И в самом деле – никакой простуды у меня не было. В этом-то я был уверен. Удовлетворившись тем, что меня не треплет лихорадка, отец отнял от моего лба руку и снова положил ее на руль.
– Тогда сиди спокойно и не балуй, – наказал он мне. Я решил постараться и вести себя наилучшим образом. Все внимание отца снова сосредоточилось на хитростях и уловках дороги, разворачивавшейся перед нами, но по тому, как то и дело напрягались у него на скулах желваки, я понял, что в эти минуты он решает непростую задачу, что со мной делать дальше: то ли отвезти меня к доктору Пэрришу, то ли выдрать как Сидорову козу. Больше я о черной машине не заикался, потому что знал как дважды два, что отец ни за что мне не поверит. Дело в том, что эту машину я уже видел в свете дня на улицах Зефира. На улицах нашего городка она оповещала о себе грохотом и ревом движка, и когда она летела мимо, от нее исходил жар, а под ее покрышками трепетал асфальт. “Это самая быстрая машина во всем городе”, – сказал мне Дэви Рэй, когда в один из августовских дней мы с ним болтались на Мерчантс-стрит возле будки с мороженым, наслаждаясь прохладой, исходившей от кусков сухого льда, наваленных в проволочную корзину.
– Отец говорит, – продолжал откровенничать Дэви Рэй, – что в нашем городе никто не может обогнать Полуночную Мону. Полуночная Мона. Именно так звали эту машину. Парня, которому принадлежала машина, звали Стиви Коули. Его прозвище было Малыш Стиви, поскольку он был чуть выше пяти футов, это при том, что ему исполнилось уже все двадцать. Он без конца курил “Честерфильд”, прикуривал одну от другой, и, может быть, это и повлияло на его рост. Но подлинная причина, по которой я ничего не сказал отцу о Полуночной Моне, преследовавшей нас на мокрой дороге, заключалась в событиях прошлого октября. О них знал весь город. В ту пору мой отец состоял в добровольной пожарной дружине. Однажды вечером в нашем доме зазвонил телефон. Папа сказал потом маме, это был Марчетте, шеф пожарной дружины. На Шестом шоссе в лесу горела машина, врезавшаяся в дерево. Отец торопливо оделся и ушел тушить пожар. Когда он через два часа вернулся, в его волосах было полно пепла, а от одежды исходил устойчивый запах дыма. В тот вечер отец увидел на пожаре что-то такое, из-за чего на следующий день вышел из пожарной дружины. Именно по Шестому шоссе мы сейчас и ехали. Тот автомобиль, что сгорел здесь в прошлом октябре, а мой отец его тушил, был Полуночной Моной, и за рулем сидел Малыш Стиви Коули. Сейчас тело Малыша Коули – лучше сказать, то, что осталось от него, – лежало в гробу на кладбище Поутер-хилл. Полуночная Мона тоже исчезла, очевидно, туда, куда исчезают все разбитые и сгоревшие автомобили. Но сегодня я своими глазами видел эту машину, мчавшуюся сквозь туман позади нашего пикапа. Кроме того, я был уверен, что видел кого-то, кто сидел за ее рулем. Я решил, что не скажу об этом ни слова, буду держать рот на замке, и все тут. У меня в тот день и так хватало неприятностей. Немного притормозив, отец свернул с Шестого шоссе на грязный проселок, уходящий в глубь леса. Довольно скоро мы добрались до странного места, где вдоль дороги к деревьям были прибиты гвоздями старые проржавевшие металлические знаки и таблички всевозможных мастей, размеров и содержания; по-моему, знаков и табличек тут было не меньше сотни, от рекламы апельсиновой содовой “Грин Спот” и пилюль от головной боли “Би-Си” до “Бабушки Опри”. За опушкой с табличками дорога свернула к охотничьему домику из старых серых бревен, с осевшим и покосившимся крыльцом, выходившим на дворик – то есть море бурьяна, – где можно было найти какую угодно рухлядь: ржавые вешалки и кухонные плиты, торшеры и настольные лампы, рамы от кроватей, вентиляторы, холодильники и другую бытовую утварь, наваленную неряшливыми кучами. Там были и громадные мотки проволоки ростом выше моего отца, и здоровые корзины, полные пустых бутылок, а посреди всего этого барахла высился большой знак, самый красочный – жестяной улыбающийся полицейский с красными буквами поперек груди: “Стой. Не воруй”. В голове копа красовались три аккуратные дырочки от пуль. Как я понял, с воровством у мистера Скалли велась самая жестокая борьба, потому что не успел отец заглушить мотор пикапа, как дверь охотничьего домика открылась, во двор выскочили две злющие поджарые овчарки и принялись нас облаивать. Секундой позже ту же дверь кто-то пинком распахнул изнутри, и на крыльцо выскочила невысокая и хрупкая на вид женщина с тугой светлой косой и ружьем в руках.
– Кто вы такие? – заорала она в нашу сторону голосом благозвучным, как визжащая пила. – Что вам тут надо? Мой отец открыл дверцу кабины и помахал рукой:
– Я Том Мэкинсон, мэм. Я приехал из Зефира. Том Мэкинсон, миссис Скалли, вы должны меня знать.
– Какой такой Том?
– Мэкинсон, мэм! Чтобы перекрыть лай овчарок, отцу приходилось кричать:
– Я приехал из Зефира!
– А ну тиха! – прикрикнула на овчарок миссис Скалли. Этого ей показалось мало: она схватила висящую на колышке на крыльце плетку-многохвостку, несколько раз вытянула ею псин вдоль спин, что существенно охладило их пыл. Вслед за отцом я выбрался из кабины пикапа и встал рядом. Наши ботинки почти утонули в грязи, которую не держали даже сорняки.
– Я приехал повидаться с вашим мужем, миссис Скалли, – объяснил отец хозяйке домика. – Дело в том, что он по ошибке забрал и увез велосипед моего сына.
– Вот как? – проговорила миссис Скалли и причмокнула. – Обычно Эммет не ошибается.
– Так ваш муж дома, мэм? – снова спросил отец. – Я могу поговорить с ним?
– Он там, на заднем дворе, в одном из сараев, – ответила жена старьевщика и указала нам нужную сторону своим ружьем. – Ваш велосипед, наверное, тоже там – их тут тьма-тьмущая.
– Благодарю вас, мэм. Отец зашагал в указанном направлении, я двинулся вслед за ним. Не успели мы сделать и десяти шагов, как за нашими спинами снова раздался голос миссис Скалли:
– Эй, вы! Внимательней смотрите себе под ноги! Если споткнетесь и свернете себе шею, мы не собираемся за вас отвечать, понятно? Если перед домом четы Скалли творился, мягко говоря, беспорядок, то задний двор нельзя было представить и в кошмарном сне. Сараи оказались огромными ангарами из ржавого железа вроде тех, в которых хранится табак-сырец. Чтобы добраться до сараев, пришлось идти по узкой тропинке, петлявшей между горами разнообразной рухляди: тут были и разбитые проигрыватели, и какие-то странные статуи, садовые насосы, продавленные шезлонги, половинки газонокосилок, двери, ржавые жаровни, горшки и кастрюли, кровельное железо, утюги и батареи и бельевые корзины различных форм.
– Господи помилуй, – оглянувшись по сторонам, прошептал отец, больше обращаясь к самому себе, когда мы пробрались извилистой тропинкой между высившимися горами хлама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Тогда сиди спокойно и не балуй, – наказал он мне. Я решил постараться и вести себя наилучшим образом. Все внимание отца снова сосредоточилось на хитростях и уловках дороги, разворачивавшейся перед нами, но по тому, как то и дело напрягались у него на скулах желваки, я понял, что в эти минуты он решает непростую задачу, что со мной делать дальше: то ли отвезти меня к доктору Пэрришу, то ли выдрать как Сидорову козу. Больше я о черной машине не заикался, потому что знал как дважды два, что отец ни за что мне не поверит. Дело в том, что эту машину я уже видел в свете дня на улицах Зефира. На улицах нашего городка она оповещала о себе грохотом и ревом движка, и когда она летела мимо, от нее исходил жар, а под ее покрышками трепетал асфальт. “Это самая быстрая машина во всем городе”, – сказал мне Дэви Рэй, когда в один из августовских дней мы с ним болтались на Мерчантс-стрит возле будки с мороженым, наслаждаясь прохладой, исходившей от кусков сухого льда, наваленных в проволочную корзину.
– Отец говорит, – продолжал откровенничать Дэви Рэй, – что в нашем городе никто не может обогнать Полуночную Мону. Полуночная Мона. Именно так звали эту машину. Парня, которому принадлежала машина, звали Стиви Коули. Его прозвище было Малыш Стиви, поскольку он был чуть выше пяти футов, это при том, что ему исполнилось уже все двадцать. Он без конца курил “Честерфильд”, прикуривал одну от другой, и, может быть, это и повлияло на его рост. Но подлинная причина, по которой я ничего не сказал отцу о Полуночной Моне, преследовавшей нас на мокрой дороге, заключалась в событиях прошлого октября. О них знал весь город. В ту пору мой отец состоял в добровольной пожарной дружине. Однажды вечером в нашем доме зазвонил телефон. Папа сказал потом маме, это был Марчетте, шеф пожарной дружины. На Шестом шоссе в лесу горела машина, врезавшаяся в дерево. Отец торопливо оделся и ушел тушить пожар. Когда он через два часа вернулся, в его волосах было полно пепла, а от одежды исходил устойчивый запах дыма. В тот вечер отец увидел на пожаре что-то такое, из-за чего на следующий день вышел из пожарной дружины. Именно по Шестому шоссе мы сейчас и ехали. Тот автомобиль, что сгорел здесь в прошлом октябре, а мой отец его тушил, был Полуночной Моной, и за рулем сидел Малыш Стиви Коули. Сейчас тело Малыша Коули – лучше сказать, то, что осталось от него, – лежало в гробу на кладбище Поутер-хилл. Полуночная Мона тоже исчезла, очевидно, туда, куда исчезают все разбитые и сгоревшие автомобили. Но сегодня я своими глазами видел эту машину, мчавшуюся сквозь туман позади нашего пикапа. Кроме того, я был уверен, что видел кого-то, кто сидел за ее рулем. Я решил, что не скажу об этом ни слова, буду держать рот на замке, и все тут. У меня в тот день и так хватало неприятностей. Немного притормозив, отец свернул с Шестого шоссе на грязный проселок, уходящий в глубь леса. Довольно скоро мы добрались до странного места, где вдоль дороги к деревьям были прибиты гвоздями старые проржавевшие металлические знаки и таблички всевозможных мастей, размеров и содержания; по-моему, знаков и табличек тут было не меньше сотни, от рекламы апельсиновой содовой “Грин Спот” и пилюль от головной боли “Би-Си” до “Бабушки Опри”. За опушкой с табличками дорога свернула к охотничьему домику из старых серых бревен, с осевшим и покосившимся крыльцом, выходившим на дворик – то есть море бурьяна, – где можно было найти какую угодно рухлядь: ржавые вешалки и кухонные плиты, торшеры и настольные лампы, рамы от кроватей, вентиляторы, холодильники и другую бытовую утварь, наваленную неряшливыми кучами. Там были и громадные мотки проволоки ростом выше моего отца, и здоровые корзины, полные пустых бутылок, а посреди всего этого барахла высился большой знак, самый красочный – жестяной улыбающийся полицейский с красными буквами поперек груди: “Стой. Не воруй”. В голове копа красовались три аккуратные дырочки от пуль. Как я понял, с воровством у мистера Скалли велась самая жестокая борьба, потому что не успел отец заглушить мотор пикапа, как дверь охотничьего домика открылась, во двор выскочили две злющие поджарые овчарки и принялись нас облаивать. Секундой позже ту же дверь кто-то пинком распахнул изнутри, и на крыльцо выскочила невысокая и хрупкая на вид женщина с тугой светлой косой и ружьем в руках.
– Кто вы такие? – заорала она в нашу сторону голосом благозвучным, как визжащая пила. – Что вам тут надо? Мой отец открыл дверцу кабины и помахал рукой:
– Я Том Мэкинсон, мэм. Я приехал из Зефира. Том Мэкинсон, миссис Скалли, вы должны меня знать.
– Какой такой Том?
– Мэкинсон, мэм! Чтобы перекрыть лай овчарок, отцу приходилось кричать:
– Я приехал из Зефира!
– А ну тиха! – прикрикнула на овчарок миссис Скалли. Этого ей показалось мало: она схватила висящую на колышке на крыльце плетку-многохвостку, несколько раз вытянула ею псин вдоль спин, что существенно охладило их пыл. Вслед за отцом я выбрался из кабины пикапа и встал рядом. Наши ботинки почти утонули в грязи, которую не держали даже сорняки.
– Я приехал повидаться с вашим мужем, миссис Скалли, – объяснил отец хозяйке домика. – Дело в том, что он по ошибке забрал и увез велосипед моего сына.
– Вот как? – проговорила миссис Скалли и причмокнула. – Обычно Эммет не ошибается.
– Так ваш муж дома, мэм? – снова спросил отец. – Я могу поговорить с ним?
– Он там, на заднем дворе, в одном из сараев, – ответила жена старьевщика и указала нам нужную сторону своим ружьем. – Ваш велосипед, наверное, тоже там – их тут тьма-тьмущая.
– Благодарю вас, мэм. Отец зашагал в указанном направлении, я двинулся вслед за ним. Не успели мы сделать и десяти шагов, как за нашими спинами снова раздался голос миссис Скалли:
– Эй, вы! Внимательней смотрите себе под ноги! Если споткнетесь и свернете себе шею, мы не собираемся за вас отвечать, понятно? Если перед домом четы Скалли творился, мягко говоря, беспорядок, то задний двор нельзя было представить и в кошмарном сне. Сараи оказались огромными ангарами из ржавого железа вроде тех, в которых хранится табак-сырец. Чтобы добраться до сараев, пришлось идти по узкой тропинке, петлявшей между горами разнообразной рухляди: тут были и разбитые проигрыватели, и какие-то странные статуи, садовые насосы, продавленные шезлонги, половинки газонокосилок, двери, ржавые жаровни, горшки и кастрюли, кровельное железо, утюги и батареи и бельевые корзины различных форм.
– Господи помилуй, – оглянувшись по сторонам, прошептал отец, больше обращаясь к самому себе, когда мы пробрались извилистой тропинкой между высившимися горами хлама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100