконец свое. Пред­чувствия не обманули старика. В один из апрельских дней 1864 года на кладбище, где покоились многие безвременно умершие члены семейства Даргомыжских, прибавилась све­жая могила. Никогда еще не чувствовал себя таким осироте­лым Александр Даргомыжский. Как много значил в его жиз­ни отец. Кто, хотя бы отчасти, может заменить его теперь?
Вечером, бродя по опустевшей квартире, Александр Сер­геевич подошел к конторке. Вынул чистый лист бумаги и, повинуясь безотчетному порыву, быстро набросал несколько строк: «Я только Вам пишу эти немногие слова, чтобы сооб­щить о моем большом горе, Вам первому, так как на этом свете после моего отца Вы имеете больше всего прав на са­мое искреннее мое внимание и любовь». Вложил почтовый лист в конверт и надписал адрес. Письмо было адресовано в Москву. Там доживал последние свои годы бывший воспита­тель и старший друг Александра Сергеевича мсье Мажи.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
В Петербургском театре, после почти десятилетнего пере­рыва, готовились к возобновлению «Русалки».
Репетиции шли полным ходом, когда Александр Серге­евич Даргомыжский, завершив второе путешествие по Евро­пе, вернулся в Петербург. Артисты встретили любимого ком­позитора восторженно. Театральное начальство - с плохо скрытым холодком.
Даже слава, которую он стяжал за пределами отечества своими сочинениями, была бессильна растопить этот холо­док. А ведь на все лады пели за границей хвалу автору «Ру­салки», славили новизну и свежесть его музыкальных идей. Критики печатно признавали: теперь, мол, с Севера идет к нам свет!..
Между тем премьера приближалась. На 17 декабря 1865 года назначено первое представление возобновленной «Ру­салки» в исполнении выдающихся певцов столичной оперной труппы. Но даже это счастливое обстоятельство не внушало автору надежды на успех.
И как же ошибся на этот раз Александр Даргомыжский! Огромный, небывалый триумф первого же спектакля был та­ков, что композитор боялся сам себе поверить: полно, может ли это быть? Александр Сергеевич всегда с опаской относил­ся к чрезмерным восторгам публики и к неистовым овациям, особенно когда эти овации были обращены к его собствен­ным произведениям.
- Мне, - с юмором признавался он друзьям, - почему-то приходит в таких случаях на ум: положим, произведение мое неудачно, но не в такой же степени, чтобы вся публика могла прийти в восторг!..
Однако успех «Русалки» от раза к разу все возрастал. Билеты на спектакли брались с бою. В дни представлений театр бывал переполнен. Оперу слушали, затаив дыхание. Женщины и даже мужчины, взволнованные, утирали слезы. Овациям и вызовам артистов и в особенности автора, каза­лось, не будет конца. Газеты и те заговорили совсем дру­гим тоном. Словом, впечатление было такое, будто все хули­тели искусства Даргомыжского вдруг прозрели или же сама «Русалка» околдовала публику.
Александру Даргомыжскому оставалось лишь развести руками.
- Не иначе можно объяснить этакое чудо, - с комичес­кой серьезностью говорил он, - как чарами благодетельной феи, покровительству которой я несомненно обязан и своими успехами в Европе.
- Какая там фея! - горячился Владимир Васильевич Стасов. - Все объясняется просто: нынешние времена не те, что были десять лет назад. В театр пришел новый зритель - разночинец. Его на блестящие погремушки не купишь. Ему подавай такое, чтобы звучало в лад с запросами нового об­щества, требующего от искусства глубоких идей, истинной народности.
Владимир Стасов был во многом прав. В России толь­ко что прошли реформы. Состоялась долгожданная от­мена крепостного права. Правда, правительство и помещики провели эту реформу так, что «раскрепощенному» крестья­нину достались лишь жалкие крохи земли. И вышло, что трудовой народ, как и раньше, был обречен на нищету, а по­мещик по-прежнему благоденствовал.
Но в обществе все громче раздавались голоса новых лю­дей передовой России - разночинцев. Новая публика стала заполнять и концертные залы и театры. Народная музы­кальная драма Даргомыжского как нельзя более пришлась по душе этому зрителю. Та же публика, составившая боль­шинство в театральных залах, с надеждой ожидала от автора «Русалки» новых оперных произведений.
Легко сказать - опера! С самого приезда из-за границы Александр Сергеевич чувствует: сдало здоровье. Боли в сердце иной раз до того невыносимы, будто чья-то железная рука стиснула его и не отпускает. Недаром твердил своим ученикам Даргомыжский:
- Работайте усерднее, покуда молоды и здоровы, и не ждите часа, когда старость и болезни нагрянут незваными гостями.
Но разве не так всегда работал сам композитор? А вот теперь не бывает двух недель сряду, чтобы недуг не оторвал его от трудов. И ведь что до слез досадно: задумаешь в мгновение, создаешь чуть ли не в одно утро, а отделка тре­бует долгих дней. Много ли их осталось у Александра Дар­гомыжского?
А молодые его почитатели не унимаются:
- После беспримерного успеха вашей «Русалки», Алек­сандр Сергеевич, надо полагать, путь на оперную сцену для вас открыт?
«Так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37